И тогда на мгновение становится светло, Кампанелла стоит, протягивая закованные руки в сторону как бы видимого им солнца.
Вверху, в глубине сцены, высвечивается тюремное окно. К решетке прильнул человек. Этот жгучий брюнет — Филиппо Буонарроти. Напротив его окна угол здания монастыря св. Якова в Париже. На остроконечной крыше крыльца — красно-бело-синий флаг революции. На стене размашисто написано углем (или мелом) — «Равенство!».
Б у о н а р р о т и. Я вижу из окна моей тюрьмы монастырь святого Якова. Славное здание! Именно здесь, ровно за сто пятьдесят лет до взятия Бастилии, был похоронен бежавший во Францию Томмазо Кампанелла. И в этих же стенах с первых дней Великой французской революции обосновались якобинцы. Здесь звучали пламенные речи Робеспьера и Сен-Жюста… Здесь выступал Гракх Бабеф…
Появляется Гракх Бабеф. Он в камзоле и в белой рубашке. Длинные каштановые волосы обрамляют бледное со впалыми щеками лицо. Он решительно подходит к стене и к слову «Равенство» дописывает: «Без лжи!»
Б а б е ф. Наивные люди, прекраснодушные мечтатели — Томмазо Кампанелла, Томас Мор… Утописты! Разве можно с помощью заманчивых картин будущего уговорить богачей расстаться с собственностью и наравне со всеми идти работать?! Даже революция все еще не может с ними разделаться. Буржуа под именем народных представителей захватили власть. Поэтому те, кто утверждает, что революция окончена, — враги народа.
Б у о н а р р о т и. Ты прав, Бабеф! Но кто мог тогда подумать, что до раскрытия нашего заговора и до твоей смерти осталось всего несколько недель.
Б а б е ф. О, как ненавидят нас богатеи! «Если у вас нет оружия, — кричал один из них, — берите дубины; если нет дубин, вырывайте кости ваших родных и бейте по революционерам!» Вот до чего!! Что ж, господ собственников убеждает только один аргумент — «национальная бритва» — гильотина. Надо железной рукой подавить противников грядущей коммуны… Вы бросаете нас в тюрьмы — мы сметем вас с лица земли!.. Мы сломим диктатуру богатых и установим диктатуру бедных…
Б у о н а р р о т и. Наш заговор был раскрыт с помощью предателя. Но и на суде ты был прекрасен, Бабеф!
Б а б е ф. Пусть наше мужество послужит сигналом к пробуждению народов. Пусть они поднимутся на последний, решительный бой!
Б у о н а р р о т и. Когда тебе вынесли приговор, ты выхватил кинжал и ударил себя в грудь…
Бабеф стоит, спокойно глядя перед собой и скрестив руки на груди.
…Началось смятение. Я призвал народ, заполнявший зал, на помощь… Но сотни штыков взметнулись и пресекли движение…
Б а б е ф. У гнусных буржуа есть еще сила, которую они могут выставить против народа… Когда правительство и представляемая им порочная каста потеряли всякий стыд, когда власть стала преступной и хочет оставаться таковой, она окружает себя штыками…
Б у о н а р р о т и. Твой самодельный кинжал сломался. Лезвие так и осталось вонзенным у самого сердца. Последнюю ночь ты провел в жестоких мучениях. Утром восьмого мая тысяча семьсот девяносто седьмого года под бой барабанов и артиллерийский грохот ты был расстрелян залпом взвода солдат во дворе тюрьмы. Многое я вспомнил и передумал за долгие годы заключения. Ты был прозорлив, Бабеф, когда с тревогой говорил мне: «Не стоим ли мы сейчас перед возможностью военного правительства, которое в интересах богатых подавит народ?» Я не придал серьезного значения твоим словам и даже не вспомнил тогда об одной случайной встрече…
З а т е м н е н и е
Слышен цокот копыт, побрякивание уздечек, резкий стук в дверь.
Г о л о с и з - з а д в е р и. Кто это? Кто здесь?
Г о л о с Б у о н а р р о т и. Именем революции — отворите!
Дверь отворяется. Небольшая светлая прихожая.
Г о л о с. Синьора Летиция! Синьора Летиция!..
Буонарроти входит в прихожую. Он опоясан красно-бело-синим шарфом комиссара революционного Конвента. На нем мундир, шпага, треуголка. Появляется хозяйка дома.
Б у о н а р р о т и. Добрый вечер, гражданка. Как вас зовут?
Л е т и ц и я. Летиция Буонапарте, синьор.
Б у о н а р р о т и. Я чрезвычайный комиссар Конвента Французской республики на Корсике. Занимаюсь конфискацией имущества аристократов и контрреволюционеров. Целыми сутками в походе. Прошу разрешения переночевать в вашем доме, гражданка Буонапарте.
Л е т и ц и я. В нашем доме? Это большая честь для нашей семьи, гражданин Комиссар… Но у нас большая семья… Была, правда, свободная комната одного из моих сыновей. Он служит во Франции. Но и он сейчас дома.
Б у о н а р р о т и. Вот и отлично: ваш сын солдат и я в походе — значит, мы оба умеем обходиться без комфорта.
Л е т и ц и я. Тогда, пожалуйста, сюда, гражданин комиссар. Я пришлю вам вина и мяса.
Б у о н а р р о т и. Благодарю, я не голоден. Спокойной ночи.
Летиция поднимает светильник и освещает лестницу. Буонарроти поднимается. Стучит и входит в маленькую комнату, где за столом, с пером в руке, сидит небольшого роста лейтенант в ярком артиллерийском мундире с красным воротником, на который падают длинные волосы. Его плащ, треуголка и шпага висят на стене. При виде комиссара Конвента лейтенант вскакивает и вытягивается.
Б у о н а р р о т и. Здравствуйте, лейтенант. Я комиссар Конвента Филиппо Буонарроти.
Б о н а п а р т. Здравствуйте, гражданин комиссар. Лейтенант артиллерии Наполеон Буонапарте. Нахожусь в отпуске.
Буонарроти снимает треуголку и шпагу, кладет на стул.
Б у о н а р р о т и. Чем заняты в столь позднее время, молодой человек?
Б о н а п а р т. Не стоит внимания, гражданин комиссар… Литературные опыты.
Б у о н а р р о т и. Разрешите взглянуть? (Берет лист, читает.) «Да, я чувствую, что она, — ах, смею ли я выразить райское блаженство этих слов? — что она любит меня… любит меня!.. Как это возвышает меня в собственных глазах!.. Как я благоговею перед самим собою с тех пор, что она любит меня!..» Где-то я нечто подобное читал…
Б о н а п а р т (смущенно). Это слабое подражание Гете. «Страданиям молодого Вертера»…
Б у о н а р р о т и. «Страданиям молодого Вертера»? Что ж, очень мило… Только, говоря по чести, молодой офицер мог бы заниматься чем-нибудь более полезным для республики и революции.
Б о н а п а р т. Это способ отдыхать, гражданин комиссар. Перемена работы.
Б у о н а р р о т и. А кстати, почему вы в отпуске в такое тревожное время?
Б о н а п а р т. Мне пришлось испросить отпуск, чтобы немного поправить положение семьи. Наш отец умер несколько лет назад. Семья разорилась и страшно бедствует. Братья не могут ничего заработать.
Б у о н а р р о т и. Невеселое положение… Немало забот легло на ваши юные плечи, лейтенант.
Б о н а п а р т. Однако в отпуске я не теряю времени. Я и здесь много работаю для армии.
Б у о н а р р о т и. Что же можно, сидя дома, делать для армии?
Б о н а п а р т. Прежде всего — учиться. Серьезная война требует серьезных знаний. Я изучаю математику, фортификацию, астрономию, картографию. А главное — артиллерию. Я верю в ее великое будущее. Наши генералы этого совершенно не понимают. Впрочем, генералы обычно готовы к прошлой войне, а не к той, которую они ведут.
Б у о н а р р о т и. Ну уж, ну уж… Революция выдвинула многих талантливых полководцев-патриотов.
Б о н а п а р т. Много хороших — это не всегда хорошо.
Б у о н а р р о т и. Вы, кажется, любите парадоксы, гражданин Буонапарте?
Б о н а п а р т. Уверяю вас: один плохой главнокомандующий — лучше, чем два хороших. В армии необходимо полное единоначалие. Больше того, чтобы выигрывать войны, полководец должен быть хозяином всех ресурсов страны.
Б у о н а р р о т и. Странная идея для республиканца и солдата революции…
Б о н а п а р т. Так учит история. Цезарь долгое время подчинялся римскому Сенату, который, подобно нашему Конвенту, не всегда знал, чего он хочет. Ганнибалом помыкали скупые купцы Карфагена. Тюренн и принц Конде́ зависели от капризов французского двора, Суворов — от любовников своей императрицы…
