Но во что же должен верить в эти злосчастные дни, за что должен держаться бедный французский патриот, сбиваемый с толку путаницей противоречивых влияний и фактов? Все неопределенно, за исключением только того, что он несчастен, беден, что славная революция, чудо Вселенной, пока не принесла ему ни хлеба, ни мира, будучи испорчена предателями, которых трудно обнаружить, предателями-невидимками или показывающимися только на минуту, в бледном неверном полусвете, чтобы тотчас же снова исчезнуть! И сверхъестественная подозрительность снова охватывает все умы. "Никто здесь, - пишет уже 1 февраля Карра в "Annales Patriotiques", - не может более сомневаться в постоянном, упорном намерении этих людей увезти короля, ни в непрерывной смене ухищрений, к которым они прибегают для осуществления этого намерения". Никто не сомневался, и бдительная Мать Патриотизма отправила двух членов к своей Дочери в Версаль, чтобы убедиться, в каком положении находится дело там. И что же оказалось? Патриот Карра продолжает: "Отчет этих двух депутатов мы все слышали собственными ушами в прошлую субботу. Вместе с другими версальцами они осмотрели королевские конюшни и конюшни бывших лейб-гвардейцев; в них постоянно стоит от семи до восьми сотен взнузданных и оседланных лошадей, готовых к отъезду в любую минуту по мимолетному знаку. Кроме того, эти же депутаты видели собственными глазами несколько королевских экипажей, которые люди как раз укладывали большие запакованные дорожные чемоданы, так называемые vaches de cuir; королевские гербы на дверцах были почти совершенно стерты". Это очень важно! "В тот день вся Marechaussee, или конная полиция, собралась с оружием, лошадьми и багажом" - и снова рассеялась. Они хотят переправить короля через границу, чтобы император Леопольд и германские принцы, войска которых готовы к выступлению, имели предлог для начала действий. "В этом, - прибавляет Карра, - и заключается разгадка, этим и объясняется, почему бежавшие аристократы вербуют теперь солдат на границах; они ожидают, что на днях глава исполнительной власти будет привезен к ним и начнется гражданская война".

Словно и в самом деле глава исполнительной власти, упакованный в одну из этих кожаных "коров", мог быть перевезен таким образом за границу! Однако странно то, что патриотизм, лающий ли наугад, руководимый ли инстинктом сверхъестественной прозорливости, на этот раз лает не зря, лает на что-то, а не даром. Тайная и затем опубликованная переписка Буйе служит этому доказательством.

Несомненно и для всех очевидно, что Mesdames - королевские тетки готовятся к отъезду: они спрашивают в министерстве паспорта, просят у муниципалитета охранные свидетельства, о чем Марат серьезно предостерегает всех. "Эти старые ханжи" увезут с собой золото и даже маленького дофина, "оставив вместо него подставного ребенка, которого уже некоторое время воспитывают"! Впрочем, они подобны некоему легкому предмету, который бросают вверх, чтобы определить направление ветра; нечто вроде пробного змея, которого пускают, дабы убедиться, поднимется ли другой, большой бумажный змей - бегство короля! В эти тревожные дни патриоты не заставляют себя ждать. Муниципалитет отправляет депутацию к королю; секции шлют депутации к муниципалитету; скоро зашевелится и Национальное собрание. А тем временем Mesdames, тайно покинув Бельвю и Версаль, уехали, по-видимому, в Рим или неизвестно куда. Они снабжены паспортами, подписанными королем, и, что для них полезнее, услужливым эскортом. Патриотический мэр или староста деревни Море пытался было задержать их, но проворный Луи де Нарбонн, находившийся в эскорте, помчался куда-то во весь карьер, вскоре возвратился с тридцатью драгунами и победоносно отбил принцесс. И бедные старушенции поехали дальше, к ужасу Франции и Парижа, нервное возбуждение которых достигло крайних пределов. Кому же могло бы иначе прийти в голову помешать бедным Loque и Graille, уже таким старым и попавшим в такие неожиданные обстоятельства, когда даже сплетни, вращающиеся теперь исключительно около страхов и ужасов, утратили свою прелесть и когда нельзя спокойно иметь даже правоверного духовника, помешать им поехать куда угодно, где они могли надеяться получить какое-нибудь утешение?

Только жестокое сердце могло не пожалеть этих бедных старух; они едут, трепещущие, испуская немелодичные, подавленные вздохи, и вся Франция, за ними вслед и по обеим сторонам их, кричит и гогочет от постоянного страха; так велика стала взаимная подозрительность между людьми. В Арне-ле-Дюк, на полпути от границы, патриотический муниципалитет и чернь снова берут на себя смелость остановить их; Луи Нарбонн должен на этот раз ехать обратно в Париж, спросить разрешения у Национального собрания, которое не без споров отвечает, что Mesdames могут ехать. После этого Париж начинает неистовствовать хуже, чем когда-либо, и вопить, как безумный. Пока Национальное собрание обсуждает этот кардинальный вопрос, Тюильри и ограда их наводняются толпой обоего пола; вечером Лафайет вынужден разгонять ее, и улицы приходится осветить. В это время комендант Бертье, которого ожидают великие, ему еще неведомые дела, осажден в Бельвю, в Версале. Никакие хитрости не помогли ему вывезти со двора багаж принцесс; разъяренные версальские женщины с криком обступили его, и его же собственные солдаты перерезали постромки лошадей. Комендант "удалился в комнаты"20 в ожидании лучших времен.

А в те же самые часы, когда принцессы, только что освобожденные военной силой из Море, спешат добраться до чужих стран и еще не задерживаются в Арне, их августейший племянник, бедный Monsieur в Париже шмыгнул ради безопасности в свои подвалы в Люксембургском дворце, и, по словам Монгайяра, его с трудом удалось убедить выйти оттуда. Вопящие толпы окружают Люксембургский дворец, привлеченные слухами о его отъезде; но, едва увидев его и услышав его голос, они хрипят от восторга и с виватами провожают его и Madame до Тюильри. Это такая степень нервного возбуждения, какую переживали лишь немногие народы.

Что означает, например, этот открытый ремонт Венсеннского замка? Так как другие тюрьмы переполнены заключенными, то понадобились еще места таково объяснение муниципалитета. Из-за реформ в судопроизводстве, уничтожения парламентов и введения новых судов набралось много заключенных; не говоря уже о том, что в эти времена раздоров и кулачной расправы преступления и аресты также стали многочисленнее. Разве это сообщение муниципалитета недостаточно объясняет явление? Несомненно, из всех предприятий, которые мог затеять просвещенный муниципалитет, ремонт Венсеннского замка был самым невинным.

Однако соседний Сент-Антуан не так смотрит на это дело: жители этого предместья считают за оскорбление самую близость этих остроконечных башен и мрачных подвалов к их собственным темным жилищам. Разве Венсенн не был Бастилией в миниатюре? Здесь надолго были заключены великий Дидро и философы; великий Мирабо прожил здесь в печальной безвестности целых сорок два месяца. И теперь, когда старая Бастилия превратилась в танцевальную площадку (если б нашлась у кого-нибудь охота танцевать) и камни ее пошли на постройку моста Людовика XVI, эта маленькая, сравнительно незначительная Бастилия , покрывается новыми средниками, расправляет свои тиранические крылья, угрожая патриотизму. Не готовится ли она для новых узников и для каких именно? Для герцога Орлеанского и для главных патриотов крайней левой? Говорят, что туда ведет "подземный ход" прямо из Тюильри. Как знать? Париж, изрытый каменоломнями и катакомбами и висящий чудесным образом над бездной, уже однажды чуть не был взорван, правда, порох, когда пришли осмотреть мину, уже унесли. А Тюильри, проданный Австрии и Кобленцу, отнюдь не должен иметь подземного хода. Ведь из него в одно прекрасное утро могут выйти Австрия и Кобленц с дальнобойными пушками и разгромить патриотический Сент-Антуан, превратив его в груду развалин!

Так размышляет омраченный ум Сент-Антуана, видя, как рабочие в фартуках ранней весной суетятся около этих башен. Официальные слова муниципалитета и сьер Мотье с его легионом мушаров не заслуживают никакого доверия. Вот если б комендантом был патриот Сантер! Но зычноголосый пивовар командует только нашим собственным батальоном и тайн этих не может объяснить; он ничего не знает о них, хотя, быть может, и подозревает многое. И работа продолжается; огорченный и омраченный Сент-Антуан слушает стук молотков, видит, как в воздухе повисают поднимаемые плиты.