Самое лучшее проявление любви отца к детям – его любовь к их матери…

Я.Вишневский

Тим

Уже и не вспомню, когда стал коллекционировать девчонок. Нет, я не женоненавистник. Скорее даже, наоборот. Всегда нравилось в детстве дружить и играть с ними. Девчонкам во дворе всегда не хватало «папы» или какого-нибудь питомца, чью роль я с радостью исполнял лет до одиннадцати, поэтому, когда выходил гулять, меня тут же хватали за руки и уводили в «домик», гладили по волосам (я же был котиком у них) и даже чмокали в щеку. Сестер у меня не было, от старших братьев получал пинки, щелбаны и подзатыльники, а мамин максимум ласки – ущипнуть за щеку, да побольнее, или ткнуть пальцем в ребра, чтобы развеселить.

Со временем, к седьмому классу, девчачьи нежности эволюционировали, а я начал считать, сколько девиц на моём счету, собирал их фотографии. Не соревновался с другими пацанами, не сравнивал наши статистики, самое осознание меня подстегивало, придавало смелости при знакомствах.

Бытует убеждение, что младшеньких балуют родители и любят больше остальных. Но я поздний ребенок. Слишком поздний. Отец и мать устали от жизни, от воспитания образцовых предыдущих сыновей и смертельно достали друг друга. На мне перфекционисты выдохлись.

Сам факт того, что я мог у них случиться, не укладывается в голове. Мне кажется, такие далекие друг от друга люди уже не занимаются любовью, особенно когда им под сорок. Никогда не слышал, чтобы отец признавался в любви матери. Думаю, она действительно не слышала этих слов от него ни раньше, ни тем более сейчас.

Два чокнутых умника жили в молчаливом перемирии – каждый со своей книжкой в руках. Удивить их умственными способностями не под силу ни одному из сыновей. Оба на недосягаемой высоте. Боги философии, политологии и искусства.

Мама говорит обо мне хорошо только в прошедшем времени. Её рассказы всегда сводятся к тому, каким я рос крепышом на искусственном питании и никогда не болел в детстве. До семи лет был «бесплатным ребёнком» (её фраза).

Помню, как обожал лежать рядом, пока она спит. Обкладывал маму подушками, чтобы было мягко, как принцессе из мультфильмов. Думал, все девочки пахнут так же вкусно, как мама. Позже убедился, что не все.

Но нашей матери, самой не знавшей ни капли нежности и ласки от родителей и от мужа, было не до объятий и чувствительности. Во время развала Союза она хваталась за любые возможности, чтобы прокормить семью. Шила, вязала, выращивала дачные ягоды и фрукты на продажу.

Когда мать забрала меня из лучшей бесплатной школы города, я просто сорвался с цепи – выплёвывал дерзкие слова ей в лицо, хлопал дверями и неприкрыто враждовал. Она жёсткая, властная, режет окружающих людей своим сарказмом, цинизмом. Такими становятся нелюбимые женщины. Это всё, что им остается, чтобы продолжать уважать себя. Она давит свинцовым грузом своего превосходства и жизненного опыта на собеседников, обрывает разговоры на полуслове – ей плевать на их позицию и взгляды.

Все девушки моих братьев в её глазах безмозглые «проститутки». Мои братцы устраивают «тест-драйв» каждой девушки прямо в нашей квартире, в собственной комнате, а после отправляет свою жертву пить чай с нашей мамой. Ни одна из них пока не прошла «собеседование» с ней. Алекс, старший брат безоговорочно и по-щенячьи преданно доверяет мнению мамы. Все-таки насколько мы с ним разные люди.

К четырнадцати годам я замечал, как братья заигрывают с девушками, как зажимают их где-нибудь у подъезда, ходят в обнимку, и так же жадно искал внимания, хотя бы простой улыбки одноклассницы, случайного касания рук, меня сводили с ума их оформившиеся фигуры, красивые, пышные волосы. Наверное, не только меня, всех нас пацанов.

Хотел, чтобы меня отчаянно добивались, умоляли о любви. Но как только это происходило, всё превращалось в жалкое зрелище. Эмоции угасали, драйв заканчивался. И хотелось начать всё заново. Кроме одного раза, но тогда всё разрушили независящие от меня обстоятельства.

К шестнадцати годам настолько изучил девочек, что чувствовал себя кукловодом.

Лика

Вот мы и в кемпинге. Палаточный городок на пятьдесят человек развернули на зеленой поляне, с трех сторон его окружают горные склоны. В десяти минутах ходьбы от лагеря течёт река. Есть и заводь для купания в жаркие дни. Данель – костровой, я – кухрабочая. Подъем в пять часов утра, чтобы успеть приготовить для детей кашу на костре и сварить ароматный чай с ягодами барбариса и горными душистыми травами. Их здесь в изобилии. Только заканчиваешь мыть гигантские казаны и горы тарелок после завтрака, как пора заниматься обедом. Вы когда-нибудь чистили пятнадцать килограммов картофеля за один раз? Тетя Таня научила меня шинковать морковь, как шеф-повар ресторана. Данель в конце сезона будет смахивать на Арнольда Шварценеггера – столько колет дров и носит фляги с водой с речки для приготовления еды и мытья посуды.

Лечь спать раньше полуночи не удается. За первые два дня устала настолько, что уснула прямо у костра во время планерки. Кто-то уложил меня тут же на лавке, укрыв одеялом. Я упала – лавка узкая, без спинки, а когда открыла глаза, то не сразу поняла, где нахожусь. Но увидев рядом Данеля, почувствовала себя спокойнее.

Мальчики остаются детьми, невзирая на возраст. Данель судорожно сглотнул, отвернулся и ойкает, пока вытаскиваю иголкой занозы из его больших ладоней. Не удерживаюсь от смеха при виде этого охающего великана – парню почти двадцать два года.

Нас с Нелли, ещё одной помощницей, поселили в древнюю советскую палатку. При первом же ливне она промокла, как и большинство вещей внутри неё. Потому теперь щеголяю в зеленой клетчатой фланелевой рубашке Данеля, которую он прямо-таки, как папочка, насильно нацепил на меня поверх майки.

Мы с Данелем – ночные обжоры. В награду за дневные труды повар, тётя Таня, оставляет нам холодный суп. Ничего вкуснее не ела в жизни в три часа ночи.

Каждому шутнику нужна обожающая его болтовню публика. Из нас двоих шутник – Данель, а я смеюсь так, что чай льётся через нос.

Какое счастье, когда тебе не нужно пытаться кого-то поразить своими остроумными ответами, выглядеть загадочно и постоянно подбирать наряды и образы. Ни разу не красилась за десять дней в горах. Хорошо хоть успевала причесаться. И ни разу не было неловко из-за этого, не стыдилась себя. Здесь все свои, и слава Богу, никто не прихватил с собой фотоаппарат, чтобы случайно запечатлеть мою «сказочную красоту».

Спускаемся с гор и сердце щемит – будто покидаю ворота Эдема. «Я вернусь следующим летом. Обязательно…», – шепчу прощальные слова горам.

В эту самую минуту булыжник, намертво привязанный к душе весь год, остался далеко за моими расправленными плечами. И я не оборачиваюсь, чтобы бросить прощальный взгляд на него… «Ибо иго Моё благо и бремя Моё легко»2.

Кто дал право похитить ее у меня…

И.С. Тургенев, «Ася»

Тим

Соблазнительные кружева целомудренно прикрывают ложбинку, но подчёркивают скульптурные ключицы. Через тонкую шею назад уходит бант от платья и прячется под потоками её завитых вишневых волос, переброшенных на плечо. Хрупкие лопатки беззащитно оголены, ведь сзади безумное красное платье начинается лишь на пояснице. Плотный занавес багряной ткани полностью скрывает бесконечные ноги.

Хочу кружить её в своих руках под музыку. В ушах играет торжественная музыка, Лика движется по церковному проходу медленными шагами, а за ней змеится длинный шлейф. Подождите, почему платье красное? Хотя раньше на Руси девушки вроде и выходили замуж именно в красном сарафане.