Столб с Дефо исчезает.

В е д у щ и й. Двадцатое мая тысяча восемьсот шестьдесят четвертого года. Петербург.

На помосте у черного столба стоит человек в очках, в черном с бархатным воротником пальто. В руках у него букетик. На ногах калоши. Человек прикован к столбу цепями. На груди у него табличка: «Николай Гаврилов Чернышевский. Злоумышлял к ниспровержению существующих порядков».

Чернышевский говорит:

— В чем же я должен просить помилования? Моя голова и голова шефа жандармов устроены на разный манер, а об этом разве можно просить помилования?..

Нужна наука, и умственная развитость, и некоторая забота о законности и правосудии, и некоторая забота о просторе для личности…

От подачи прошения отказываюсь!..

Грохот барабанов заглушает его слова. Столб и помост исчезают.

В е д у щ и й. Тысяча девятьсот шестой год. Остров Березань близ Севастополя.

Возле позорного столба стоит человек в черных морских брюках и белой рубашке. Он говорит:

— Я лейтенант Шмидт — пожизненный депутат севастопольских рабочих.

Преступное правительство может лишить меня всего, всех глупых ярлыков: дворянства, чинов, прав состояния, но не во власти правительства лишить меня моего единственного звания отныне: пожизненного депутата рабочих.

О суд, скорый и неправый, когда же русский народ сотрет тебя с лица нашей истощенной земли?

Я знаю один закон — закон долга перед Родиной.

Мы не имеем права ждать, пока бюрократия истолкует, что надо разуметь под правами свободного гражданина.

Что сегодня в глазах власти преступно, завтра принимается как заслуга перед Родиной.

Я знаю, что столб, у которого я стал, чтобы принять смерть, водружен на грани двух разных исторических эпох нашей Родины…

Знаю, что умереть сумею. Не смалодушничаю.

Прикажите целить прямо в грудь. Прощайте и убивайте.

Залп.

В е д у щ и й. Имена героев и мучеников, отстаивавших передовые идеи, навсегда остались в благодарной памяти человечества. А имена их судей и обличителей?

Один за другим возникают те же столбы, но уже без осужденных.

«Пилори», в которых стоял Дефо. Луч света падает на прибитый к столбу кинжалом обрывок бумажного свитка. Видна подпись: «Anonim».

В е д у щ и й. Кто слышал имя человека, предавшего Дефо?

Возникает столб, у которого стоял Чернышевский.

Световой луч освещает бумагу, приколотую к столбу обломком шпаги.

В е д у щ и й. Доносчик, который помог царским жандармам расправиться с Чернышевским — начинающий писатель Всеволод Костомаров, — получил достойную литературную премию.

Восемнадцатого июня тысяча восемьсот шестьдесят четвертого года Третье отделение оплатило «в видах вознаграждения услуг» расходы по печатанию сочинений писателя Всеволода Костомарова в сумме 1 366 рублей 35 копеек серебром.

Возникает столб, у которого стоял Шмидт. Луч света устремлен на лист бумаги, приколотой к столбу трехгранным штыком.

В е д у щ и й (как бы читая). Лейтенант флота Михаил Ставраки. Школьный товарищ Шмидта с двенадцати лет. В порыве верноподданнических чувств сам вызвался расстрелять своего однокашника…

Даже историки мало что могут сказать об этих пигмеях. Только свет славы их жертв освещает их имена на столбах вечного позора.

Столбы исчезают. И вновь сцена в Сенате.

У о л к о т. Подумайте, мистер Рид, подумайте.

Д ж о н  Р и д. Я подумал! Законы, принятые при жизни одного поколения, могут быть неприемлемы для другого поколения. Я думаю, что форма законов и форма государственной власти должны соответствовать времени и характеру народа, условиям его жизни. Я думаю, что этим требованиям должны отвечать все правительства!

О в е р м э н. Садитесь, мистер Рид.

Рид садится.

В е д у щ и й. Вскоре, спасаясь от неминуемой расправы, Джон Рид навсегда покинет родину…

О в е р м э н. Допросу подлежит мисс Бэсси Битти. Принимали ли вы присягу, мисс Битти? Прошу вас.

Битти кладет руку на Библию и дает присягу.

В е д у щ и й. Бэсси Битти?! Ну, что ж! Послушаем, чем она обрадует авторитетную комиссию.

Ю м с. Сколько времени вы проживаете в Нью-Йорке, мисс Битти, и чем-занимаетесь?

Б и т т и. Я редактор журнала «Маккола». В Нью-Йорке живу с августа прошлого года.

Ю м с. Насколько мне известно, вы жили некоторое время в России. Как долго вы там находились?

Б и т т и. С начала июня тысяча девятьсот семнадцатого года по конец января восемнадцатого года — всего восемь месяцев.

Ю м с. В каких местах побывали там?

Б и т т и. В течение всех восьми месяцев я имела номер в отеле военного ведомства «Астория» в Петрограде. За это время я проехала всю Сибирь, спускалась по Волге до Нижнего Новгорода, провела две недели на фронте в окопах среди солдат русской армии… Около недели провела в казармах, где был расквартирован женский батальон.

С т е р л и н г. Тот самый?

Б и т т и. Тот самый.

О в е р м э н. Поскольку вы настоящая американка, вам, конечно, до большевиков никакого дела нет. Ну, а все же, вы симпатизируете большевикам?

Б и т т и. Нисколько. Один из их сторонников даже не захотел выступить на одной трибуне со мной, потому что я, по его мнению, «буржуйка».

О в е р м э н. И вы ни в душе, ни в помыслах не являетесь сторонницей большевиков?

Б и т т и. Нет. Приехав в Россию, я с интересом следила за всем, что предпринималось Керенским. Все мои симпатии были на его стороне.

С т е р л и н г. Вас обрадовало низвержение самодержавия?

Б и т т и. Да.

С т е р л и н г. Так же, как и всех нас.

Н е л ь с о н. Мне бы хотелось услышать от вас все, что вам известно о Советском правительстве… о его планах и намерениях…

Б и т т и. У них две основные цели: отдать землю крестьянам и передать управление промышленностью рабочим.

О в е р м э н. Видите ли, мы хотим знать, что там происходит сейчас, знать, каково положение народа.

Б и т т и. Сам факт того, что после восьмимесячного пребывания в России я нахожусь здесь, живая и невредимая, доказывает, что истинное положение там не так-то уж страшно, как его расписывают.

С т е р л и н г. Подождите, вам желательно углубляться в причины, которые…

Б и т т и. А вы не считаете нужным искать причины, сенатор?

С т е р л и н г. Вы, кажется, проявляете определенную склонность к защите большевиков?

Б и т т и. Ну что вы! Просто я сторонница того, чтобы попытаться понять их усилия.

В е д у щ и й. «Понять»? Это уже почти крамола.

Н е л ь с о н. Скажите, вы — социалистка?

Б и т т и. Я? Нет. Моя причастность к политике…

Н е л ь с о н. Связаны ли вы с каким-либо социалистическим течением?

Б и т т и. Нет. Моя причастность к политике…

Н е л ь с о н. Каковы ваши политические симпатии и связи в настоящее время? Каковы ваши убеждения? Вы социалистка?

Б и т т и. Я занимаюсь общественной деятельностью…

Н е л ь с о н. Итак, вы социалистка.

Б и т т и. Скажите, что вы понимаете под словом «социалист»?

Н е л ь с о н. Нет уж, скажите сами. И вообще — какую цель вы преследуете своими показаниями здесь? Обелить в глазах нашего народа большевистский строй?

Б и т т и. Ну, вовсе нет. Я просто считаю, что мы не имеем права вмешиваться в события в России.

Н е л ь с о н. Ах, вы так считаете?! Иными словами, вы хотите предоставить большевикам свободу действий? (Кричит.) Именно этого вы хотите, так, что ли?!

Б и т т и. Можно и так, если вы предпочитаете вашу формулировку моей.

О в е р м э н. Мне совершенно ясно, и, я думаю, комитет согласится с тем, что, пробыв в России всего лишь восемь месяцев — какое-то время в Петрограде, какое-то на фронте, какое-то в Москве, — мисс Битти недостаточно информирована об обстановке, которая сложилась в России, и не может делать о ней выводов.