Н е л ь с о н. И отправили эти вагоны?
В е д у щ и й. Отправили.
О в е р м э н. Понятно. Кругом голодают, а в Москве, конечно, хлеб есть.
В е д у щ и й. Нет уж, вы послушайте. (Читает.) «В булочных Замоскворечья в течение уже нескольких дней выдают вместо хлеба подсолнухи, по сто граммов на едока. Народный комиссар продовольствия Цюрупа несколько раз был в голодном обмороке. В Кремле открыта столовая для обессилевших работников Совнаркома».
Н е л ь с о н. Так… Ну а что в самой цитадели, в «колыбели», так сказать, то есть в Петрограде?
В е д у щ и й. В Петрограде? Слушайте. (Читает.) «В Харьков. Антонову-Овсеенко и Серго Орджоникидзе. Ради бога, принимайте самые энергичные революционные меры для посылки хлеба, хлеба и хлеба! Иначе Питер может околеть. Особые поезда и отряды. Сбор и ссыпка. Провожать поезда. Извещать ежедневно. Ради бога! (Пауза.) Ленин».
О в е р м э н. «Ради бога! Ленин…» Это страшно.
С т е р л и н г (Ведущему). Мы вам очень обязаны, сэр.
Н е л ь с о н. Но почему же, когда об этих страшных фактах сообщаете вы, — это правда, а когда о том же самом говорим мы, — это клевета? Мы понимаем, что такое пропаганда, но где же элементарная объективность? Где элементарная честность?
В е д у щ и й. Где честность? В позиции.
К и н г. При чем здесь позиция?
В е д у щ и й. Сейчас объясню. Майор Юмс, откройте вашу папку… Нет, нет, не ту, где лежит досье на Блока… А ту, в которой официальные документы… Вот сверху лежит бумага. Не сообщите ли вы нам, что это такое?
Ю м с. Служебная записка, составленная министром-председателем Керенским о продовольственном положении Петрограда, от двадцать четвертого октября тысяча девятьсот семнадцатого года.
В е д у щ и й. Совершенно верно. Эта записка осталась на столе у Керенского после его бегства из Зимнего дворца… Что же там написано?
Ю м с. Документ имеет гриф «совершенно секретно», и я не могу его огласить.
В е д у щ и й. Ничего, ничего. Теперь он уже давно опубликован. (Читает.) «Хлеба в Петрограде осталось на полсуток. Подвозить неоткуда». Вот какое наследство было получено Советской властью… Вы, господа сенаторы, знаете об этом документе, но скрываете его — вот это и называется позицией. Майор Юмс, я просил бы вас прочитать и следующий документ. Да, да, вот эти листки на папиросной бумаге, с текстом, напечатанным через один интервал.
К и н г. А что это?
В е д у щ и й. Письмо Ленина американским рабочим.
О в е р м э н. Я протестую. Это письмо было переправлено в Америку нелегально, и мы… Нет, нет. Оно оглашено не будет.
В е д у щ и й. Нет, будет. Я оглашу его. Слушайте!
«…Нас любят обвинять в «хаосе» революции, в «разрушении» промышленности, в безработице и бесхлебье… О, лицемеры! О, негодяи, которые клевещут на рабочее правительство, дрожа от страха перед тем сочувствием, с которым относятся к нам рабочие «их» собственных стран! Но их лицемерие будет разоблачено…
Рабочие всего мира, в какой бы стране они ни жили, приветствуют нас, сочувствуют нам, рукоплещут нам за то… что мы вырвались на свободу, пойдя на самые тяжелые жертвы ради этого, — за то, что мы, как социалистическая республика, хотя бы и истерзанная, ограбленная империалистами, остались вне империалистской войны и перед всем миром подняли знамя мира, знамя социализма».
А это другая позиция! Как видите, нам трудно сговориться.
О в е р м э н. Я тоже так думаю.
В е д у щ и й (в зал). Прошу меня простить. Я серьезно превысил свои полномочия… Пусть уж господа сенаторы продолжают строго по стенограмме.
Включается свет. Сенаторы и свидетели в прежнем положении.
О в е р м э н. Я полагаю, что картина жизни в Советской России исследована комиссией с достаточной полнотой и объективностью…
Н е л ь с о н. Но что сказать о таком человеке, как например Рис Вильямс, который был там, видел такие вещи собственными глазами и затем возвращается сюда и превозносит большевистский режим?!
О в е р м э н. Именно для того, чтобы это выяснить, допросу подлежит Альберт Рис Вильямс… Мистер Вильямс, вы приносили присягу?
В и л ь я м с. Да, сэр.
Ю м с. Род занятий?
В и л ь я м с. Лектор и писатель.
О в е р м э н. У нас есть сведения, что вы находились на службе большевистского правительства. Это верно?
Ю м с. Отвечайте коротко и точно.
В и л ь я м с. Да.
Ю м с (Саймонсу). Доктор Саймонс, известно ли вам, в качестве кого прибыл сюда от большевистского правительства Альберт Рис Вильямс и в качестве кого он выступает здесь сейчас?
С а й м о н с. Судя по тому, что я читал в газетах и что слышал от некоторых людей, претендующих на осведомленность, он является представителем Ленина.
Ю м с. Сколько времени вы находились на службе большевистского правительства в России?
В и л ь я м с. Недель восемь.
Ю м с. Что же получается? Вы поехали в Россию от газеты «Нью-Йорк ивнинг пост», а служили советскому правительству?
У о л к о т. Кто платит вам за лекции, которые вы читаете по всей Америке? Я имею в виду лекции о России, о большевиках, о Советском правительстве. Мистер Юмс, располагаете ли вы какими-нибудь сведениями о том, кто финансирует, если можно так выразиться, пропагандистскую деятельность мистера Вильямса?
Ю м с. Я не делал запросов.
В и л ь я м с. Если разведка интересуется моей деятельностью, пусть она просмотрит мои бумаги и проверит, откуда я получаю деньги.
У о л к о т. Я задаю вопросы не из праздного любопытства. Комиссия обязана установить, откуда поступают средства на пропаганду, поскольку она действительно ведется.
В и л ь я м с. Вы, кажется, хотите, чтобы я сам выступал в роли разведывательного бюро и сам на себя доносил?
У о л к о т. Мистер Вильямс, все прочие свидетели выступали здесь беспристрастно. Вы же сами не отрицаете пристрастности своих показаний.
В и л ь я м с. Ни один свидетель не был беспристрастным. Не беспристрастен и я. Бесспорно одно: совсем по-разному рассказывают о России те, кто помогал русским, и те, кто стоял в стороне, глядя на все как на спектакль. Нет! Не могу быть беспристрастным! Когда выступает оратор и говорит лишь об одной стороне каких-то событий, так и хочется перебить его и рассказать обо всем, что произошло. Ведь в лодке обычно гребут двумя веслами, а у нас получается так, что все гребцы почему-то сидят на одной стороне. Лодка вот-вот перевернется. Прыгнуть бы в эту лодку, сесть на ту сторону, где никого нет, и навалиться всей тяжестью на весло! Тогда лодка будет плыть, не накреняясь. Во всей Америке нашлось лишь несколько человек, которые, возвратившись из России, подчеркивают в своих выступлениях все то хорошее, то конструктивное, что принесли с собою Советы. И мы здесь для того, чтобы рассказать американскому народу правду. Мы здесь для того, чтобы рассказать, как относятся к Советскому правительству девяносто процентов русских… Занимать такую позицию не очень-то легко!
В е д у щ и й. Да, занимать позицию правды и объективности нелегко в так называемом свободном мире, где столько говорят о свободе слова, о свободе печати… где именем бога заклинают говорить правду, всю правду, ничего, кроме правды… Не очень-то легко даже тем, кто стоит у кормила власти.
Появляется человек в камзоле и пудреном парике.
— Я Максимилиан Робеспьер. Я утверждал в Конвенте: Господа! После способности мыслить способность сообщать свои мысли… является самым поразительным качеством, отличающим человека от животного… Свобода печати не может отличаться от свободы слова; и та, и другая священны, как природа… Свобода печати должна быть полной и безграничной, или она не существует. Право обнаруживать свои мнения путем печати или всяким другим способом является столь очевидным, что, когда за них приходится бороться, — это значит, что налицо деспотизм либо свежая память о нем.
