И вот мне кажется, что пока рукопись излишне приземлена. Фантазийных мотивов в ней маловато. Мне видится здесь другая основа для главного героя, по-моему, гораздо более интересная. «Даже по рассеянности он не говорил правды» — вот ключ. То есть можно выйти на тип или характер, очень занимающий психологов.

«Плут» — не совсем точно. Скорее мифоман. Или псевдолог.

Вот как его описывает Ганушкин.

«Чаще всего это люди, которым нельзя отказать в способностях. Они сообразительны, находчивы, быстро усваивают все новое, владеют даром речи и умеют использовать для своих целей всякое знание и всякую способность, какими только обладают. Они могут казаться широко образованными, даже учеными, обладая только поверхностным запасом сведений, нахватанных из энциклопедических словарей и популярных брошюр... Самой роковой их особенностью является неспособность держать в узде свое воображение... Лгут они художественно, мастерски, сами увлекаясь своей ложью и почти забывая, что это ложь... Лишь часть их лгут наивно и невинно, как дети... Большинство извлекает из своей лжи и осязательную пользу. Таковы многочисленные аферисты, выдающие себя за путешествующих инкогнито, значительных людей, таковы шарлатаны, присваивающие себе звания врачей, инженеров и пр., таковы шулеры и подделыватели документов...» Таковы, добавлю от себя, некоторые вожди народов.

Извините за длинную цитату — на старости лет я сделался брюзгой. Надеюсь, вы поймете меня правильно. Я далек от того, чтобы считать нашего Ваню, так сказать, типичным представителем псевдологов. Но сходство у героя рукописи есть — вы не находите?

Более того, и оставаясь таким, как в рукописи, герой мне интересен. Тут я придерживаюсь мнения, как и мои здравомыслящие коллеги: в тот самый день, когда больше не будет полунормальных людей, цивилизованный мир погибнет — не от избытка мудрости, а от избытка посредственности.

Ваш Р. Жагин».

— И последнее, Викентий Сергеевич. Инну я видел своими глазами. В каком году ее увезли за границу? И что за болезнь? Отчего она умерла? Ее неудачно оперировали?

— Бедная девочка... Точного диагноза, по-моему, так и не поставили. Предположительно: паралич нижних конечностей, еще что-то... Не дай бог видеть. У меня начиналось головокружение. Почти обморочное состояние... А Феня таскала ее, кормила, мыла... В каком году?.. Минутку... Вернулся я в пятьдесят пятом. А она... да, в пятьдесят седьмом. Иван перешел в девятый... В общем, сложная история. Я мало что знаю. Родион поднял на ноги всех влиятельных знакомых. Увы. Здешние врачи не говорили ничего утешительного, девочка угасала, и кто-то брякнул, что за границей лечат. Но ни его, ни Феню во Францию не пустили. Инну повез какой-то чекист как свою невесту — Родион доверял этому человеку... А потом, когда она вскоре там умерла... он, помню, рвался, как сумасшедший, едва не наделал глупостей... Его не пустили. «Надежные люди» привезли ему урну с пеплом... И вот тогда, после похорон, я думаю, как ученый он и кончился, остался доживать свой век угрюмый, чрезвычайно брезгливый беспомощный старик... Да, молодой человек. Видимо, наше время никого не щадит.

— А Феня?

— Что — Феня? Феня, как всегда, при нем. Сиделка, сестра милосердия.

— Вы ей давали читать?

— Сама прочла. У Родиона... Вот ее записочка, совсем коротенькая, хотите посмотреть?

— Непременно.

«Спасибо, Кешенька.

Рада я. Он милый. Неужели сам все придумал? Плакала, когда читала про Инночку. Слезы в три ручья. Все вспоминала.

Не могу, и сейчас плачу.

А он ее и в институт. И любовь у них, и женить-то мы их хотели. Ох, выдумщик.

А Варенька у него прелесть.

Я ему благодарна. За Инночку. За память. Так и передай. И поцелуй за меня. Отчего не пишет? Забыл совсем.

Феня».

— Он прав, в ней есть свет.

— Вы о Фектисте Кузьминичне, молодой человек?

— О ней.

— Я предполагаю, что мама Магда в рукописи — Феня, только в иных обстоятельствах.

— Ошибаетесь. Маму Магду я знал.

— Вы?.. Разрешите узнать, как, откуда?

— Долгая история.

— Удивили... А вам не кажется, что теперь моя очередь задать вам несколько вопросов?

— Пожалуйста. Только я не уверен, что смогу удовлетворить ваше любопытство.

— И это после того, как вы удовлетворили свое?

— Что делать. Я жутко скрытный. И в то же время я бы очень хотел, чтобы у вас после моего ухода не осталось в душе какого-нибудь нехорошего чувства.

— У вас действительно что-то есть от Ивана.

— Да, есть.

— Ну хорошо... Вы забираете рукопись с собой?

— Если вы не против, я ее подержу. Попробую что-то сделать. Посижу над ней, поколдую. Может быть, чуть трону — например, ей бы очень подошел прием двойной ретроспекции... Не волнуйтесь, Хохотало меня не осудит. Надеюсь, что и вы, и Феня, и Надежда — тоже. Потом, естественно, покажу вам. А потом постараюсь ее протолкнуть. Замечательное словечко «протолкнуть», вы не находите? Как будет, никому не известно. Один мой товарищ говорит, что сейчас над входными дверями издательств надо бы повесить такое объявление: «Рукописи, которые не горят, — не принимаются».

— Остроумно... И мой второй вопрос. С него надо было бы начать, но еще по вашему письму я понял, что человек вы действительно скрытный и почему-то не хотите, чтобы я вам его задавал. Верно?

— Верно.

— И тем не менее. Кто вы? Как вас зовут?

— Хорошо. Вам я откроюсь. Мое настоящее имя — Спиридон Бундеев.

1982 г. Предзимье