Я, как пойманный вор, вздрогнул, покраснел и. извинившись, увёл пошляка.

Затем, лёжа в постели и собираясь заснуть, я хорошенько подумал над смыслом пьяных бредней отчима и вынужден был признаться себе в том, что он во всём был прав. И только его появление на кухне уберегло меня от страшного соблазна не только познакомиться, но и обнять и даже поцеловать Искру. «В самом деле, что же я делаю?» - размышлял я, - «Сам в яму лезу, из которой будет не выбраться». Знал ведь точно, что если не допишу свой второй роман, то умру.

Но жизнь шире установок. Уже в июне, в свободный от охраны день, а точнее, ночь, я направился за пивом, благо не надо далеко идти, магазин находится рядом с домом. В «новые времена» этот магазин горел пять раз, там жили бомжи, бездомные собаки. Затем предприимчивые люди, скорее всего те, что его поджигали, купили его за бесценок, отремонтировали и стали продавать там круглосуточно водку с пивом. Приобретённые спиртопродукты, как правило, и распивались прямо тут же, при выходе. Благо лето, тепло, светло от громадной витрины магазина и уличных фонарей, освещавших дорогу, находившуюся в семи метрах от магазина. Собиралось там по ночам до сотни молодых людей. Ну, да бог с ними. Я отвлёкся. Купил я себе пива, стал возвращаться домой и вдруг меня окликнули.

- Чего тебе? - подойдя, спросил я у назвавшего меня по имени паренька.

- Да это вот она попросила позвать, - испуганно ответил он и скосил глаза в сторону.

Смотрю, сидит рядом с ним Искра. Я обрадовался неожиданной встрече и заговорил с ней, как со старой знакомой. Парень, чувствуя себя лишним, растворился в ночи. Откуда-то появился участковый, видимо, возвращался домой со службы. Был он в милицейской форме и, обращаясь сразу ко всей полупьяной толпе, принялся кричать: «Чего это вы здесь устроили клуб по интересам! А ну, давай, расходись!». Никто его не послушался. У милиции тогда не было власти, его криков никто не испугался. Кто-то из толпы с ехидцей заметил: «Чего здесь кричишь? Иди, кричи в Государственную Думу». Подвыпивший люд оценил шутку. Кто-то в голос смеялся над униженным блюстителем порядка. Милиционер хотел окоротить зарвавшегося негодяя, но во-первых, не нашел его в толпе, а во-вторых, не решился. Он постоял ещё какое-то время, затем махнул рукой и пошёл домой.

- Проводите меня, - попросила Искра.

- Пойдёмте, - отозвался я, направляясь в сторону своего дома.

- А-а, нет. Не туда. Я у Василия Васильевича больше не живу. Снова пить стал, ночами зовёт покойную жену, жильцов в квартиру запустил. Я позвонила Сашке, он обещал сегодня приехать к деду. Я на Кременчугской живу, в доме, что напротив моста через Сетуньку.

Свернув с улицы Артамонова налево, мы с Искрой неспешно зашагали вдоль Аминьевского шоссе по направлению к районам Очаково-Матвеевское.

Когда подошли к её дому, то обнаружили с десяток людей, толпившихся у подъезда. Их не пускала домой огромная свирепая овчарка чёрного окраса. Собака охраняла лежащего поперёк входной двери мужчину, своего хозяина. В мертвецки пьяном человеке я без труда узнал своего школьного учителя по физкультуре, Боякова Анатолия Григорьевича.

У Баякова была огромная чёрная овчарка по кличке «Жук», и когда он запивал, то привязывал её к ручке подъезда. Жители не могли попасть домой, собака никого в подъезд не пускала. Чему я в этот раз оказался невольным свидетелем. Слушалась овчарка только старшего его сына Ваню, да как вскоре выяснилось, Искру.

Искра отвела Жука в открытую квартиру на первом этаже, заперла его в ванной. Затем я помог ей затащить в квартиру и уложить на диван пьяного хозяина собаки.

Когда пришло время прощаться, Искра сказала:

- Давайте ещё погуляем.

- Я с радостью, но уже поздно, что скажут ваши родители?

- Родители ничего не скажут. Мама у меня умерла, а отец отдал свою младшую дочь на воспитание тёще и исчез из моей жизни. Старшая сестра о себе тоже известий не подаёт. С двенадцати лет я живу на Кременчугской у бабушки Клавдии Васильевны Диамантис.

- Бабушка литовка?

- Гречанка. Ноги домой не идут. Если б вы только знали, как живётся мне в бабушкиной квартире. Санузел не работает, не сливается вода в бочке. Из кувшина за собой сливаем. В ванной на стенах нет плитки, пооблетела от времени. Поэтому душем мне пользоваться запрещается. Да и какой это душ, сама лейка не работает, вода льётся из шланга. Так что даже сидя в ванной, сполоснуться целая проблема. Горячую воду Клавдия Васильевна включает только в четыре утра, когда уберёт из ванной комнаты свои бесчисленные тазы и банки. Только тогда пускает в ванну. Делает это не по злобе, а по сложившемуся с годами своему распорядку жизни. Для неё, конечно, было шоком моё появление в её жилище. С первого дня все её мысли были только о том, как бы избавиться от меня. Сразу, как только открылся за интернатом продуктовый оптовый рынок, Клавдия Васильевна отвела меня туда. Жалуясь всем подряд на немощную старость, предлагала продавцам меня забрать. Говорила, что нет у неё ни сил, ни желания меня воспитывать. Какой-то продавец-шутник ей посоветовал: «Пусть наденет праздничное платье и придёт к закрытию рынка одна». И что ж вы думаете? Клавдия Васильевна меня нарядила и отправила к этому злому шутнику. Шутником я его называю только потому, что он всё же дальше шутки не решился пойти, видимо, опасаясь, что это какая-то ловушка, а я приманка. Мне было всего тринадцать лет. Когда я вернулась в тот день домой, Клавдия Васильевна сильно ругалась и во всём винила меня. Дескать, если бы я правильно себя вела, то смогла бы успокоить продавца, внушить ему мысль, что никакой опасности обладания мной нет, и он бы взял меня на содержание, а она бы, оставшись одна, наконец могла вздохнуть спокойно. Я тогда встала перед ней на колени, плакала, умоляла не отдавать меня первому встречному, обещала, что буду во всём помощницей, буду послушной, покорной во всём, до самой последней мелочи. Я знала, что она хотела возобновить посадки на заброшенном огороде у реки Сетунь, обещала работать на этом участке днём и ночью. Разминала ей немеющие пальцы на ногах, массировала икры ног, расчёсывала её. Ни в чём не прекословила. А вы, наверное, думаете я от хорошей жизни жила в одной квартире со стариком.

- Почему вы своего супруга называете стариком?

- Да вы же хорошо знаете Василия Васильевича. Он древний, как моя бабушка. Любит вспоминать, как на фестивале студентов и молодёжи в пятьдесят седьмом году машинкой для стрижки волос делал дорожки на голове у тех девушек, что путались с иностранцами. Он якобы был народным дружинником и делал это от имени возмущённой советской общественности. А на самом деле он тогда работал в госбезопасности и получал приличную зарплату.

- И чем вы в последнее время с ним занимались, с таким замечательным стариком? – задал я бестактный вопрос.

- В основном гуляли по центру города. Правда, ни в кафе, ни в рестораны он меня не приглашал. Вся прогулка – это посещение бесплатных общественных туалетов. Главное, он знает, где в Москве бесплатные туалеты. Собственно, от одного до другого бесплатного туалета и пролегал наш маршрут.

- Может, у него была такая работа – контролировать работу уборщиц в муниципальных сортирах. Или он сам их обслуживал, туалетную бумагу и мыло подкладывал, по мере необходимости?

- В женские-то не заглядывал, - серьёзно ответила Искра.

- Простите. Я неудачно пошутил.

- Бабушка обрадовалась, когда он предложил мне выйти за него замуж и жить в его квартире. Я не знала, что делать. У меня не было выбора. Бедная я, бедная.

- А что у вас с Сашкой произошло? Вы же были его невестой?

- Целая история произошла. Я училась на втором курсе в институте имени Баумана. Летом торговала сырами в магазинчике у Флякина, а в выходные и праздничные дни приторговывала ещё и кооперативными пирожками в центре города. Разные были точки, куда поставят, я там и торговала. И вот в один из праздничных дней, на выходе из станции метро «Смоленская» меня за торговлей пирожками заметил Сашка Мамонов. Он был тогда студентом второго курса Первого медицинского института. Купил у меня сразу десять пирожков, познакомились. Стали жить с ним у его дедушки и бабушки. Жили шумно, за это нас его бабушка выгнала, а когда её не стало, мы снова вернулись в квартиру. Сашка перешёл на третий курс, отпустил себе по институтской традиции бороду, летом с друзьями уехал на юг, в Ялту. А меня оставил с запойным дедом. И случилось то, что должно было случиться. У деда после очередного перепоя забарахлило сердечко. Всю неделю днём и ночью неотложки. Я и работу бросила, и есть-пить забывала. Всеми правдами-неправдами вернула деда с того света, от усталости валилась с ног. Прилегла в одежде на диван рядом с дедом, который хрипел, стонал, того и гляди, Богу душу отдаст. И надо же было такому случиться, что именно в этот момент Сашка своим ключом открыл дверь и «застал» нас, лежащих на одном диване. Ничего другого ему в голову не пришло, как то, что я с Василь Васильевичем занималась непотребством в его отсутствие. Ни груды лекарств, ни запах сердечных капель, ни то, что я была в одежде, - ничто его не могло разубедить в той версии, которую он себе придумал. Ну, и закатил скандал, кричал: «А я-то дурак, тебя не трогал, до свадьбы берёг. А ты вон, значит, какой оказалась!». Сначала обзывал, говорил, что между нами всё кончено и принялся грозить, выгонять меня из дедовой квартиры на улицу, зная, в какой обстановке я живу на Кременчугской. Дед умолял меня простить, хоть и не знал, за что. Умолял не прогонять, мотивируя это тем, что пока что он ещё в доме хозяин. Сашка его не слушал, под горячую руку наговорил тогда и деду много гадостей. В числе прочего у него вырвалось: «Тебе, извращенец недолго осталось по земле ходить, а квартира-то записана на меня. Всё равно я её на улицу выкину». Ему бы и это дед простил, но когда Василий Васильевич сообразил, в чём меня внук обвиняет, то терпение у него лопнуло. «Как? Что ты такое говоришь! Да, как ты только посмел такое подумать! Она мне жизнь спасла, а ты о ней такое говоришь. Пошёл прочь, гадёныш, с глаз моих». После того, как Сашка ретировался, его дедушка всё не мог успокоиться и предложил мне оформить фиктивный брак и переписать свою квартиру на меня. Я подумала и согласилась. Мы расписались, и Василь Василич не только прописал меня в своей квартире, но и переписал на меня завещание. Из бесприданницы я сделалась наследницей двухкомнатной квартиры. Как только Сашка об этом узнал, то мигом прозрел. Стал просить у меня прощения, умолял развестись с дедом и выйти замуж за него. До этого руку и сердце не спешил предлагать. Жалко мне его было, лишившегося квартиры за злой свой язык, но свежи были в памяти его угрозы и издевательские слова. Я ему посоветовала забыть меня. Дед, перед тем, как идти в ЗАГС, сбрил бороду, омолодился, а у внука к тому времени борода отросла, как у графа Толстого на старинных фотографиях. Смешно они выглядели, стоя рядом.