Иван, побитый, а не выдержал, огрызнулся:

— Что вы мелете?

— Умолкни, мразь! — рявкнул Федя. — Прибью!

Вокруг зашептали: «Убивец. Поймали-таки. Намедни, слыхала, вдову с поезда скинули. Он это, он». — «Тот другой был, в карты с нами дулся, черт, тот со шрамом и грудь волосатая. А этот рецидивист». — «Бандит, небось ресторан обчистил, я туда ткнулся, а там шаром покати, он и обчистил». — «А неделю назад у нас девушку ссильничали. Студентку. Хоро-о-ошенька-ая». — «Насмерть?» — «Да не, живая осталась». — «Ох, жива, это еще слава богу, а вот у нас...»

Ржагин чувствовал, что все безнадежно, ситуация проигрышная — бить себя в грудь и доказывать глупо и бесперспективно; человеку в форме доверяют не в пример охотнее. Даже семейка, с которой, кажется, сдружился, поглядывала на него сейчас настороженно, хмуро.

Примчалась на шум проводница.

— Что? Кого поймал? У меня?

— Болтает, что едет у тебя, а сам в чужом вагоне шарил.

— Да не шарил я. Завтракал!

— Документы! И билет! Живо!

Иван лениво слазил за рюкзаком; поставив у ног на попа, дернул за шнурок, растянул горловину и зарылся внутрь руками.

— Чего копаешься? Живее, сказано тебе!

— У меня по вашей милости, — не оборачиваясь, буркнул Ржагин, — грудь саднит. Спина гудит и башка не варит.

Нащупал, вынул документы — паспорт, студенческий билет. И как бы невзначай выронил вчетверо сложенную бумажку, письмо. Проводница проворно нагнулась, цапнула с пола и протянула Ивану, возвращая. А он, отвернувшись, снова в рюкзак полез, сердито нашептывая:

— Билет. Куда я его мог сунуть? Растяпа.

Федя дернул письмо из рук проводницы, развернул, однако сам читать не стал, вернул ей и приказал:

— Чего там? Зачти.

Она окунулась, прочла жадно — и лицо ей выгладил испуг. Поманила Федю:

— Пригнись.

И часто-часто зашептала.

— Иди ты, — не поверил Федя. Письмо взял опасливо, словно ему горячило, сам прочел.

— Корреспондент?

— Совершенно верно. — Ржагин немедленно перешел в контратаку. — Вот паспорт, сверьте. Направляюсь в Сибирь по заданию редакции. «Просим все общественные организации, а также частных лиц оказывать посильную помощь и поддержку». Так?

Федя качнул головой, ошарашенно глядя на Ржагина.

— А билет в рюкзаке, не могу найти. Но проводница может подтвердить, что садился я нормально, с билетом. И товарищи вот, соседи, они до Свердловска, тоже, надеюсь, не откажутся подтвердить (станцию Буй миновали давно, еще ночью).

— Хороший парень, — подтвердил старичок, обрадовавшись, что Ржагин не бандит, а корреспондент. — Вежливый. Он нас совсем не беспокоил.

— Да, я помню, — неуверенно произнесла проводница. — Он в Москве садился.

Федя стоял, дико напыжившись, бледно-бурый. Сложное чувство вины, досады и страха обезображивало его прямо на глазах. Его как-то странно пучило, раздувало — казалось, щелкни его, и он ответит густым гулким звоном.

Ржагин сообразил, что торопить события не следует. Исподволь наблюдая за Федей, он просто ждал, когда завершится в нем внутренняя перестройка.

Наконец, решив, что Федя дозрел, что уже можно, Иван солидно поинтересовался:

— Продолжим?

Федю закоротило. Он долго молчал, безумно ворочая выпученными глазами.

— Кажется — тяжко выдохнул, — ...ошибка... Пройдемте к старшему.

— С вещами?

— А?

— Мы вернемся или нет?

— Ну, возьмите. Может, мы вас переселим.

— Послушайте, Федя, — дожимал Ржагин. — Прежде чем мы уйдем, я настаиваю, чтобы вы громко и внятно признались перед пассажирами, что допустили ошибку.

— Есть, — Федя выпятил грудь и заорал: — Граждане! Промашка вышла! Паренек не преступник, а это... наоборот! Корреспондент из Москвы!

(О, если бы Федя знал... В институтской многотиражке у Ивана был «свояк», и в комитете комсомола тоже; перед отъездом он их свел, упросил, и вместе они составили письмо на фирменном бланке.)

— Чудненько, — кивнул Ржагин. — Я готов. Потопали.

Они отправились в обратный путь.

Иван шел самоуверенно, впереди, Федя понуро, но не отставая. В спину их подталкивали ворчливые голоса: «Хе, насильника отловили. А он, вишь, писатель». — «Вот и верь им после этого». — «А еще форму напялил». — «Дрался, гад такой. Как он его по морде, по морде, писателя-то, вспомни». — «Гнать таких надо. Не разберутся как следует, и сразу рукам волю, паразиты». — «Точно. Им бы лишь невинному в харю закатать. Избаловались...»

Ржагин наслаждался, слушая разумные речи. «Как стихийно справедлив народ!»

В тамбуре Федя неожиданно дернул Ивана за рукав.

— Парнек, — взмолился. — Дети малые. Ну, побей, а? Побей, облегчись. Виноват я. Христом-богом молю.

— Перестаньте.

— Облегчись, а?

Ржагин смотрел на него, раздумывая, как поступить. Отпустить с миром? Промолчать? Благородно простить?.. Нет, решил, прощение у таких в памяти не задерживается. Если после тридцати все еще хам, — это, пожалуй, неистребимо... Что ж, пусть самостийно, но принцип неотвратимости наказания надо блюсти.

И он с размаху, что было сил, въехал Феде по скуле.

Всплеснув руками, Федя крупно качнулся, но не упал. И моментально подставился снова.

— Еще, — запросил, — еще.

У Ржагина разнылись с непривычки костяшки пальцев.

— Вам мало?

— Побей. Еще.

— Тогда... Прошу согнуться.

— Как?

— Отвернитесь. Мне видеть вас неприятно.

— Понял.

Федя проворно развернулся, и Ржагин сзади ему ногой наподдал.

— Теперь мы квиты.

— Еще, а? Хошь? Только не выдавай. Ну? Лупцани.

— Хорошенького понемножку.

— Я ж понимаю. Обознался...

— Учтите, Федя, — строго перебил Иван. — Если услышу от кого-нибудь, что вы избиваете пассажиров, договор наш считайте недействительным. Я раздавлю вас через прессу!

— Ни в коем разе, что вы, скорей руку откушу.

— Ведите к старшему.

— Слушаюсь.

За окном промелькнули неказистые постройки. Поезд сбавлял ход.

— Станция? — спросил Ржагин. — Я с вами потерял счет времени. Где мы находимся?

— Да Зуевка.

— Город? Поселок? Есть здесь что-нибудь интересное для пишущего?

Надежда на избавление вспыхнула в глазах Феди. Помявшись, решил рискнуть. И прилгнул.

— Есть. Стройка есть. На ней люди хорошие.

— А недостатки?

— Ну, товарищ корреспондент, где их нет?

Кашлянув сцепками, поезд встал.

— А вы не обманываете меня, Федя?

— Что вы, как можно.

— Тогда я, пожалуй, сойду. Соскучился по работе. Откройте мне, если это вас не затруднит.

На радостях Феде изменила профессиональная сноровка — некоторое время он бестолково тыкался ключом мимо замочной скважины. Наконец совладал. Выдрал неподатливую пыльную дверь.

— До скорого, приятель. Помните наш уговор.

Федя по-блатному чиркнул ногтем о передний зуб:

— Гадом быть.

— Чудненько.

И Ржагин весело спрыгнул с высоких ступенек.

Станция Зуевка выглядела уныло и как-то неприбранно. Серо, дымно. С десяток железнодорожных путей. Застойно скучающие товарные составы. Безлюдно — редко где мелькнет одинокая человеческая фигурка. Пусто-печальное, бедное и крохотное здание вокзала с изнывающей, бездельной буфетчицей, пытавшейся сделать план кильками и прошлогодним сыром.

Информация, которую Ржагин получил, расспросив вязавшую детскую шапочку беременную кассиршу, ничего отрадного не сулила. Поезда в нужном ему направлении ожидаются только вечером, ночью и утром следующего дня. Билетов, разумеется, нет. Да если бы и были, он бы не взял. Как оказалось, доехать зайцем до Байкала пара пустяков, во всяком случае, вовсе не доблесть, и как цель отпадает; и суток не прошло, а уж четверть пути отмахал — торопиться тоже надо знать где.