- Если честно, не очень - чистосердечно признался я.

- Тогда внимательно слушай. Пожили Афанасий с Машей какое-то время и разругались, расторгли брак. А живут ведь рядом, от соседства куда денешься. И стали жить они, как собаки живут. Когда захочется, совокупляются. Без документов, без официальной регистрации. Впрочем, многие сейчас так. Я тебя часом своей прямотой не обидела?

- Ни в коем разе.

- Недолго осталось. Сольёт Архангел на нас чашу гнева. Не зря Антон трясётся. Все тогда умоемся.

Взять мать Антона, Машу. Или, как принято обращаться, Марью Елизаровну. На первый взгляд золото, а не женщина. Не зря Афанасий на неё накинулся. Несмотря на преклонный возраст, стремится к знаниям, в библиотеку ходит. Во всём ей нужна ясность. «Я сама не дура и люблю умных мужчин», - это её слова. А если к ней приглядеться, то станет ясно, что она хитрая интриганка и пойдёт на любую подлость, на любой обман, чтобы добиться своего. В библиотеку она ходит, а какие книги берёт читать? Любовные романы и детективы низкой пробы. И получается, что именно дура и общается с такими же идиотами, как сама. Умная за этого пропойцу Габоя разве пошла бы? Расписалась с ним в ЗАГСе на старости лет. Смешно. Ей в могилу пора, а она замуж выходит. Да и тот, дурак дураком, а всё же жить с ней не стал. Лицемерная баба, трюкачка. В худшем смысле этого слова. Всю жизнь прожила, пролезая повсюду без очереди. Ей волю дать, так она и на тот свет без очереди прошмыгнёт. Ну и сама же пала жертвой своих собственных интриг. Она же с Афанасием ещё до смерти мужа снюхалась. Он мужик видный, узнал, что её сын в лотерею «Москвича» выиграл. Ну, и пошёл на связь с ней. А потом, когда билет потеряли, Маша притворилась перед ним несчастной вдовой, и ему уже деваться было некуда, как только с ней расписаться. Ну, и чего она выиграла? Пожил с ней полгода и развёлся. Опозорил. А она-то с ним собиралась до ста лет жить.

И сынок её Антон такой же. Вот чего он сидит дома? Посмотрит на него человек незнающий и подумает: «Этот чего-то хорошего ждёт. Какое вдумчивое у него лицо. Видимо, в голове этого юноши протекает напряжённый мыслительный процесс. Пусть думает он медленно, но, судя по его виду, он точно что-то хорошее изобретёт. Вроде вечного двигателя или эликсира вечной молодости». Обманется незнающий человек. Пусть спросит о нём у меня. А я ему скажу. Никогда ничего Антон не изобретёт и не изменится к лучшему. Потому что в кумирах у него Андрон. А тому, что лето, что зима, что водка, что вода, - всё едино. С такой молодёжью хорошего ждать не приходится. Они если ещё одну машину выиграют, то и второй раз её потеряют. Хотя машин, по нонишним временам на улице пруд пруди. Это при коммунистах на них только партийные ездили. А теперь может ездить каждый, кому жизнь не дорога. Мне дай машину, я на ней не поеду. А зачем? Я что, инвалид? Ногами по земле ходить полезней. А на машине только на тот свет, без очереди. Для другого она не нужна. К чему я про Антона начала?

- Не знаю, - теряя терпение, отрезал я.

- Это я в связи с тем, что всем всегда говорю правду. Он предупредил, что мне придётся готовиться к серьёзному разговору в милиции. Это они за то, что я бумаги пишу. А я не боюсь. Я серьёзных разговоров никогда не боялась. Всегда была втянута в споры с соседями, в полемику. Я в своё время агитатором в райкоме работала. Так в трудовой книжке и прописано: «плясунья». То есть «агитатор». Я и в ансамбле песни и пляски имени Пятницкого работала плясуньей. Но ушла из-за несправедливости. Танцорам в ансамбле Моисеева, видишь ли, с тридцати лет пенсия. А из-за того, что мы по трудовой «плясуньи», нам только с пятидесяти пяти на пенсию. Куда это годится? Ну, и сошлась с райкомовским, устроил он меня агитатором. Так жизнь меня побросала. Я тогда была королевой, всё было при мне. Второй секретарь в меня был влюблён. Семь лет я была бессменной секретаршей у него. Квартиру двухкомнатную от райкома получила. Он мне эту квартиру дал, чтобы избавиться от меня, а себе молоденькую, кобелина, взял. Но я на него не в обиде. Всё же вырвала «двушку», в то время как весь народ в коммуналках да бараках жил. Это чего-то да стоит? Теперь сын у меня там живёт, а я здесь мучаюсь вдвоём с внуком больным. Что это у тебя за синяя книжица? Что читаешь?

- «Попрыгунью» Чехова, - смущённо ответил я.

- Враньё.

- Что значит «враньё»? Нате, посмотрите, - я протянул книгу Тамаре Мартыновне.

- Сам смотри. Хозяйка собрала к себе знаменитостей. Актёр в гостях у неё читал, певец пел, художник рисовал, виолончелист играл на виолончели. И сама хозяйка тоже рисовала, лепила, пела и аккомпанировала. Но это же враки! Такого не может быть. В промежутках говорили и спорили о литературе, театре и живописи. Да не бывает такого. И не может быть. И не сбиваются в одну компанию столь чужеродные стихии. Даже если учесть, что они как кобели в период гона, вокруг одной сучки вертятся. Они бы просто переругались, передрались. И муж – хорош. Всю эту свору «женихов» кормил и поил за свой счёт. На что надеялся? На что рассчитывал? И уж конечно, среди них нашёлся тот, кто хозяйку «оприходовал». Неприятный, фальшивый рассказ. Нет в нём благодати, отсутствует положительный герой. Он же врач, этот Дымов. Сыпанул бы «женихам» в еду какую-нибудь гадость, чтобы с горшка недели две не слезали и дорогу в его дом забыли. Да и попрыгунью свою за косы бы оттаскал, научил бы уму-разуму. Да того лучше, снял бы с себя ремень, да по спине её, да по заднице, кобылу взрослую. Повыбил бы из неё блуд. Она бы ему за это потом сто раз спасибо сказала. Да руки из благодарности целовала. Вот об этом любо дорого было бы прочитать. А то: «Ах, Оська Дымов! Ах, какого человека проморгали!». Тьфу! Никакой эстетики. Не жизненно. Этот Чехов написал бы про Нинку Моршанскую. Нинкин муж, Денис, отправил её на юг, на две недели отдохнуть. Чтобы кости себе прогрела. Так она домой вернулась через год. Вот где правда бытия. Ну что мужу делать с ней? Убивать? У них двое ребятёночков общих. Простил. Вернулась домой и на том спасибо. Нагулялась, знать. Вот это тебе настоящая жизнь. А никто об этом книгу не пишет. А то «Попрыгунья». Смешон современному читателю твой Чехов с его манерами.

Тамара Мартыновна встала с табурета и, проводив меня к комнате Мухоморова, открыла дверь. Увидев у стенки старинный диван с высокой спинкой и круглыми валиками, я стал с ней прощаться.

- Я тут, милок, на кухне посижу. Ты, как выспишься, никуда не уходи. Я разве что к соседке, на минутку, только за вареньем могу сходить, а так я всегда дома.

- Хорошо, Тамара Мартыновна, дайте поспать, - взмолился я и закрыл перед её носом дверь.

Когда я выспался, то к удивлению своему узнал, что беседовавшая со мной бабушка пропала из квартиры.

Когда я настоящим соседям, среди которых, к слову сказать, не оказалось ни Антона Габоя, ни Андрона Ляха, рассказывал про беспокойную старушку, инструктировавшую меня на кухне, они смотрели на меня, как на умалишённого. В квартире действительно проживала Тамара Мартыновна Чиграш со своим десятилетним внуком Гришей, но она совершенно была не похожа на сошедшую с ума даму.

Чтобы как-то меня успокоить, пятидесятилетний мужчина, Лев Нилович Слабиков, предположил, что это была погорелица из соседнего дома, лишившаяся на старости лет имущества и «тронувшаяся» умом. Я по началу принял эту версию. Но оставался вопрос, как она могла проникнуть в квартиру. Всё оказалось ещё проще. В роли старухи-склочницы выступила любовница Мухоморова, актриса Нина Блинова. О том, что ей накануне были переданы ключи от комнаты Аркадия, я узнал чуть погодя от настоящей Мартыновны.

Блинова хотела развлечь маскарадом сожителя, а получилось, - разыграла меня. Но я на неё не в обиде.

О ней разговор впереди. В квартире приняли меня радушно. Накормили горячим картофельным супом с пельменями, отчего я окреп и окончательно протрезвел.

Похоже, Аркадий знал, о чём говорил, называя свою коммунальную квартиру «берлогой». «Берлога» была пятикомнатная. В первой комнате по коридору жила Элеонора Горемыкина, женщина тридцати лет, одевающаяся со вкусом, уверенная в себе, знающая себе цену, имеющая гордую осанку. Восхищение окружающих для Эли было нормальным явлением. Мухоморов, инструктируя меня перед отправкой в «берлогу», так о ней говорил: «Когда я вижу её, высокомерную, недоступную, шагающую твёрдой походкой к стоянке такси, не замечающую прохожих, несущую себя поверх толпы, презирающую обыденность, всю в облаке высоких мечтаний и расточающую вокруг себя запах дорогого парфюма, то моё воображение уносится за ней. Женщина-мечта! Ведь кто-то берёт её властной рукой за талию, привлекает к себе, впивается сухими потрескавшимися губами в её влажные, сладкие малиновые уста и пьёт из них мёд наслаждения. Как не желать такую, как не мечтать о ней! Эта баба, Колька, таких, как мы с тобой, презирает, мы ей не ровня. Она со мной не то, что не разговаривала, даже не смотрела в мою сторону. И ты к ней не лезь, - ушибёшься». Не послушал я мудрого совета товарища. Расскажу об этом чуть позже.