– Ты знаешь, что это значит, Ти? – Я, конечно, догадывалась, что это значит, но не хотела ошибиться и выглядеть глупо перед таким образованным человеком. Поэтому я просто помотала головой.

– Это значит, что нужно еще раз обыскать опушку!

– Еще раз? – недоумевала я. – Но мы её не обыскивали!

– Теа, это же совершенно неприемлемо! Я уверен, что там можно найти еще несколько кусков этой головоломки.

– А я не хочу ломать никому голову! Может быть, забегу после школы, но обещать не могу. Сам знаешь, как сейчас все реагируют на неповиновение. И вообще, это не логично. – И умные люди могут ошибаться, верно?

– В каком смысле не логично? – Казалось, я задела Прима до глубины его хрупкой, умудрённой информацией, души.

– Если на первом кусочке изображен лук, а на второй яблоня, то это может значить только одно. Мы узнали у яблони о Пророчестве. То есть не второй кусок говорит о следующем шаге, он лишь указывает на предыдущий.

– Это логично. – Прим поник в лице и прикрыл табличку тканью. – Я бы очень не хотел, чтобы ты оказалась права. Эх, если бы я только мог разобрать эти надписи!

И я оставила друга горевать в гордом одиночестве. Останься я еще ненадолго, могла бы получить дополнительное задание от Ментора и еще больше огорчить Прима. Он, вероятно, тоже был Верителем, сам того не осознавая.

С ребятами мы только перекинулись парой фраз. В классе было так тихо, что были слышны чьи-то шаги на улице. Ментор, видимо, тоже не спала всю ночь. Об этом говорили не мешки под глазами, а резкая смена занятий: она была такой уставшей, что явно не хотела заниматься проверкой наших заданий. Поэтому, целых два часа мы читали различные рассказы из библиотечных сборников. Сама же Ментор делала вид, что читает «Собор Парижской Богоматери». Скала сказал, что не очень любит рассказы и решительно принялся за «Столпы земли», но слишком быстро остыл, поняв, что «Вождь краснокожих» все-таки проглотится быстрее. Брена решила перечитать пьесы Шекспира, и была очень удивлена, когда увидела, что о пяти пьесах она никогда ранее не слышала. Я решила было перечитать Диккенса, но не смогла, голова не была настроена на что-то столь величественное и поучительное. А вот рассказы некоего Макса Фрая, которые разбавляли мои мысли о странных дощечках какими-то несуществующими вещами и дивными мистическими сюжетами, и заняли моё спутанное сознание на следующие пять часов.

Мне, конечно же, удалось поразмыслить о том, почему какой-то старый резной лук хранится в нашем склепе, в качестве средства экстренного помощи, но ничего дельного в голову не пришло. Всё сводилось к тому, что большинство наших жителей сходит с ума от безысходности и однообразия. Они могут не соглашаться с тем, что их волшебный график только вводит всех в состояние стресса, но я-то вижу – безумие неизбежно. Рано или поздно кто-нибудь бы начал протестовать, возможно, даже проявлять насилие. Так как было все эти годы – тихо, спокойно, человечно, благополучно, не могло оставаться таковым. Идиллия разрушается сама по себе, а если бы этого не случилось, её бы разрушил кто-то из нас. Но хотела ли я этого разрушения? Хочу ли я его теперь?

Мне также было интересно, путешествуют ли мои одноклассники в этот момент по таким разным книжным мирам, проживают ли увлекательные чужие жизни или же, так же, как и я, размышляют о переменах в своих. Почувствовали ли они, как меняются, как их мысли путаются, а желания крепчают, набирают силу, растут и берут над ними верх? Почувствовали ли они тоже, что и я? Страшатся ли они неизвестности?

Когда мне не удавалось отогнать от себя этих назойливых и жарких раздумий во время работы или перед сном, я долго размышляла о других. Я знаю себя, возможно, хорошо знаю Тигру, но даже своих родителей и друзей, я не уверена, что знаю в полной мере. Как остальные справляются с гневом, грустью и переживаниями? Смеются ли они у себя дома в окружении семьи? Или они привыкли подавлять в себе всё, даже малейшую слабость? Боятся ли они того, что за нами, возможно, кто-то следит? Удивляет ли меня это всё, потому что я сама по себе не люблю говорить и показывать свои эмоции? Почему люди в книгах такие живые и настоящие, а жители моего дома все больше кажутся мне картонными фигурками из старых детских игр?

Иногда мне кажется, что мы не замечаем чего-то, что находится под самыми нашими носами. Что, если смысл всей нашей жизни прячется где-то совсем рядом, но мы его не видим? Или просто не хотим видеть? Вопрос за вопросом, минута за минутой, время утекало сквозь шелест потрёпанных страниц, а я прогоняла бредовые мысли, отгоняла сонливость и следила за необычайно раздосадованной Ментором. Она уже не старалась ничего скрыть.

Я лишь песчинка в потоке мироздания...вычитала ли я где-то эту фразу? Уже не помню. Но в тот момент я посчитала себя именно песчинкой, не знаю в потоке ли какого-то мироздания или же в пределах нашего поселения, но именно ничем. Или же всем? Что ждёт меня дальше? Раньше я не задумывалась о течении своей жизни, этот пресловутый график все за меня решал. Казалось, на протяжении десятилетий он решал всё и за всех. Он решал, кому и с кем создавать семью, кому каким ремеслом заниматься, что готовить на обед и когда поливать растения. Но откуда он вообще взялся? Кто были первыми жителями поселения и зачем они придумали ход каждого нашего дня?

На самом деле я всегда понимала, что моя помощь в музее не является обязательной, или поощрительной, или просветительной. Я знала, что когда слежу за малышами, опять же в библиотеке, всё это является частью какого-то плана. И не глобального, лишь в масштабах поселения. Мои родители просто хотят выдать меня замуж за Прима. Конечно же, скоро подойдет тот самый возраст, который Прим давным-давно проворонил. У него не было толпы поклонниц, но они всё же были. Он отказывал всем с резкостью зазнайки и чувством отвращения. Он не хотел жениться на дочери ремесленника или кухарке, он хотел такую жену, которая могла бы разделить его интерес к истории и наукам. И надо же, мне понадобилось три года назад поинтересоваться у него, где я могу найти книги о древнегреческих философах. Наверное, ему понравилось и то, что я уже к тому возрасту была с ним почти одного роста. Чудеса, да и только! Не то чтобы мне не нравился Прим. Он действительно очень умный, и наверняка бы сам достиг каких-нибудь высот в науке, если бы она у нас была. Я открою вам свой самый страшный секрет. Мне ни за что не хочется влачить своё существование в поселении. Возможно, той старухе тоже этого не хотелось...? Возможно, через пятьдесят лет, я буду на её месте, буду пугать глупых школьников всякими несуществующими пророчествами?

По прошествии этих бесконечных пяти часов, мне удалось перекинуться парой слов с Брэной и Скалой. Мы пока опустили разговор о произошедшей между нами ранее ссоре, и я была благодарна друзьям за такое понимание. Я вкратце описала им происхождение первой дощечки и догадки Прима относительно второй.

– Сначала эта старуха, а теперь еще и загадочный паззл? – Брена, воодушевившись пьесами великого «английского» драматурга, пыталась говорить по театральному наигранно. И у неё недурно получалось.

– Загадочный что? – не услышал или же не понял Скала. За нами собралась целая громада учеников, бойко сравнивающая свой рост и выдумывающая пути решения проблемы «Мне не достаёт пятнадцати сантиметров!». Один умник даже решил воспользоваться ходулями. Будто бы никто не заметит!

– Ты что, не знаешь, что такое паззл?

– А может, я забыл! Не обязан же я знать всех тонкостей! – Мы с Бреной обменялись улыбками, говорившими «Заметила, он снова блещет красноречием, когда чего-то стыдится?».

– Позволь тебе напомнить, дорогой, это одна картинка, поделённая на множество мелких частей.

– Как мозаика?

– Именно, как мозаика. Впрочем, не важно. Что еще сказал Прим?

– Он посоветовал обыскать поляну. Возможно, мы сможем найти еще кусок.

– Эх, непруха! Я должна помочь маме с пошивом футболок для малышей, а то они очень быстро расходуются. Никак не смогу сегодня. – Брена искренне расстроилась, и мне хотелось верить в то, что она скучала по совместному времяпрепровождению, а не просто жаждала возможных приключений.