Когда танец кончился, хлопали артистам, глядя на Пашку. Он стоял под кленом, загибая полы шляпы. Волосы у него были опять седые.
2
Траншея возле дома все больше осыпалась, доски мостов облипли грязью и во время дождей скользили под ногами.
Однажды в канаву упал пьяный мужик из соседнего подъезда. Его жена кричала на весь двор, что муж – заслуженный мастер строительного треста и двадцать лет работал без травм! На стихийном собрании дома жильцы решили: мастер упал – ему и жаловаться идти!
Наутро протрезвевший мужик поплелся в исполком, уступая доводам жены: канаву зароют, а про тебя, что валялся в ней, помнить будут, если права не заявишь!..
В исполкоме ходока выслушал, очень сочувствуя, словоохотливый товарищ. Он был похож на щипача, что пристает на улице, будто бы обознавшись и хлопая по бокам забывчивого друга, а потом исчезает вместе с кошельком. Исполкомовский «щипач» позвонил куда следует, записал фамилию и уже строго удивился, что «у них нет домкома». Потом предложил сознательному гражданину занять место председателя. Польщенный мастер не смог отказаться.
Вечером на траншею вышел новоиспеченный председатель с женой, друзьями и закуской.
Гордая супруга несла табурет на вытянутой руке, балансируя им на глиняных кучах. Соратники примяли и накрыли газеткой самую высокую вершину, поставили банку с помидорами. Председатель сел на табурет, остальные сплотились вокруг него на корточках – обмывать должность!
Было пасмурно и тепло, небо завалено рыжими глинистыми тучами, уходящими низко за Пороховую рощу.
В открытых окнах дома трепыхались занавески; высовывались смутные лица. Это жители включили телевизоры и теперь разрывались между окном во двор и экраном. В каждой квартире звучал стоглавый «Гамлет». Вкрадчивый голос Смоктуновского обнажался в тревожной тишине, меж громовых раскатов черно-белой музыки.
А в скверике на эстраде кривлялись дети. Они заразились странной истерикой из телевизора: кто-то начинал петь, кто-то, перебивая, выкрикивал стихи. Никто не видел этот длинный фильм полностью, но все знали, что Гамлет обязательно умрет. Это было несправедливо. Хотелось встать на продуманном пути к смерти. Гамлет воспринимался нами, как космическая сказка, происходящая где-то на краю вселенной.
На эстраде шло свое представление. Дети обнялись за плечи, опустив головы:
– Сегодня запустили космонавта на очень далекую планету! Такую, что топлива хватит в одну сторону!
– А как же он?..
Круг распался.
Кто-то смотрел в небо, приложив ладонь к бровям, словно ожидая увидеть спутник! Мы участвовали в каком-то удивительном событии, равноудаленном от дневных звезд и от мрачных скал Дании.
Несмотря на отсутствие знакомых пейзажей в фильме, было в нем много русского – причудливого и своевольного. Гамлет будто упивался своими поминками, как невидимая душа. Или передавал сигнал после смерти, как сгоревший космонавт, обогнав свое земное время!
И еще было ощущение, что фильм притянул грозу. Ее отдаленные звуки уже слышались над городом.
На траншее активисты давили песняка: «Расступись, земля сырая!..» – окидывая канаву хозяйским, растревоженно-обреченным взглядом.
Матери кричали из окон, зазывая детей домой.
А ребятишки метались на эстраде, словно в клетке своего непонимания взрослого мира. Не ведая, куда деться от предчувствия космически-гамлетовской развязки, готовые взахлеб и на все стороны декламировать свои чистые сердца!
Им тоже нужны были зрители.
Дети бежали в подъезды дома, стуча в каждую квартиру:
– Выходите! Выходите! Сейчас будет представление!
Хлопали оконные створки, но их отворяли вновь.
Никого не удивляло, что посреди яркого летнего дня вдруг исчезло солнце, хмурость неба была так под стать трагическим звукам. И так вольно было чувствовать себя частью событий фильма, загадочную связь с Гамлетом – мятежом человека против сил природы.
Небо затягивало с завораживающей быстротою.
По набрякшей лиловой туче змеились тонкие опаловые облака. В глубине тучи мерцали нестрашные еще молнии.
Во дворе поняли, что грозы не миновать: квохчущие хозяйки снимали белье с веревок, держа во рту деревянные прищепки.
Мастер-председатель согнулся на табурете, в кругу несдающейся команды, решив покинуть двор как капитан, то есть последним: «Расступись, земля сырая! Дай… мне, молодцу, приют!..» С ревнивым напором пели соратники, вовремя расступаясь голосами, чутко ловя всхлип председателя: «Приюти… меня, меня, родная…» Ветер хлестал угол газеты по кислым щекам помидоров.
Начался отсчет последних предгрозовых минут.
3
Я забежал в нашу квартиру позвать Вовика и услышал другую музыку.
Приоткрыл дверь, мама играла на пианино, погружая отражение белых рук в полосатую рябь от клавиш. Словно в студеную воду жарким днем, смеясь и содрогаясь. Когда она так играла, но не пела, – случалось что-то неожиданное.
Спиной к двери сидел какой-то мужчина, задумчиво накручивая пальцем на виске тонкую кожу. Коротко стриженый затылок. Откинутые плечи, локтем смята праздничная скатерть.
Любуясь отражением ботинка в черном лаке пианино, гость произнес отчетливо:
– Старый «Дауэр»! Сохранила хоть что-то…
Человек, которому не жалко спинки стула и плешивых полос на бархатных складках, должен был сердить маму. Но она терпела.
– Нас куда-то приглашают? – Гость кивнул в мою сторону.
– Сережа, потом! – покачала мама головой.
Вместе со мной в комнату ворвался сквозняк с улицы, выдувавший паруса из тюля.
Мужчина смотрел на меня с вялым нахальством:
– Натали для первого мужа была Мадонна, по его собственным словам…
Непонятный смысл фразы был связан с моим появлением.
– А для второго – женой Иосифа!
И еще запомнился его тон – неприятный такой, а в комнате стало тревожнее, чем от звуков фильма.
Я выбежал на улицу, словно меня прогнали. И опять сработала привычка запоминать все непонятное впрок. Как странно играла мама! Не попадала в мелодию и по нескольку раз ударяла по одним и тем же клавишам, чтобы извлечь ускользающий звук. Она будто удивлялась внезапной безголосости пианино. А гость не ходил по ее нотам, но будоражил ее странное упорство.
На асфальт упали первые крупные капли.
Под навесом эстрады девочки натянули простынь – занавес.
На табурет установили проигрыватель. Но зазвучало совсем неожиданное – арабские страсти в исполнении жаворонка: «но я совсем, совсем не виновата, что я любить и ждать тебя устала!..» Мне слышалась: «уста-та!» Ветром подняло тетрадный листок с диктантом – перечеркнутое красными чернилами окончание слова и две маленькие волнистые линии снизу, означающие невнимательность.
Две подружки сцепились в танце, подражая аргентинской паре. Они упирались ладонями друг в дружку, крутя паровозные движения локтями…
4
Гроза обкладывала город со стороны Оби, и уже отдаленно слышался поспевающий обоз громовых снарядов.
Окна закрывались, нахлебавшись свежего ветра.
Голос Гамлета становился глуше. Когда закрылось наше окно, я чувствовал ревнивую тоску.
Ветер срывал с деревьев желтые ранние листья, и они летели на фоне зловещей черноты, крича золотым криком. Но, как ни велика была ширь грозовой тучи, ее не хватало покрыть все небо. От стремительности бега туча рвалась, лохматилась сизой пеной, открывая голубые цепенеющие просветы.
Прорвавшись сквозь них – колющие лучи солнца – сражались с грозой – будто со шпагой против обуха!
В эти минуты Гамлет в последний раз отражал коварные удары. А дождь обрушился на крышу эстрады, словно аплодисменты.
Домой я вернулся в мокрой рубашке.
Дверь в комнату была заперта. С обидой стукнул ладонью. Услышал: «Сын пришел…» Кто-то удивился, сомлевшим голосом: «Сын? Какой сын? Ваньки-ветрова сын…»
