А если зовут нас, значит, кто-то из пациентов Задвинья попал к нам в больницу с переломом или обострением язвы. Его пролечили и сейчас возвращают в объятия постоянных врачей.

– Кто там? – осторожно спрашивает Виталик.

– Кусается, плюется и мажет санитаров дерьмом! – делает страшное лицо Наташа.

– Вот и езжай сама, – не остается в долгу Виталик.

– Да ладно, пошутила я. – Наташе лень с ним пикироваться. – Псих какой-то. Тихий.

– А чего они свою бригаду не пришлют?

– Некого. На всю больницу только трое санитаров остались. И все в буйном. Не могут их оторвать. Мало ли.

Привычное дело. В Задвинье санитары долго не задерживаются. Кому охота за копейки смотреть на все это. Тут в обычной больнице иногда прилетает. А уж среди психов…

Набрасываем на халаты синюшные телогрейки с вышитыми на спине буквами «ПЦГБ», тянемся по лестнице в отделение.

– Не лети. – Виталик останавливается между пролетами, забирается на огромный, шириной почти в метр, подоконник, открывает рассохшуюся форточку.

– Покурим.

Я восхищаюсь его наглостью, его уверенностью в себе. Виталику сам главврач не брат. Он и его пошлет подальше, если вздумает цепляться. Неторопливо дымим помятыми «астринами». Табак плохо утрамбован, его шелуха попадает в рот, приходится отплевываться.

Наверху хлопает дверь в отделение. Слышится раздраженный женский голос:

– Виталик… твою! Вы куда делись? Машина ждет, а они тут курят.

– Счас. – Виталик невозмутимо, нарочито неторопливо делает последнюю затяжку, выбрасывает окурок в окно. Сползает на клетчатый пол.

«Псих» – щуплый мужичонка в каком-то непонятном и немного смешном ворохе одежды. Сидит на стуле, возле поста медсестры. Ноги вместе, глаза в линолеум, на коленях потертая сумка. Рядом сопровождающая из Задвинья – некрасивая костлявая медсестра. Смотрит на нас сердито.

– Где вы шляетесь? Мне тут до вечера сидеть?

Виталик расплывается в своей неизменной улыбке.

– А что? Тепло, светло, и вкусно кормят. Отчего не посидеть.

– Придурок, – фыркает медсестра, но уже не так зло.

– Я Виталик, – поправляет ее мой напарник. – Но для вас – можно и придурок.

Постовая Анечка, место которой заняли задвинские, хмыкает. Медсестра из «психички» тоже почти улыбается. Только пациент сидит неподвижно и смотрит в одну точку где-то у себя под ногами. Его почему-то жалко.

– Пойдем, Зайцев, – говорит ему медсестра. – Домой пора.

Зайцев с готовностью вскакивает. Семенит по коридору так быстро, что мы едва за ним поспеваем. Спускаемся во двор по серой бетонной лестнице, затертой тысячами ног. Мимо массивного сейфа, у которого я когда-то отходил после получения зарплаты. Мимо дежурных «покойницких» носилок. Во дворе промозглый ноябрьский ветер лупит нас в лица смесью дождевых брызг и мелкой цементной крошки. Зайцев испуганно прикрывается сумкой. Мы грузим его в темно-коричневую «буханку» с красными крестами на боках, садимся напротив на неудобные скамейки.

– Держитесь, хлопцы! – кричит нам водитель.

И с лязгом трогает с места.

Предупреждение своевременно. Раздолбанную машину бросает по выбоинам в асфальте. На перекрестках, перед светофорами, водитель старается тормозить аккуратно, но нас все равно бросает вперед. Зайцев валится на бок, чуть не теряет свою сумку, испуганно охает.

– Американские горки! – торжествующе орет Виталик.

Даже сейчас ему весело.

Зайцева выгружаем во дворе психиатрической клиники. Сопровождающая медсестра уводит его в здание с обшарпанными желтыми стенами.

– Когда назад поедем? – спрашивает Виталик у водителя.

– Поболтайтесь тут с полчаса, – отвечает тот. – Надо какие-то бумажки забрать.

– Без проблем. – Виталик кивает мне и топает вслед за пациентом в здание.

– Ты куда? – испуганно спрашиваю я.

– А что? Торчать тут под дождем? Пошли, с местными медсестричками побалакаем.

– В дурку?

– Ну в дурку! И что? Не больница, что ли? Везде люди. Пошли, не ссы.

И мы пошли. И уже через пять минут Виталик сидел в сестринской, дул из чужой чашки горячий чай, хрустел сушкой и смешил курносую девчонку в белом халате. Мне тоже сунули в руки стакан с чаем, позволили занять краешек продавленного дивана.

– Как тут у вас? – спрашивает Виталик. – Весело?

– Веселее некуда, – отвечает курносая. – Приперлись вчера студентки из медучилища – и в третью палату. А там у нас Михайловна, второй месяц как из деревни забрали. Ну, стандартный случай: соседи травят, председатель – немецкий шпион, корова проповеди толкает. Шиза. При этом толковая бабка. Студентки к ней: «Как живете? Чем болеете? Чем вы на пенсии занимаетесь?». Михайловна невозмутимо: «Телевизоры вяжу». Девки дуры хихикают: «Ну да, телевизоры. А холодильники не получается?». Михайловна на них посмотрела, как императрица на червей: «Девочки, кто из нас сумасшедший? Телевизоры я вяжу. Сети такие для рыбалки».

Виталик ржет. Курносая хихикает. Мне почему-то не смешно. Стакан обжигает пальцы, чай спалил мне всю слизистую на губах и языке. Теперь я занимаюсь тем, что ощупываю этим языком повреждения.

Виталик угощает курносую сигаретой, выходим на крыльцо покурить. Посреди двора стоит скамейка, на которой виднеется скорченная женская фигура.

– А это кто?

– А-а… – Курносая машет рукой. – Филиппова. Тоже деревенская, из Экимани.

– Тоже соседи травят?

– Не, с этой грустно. Залетела от какого-то тракторис та, тот жениться отказался. Сделала аборт в нашей гинекологии, у Ковова. А на почве этого аборта тронулась. Сидит, со своим дитем разговаривает. Жалко бабу. Но что поделаешь.

От новой истории мне становится тоскливо. Еще и дождик накрапывает, вымачивая покрытый трещинами асфальт, превращая в грязь осенние клумбы, смывая остатки листьев с торчащего в углу вяза. Курносая чувствует повисшую между нами паузу и пытается загладить впечатление от своего рассказа.

– А во втором отделении забавный товарищ лежит. Думает, что он летать умеет. Просит его к койке привязывать. Мы привязываем, так он выгибается, упирается пятками и затылком, получается такая дуга. И висит чуть не часами. Откуда только силы берутся. Кричит, что задница его к небу стремится.

– А вдруг вправду улетит? – хмыкает Виталик. – Может, он экстрасенс какой-то. Типа Кашпировского.

Они с курносой еще о чем-то болтают. Виталик подвигается к девушке поближе, уже по-хозяйски лапает за талию. Медсестра не возражает, опять хихикает. Я чувствую себя лишним.

– Хлопцы, вы тут?! А я вас ищу!

По лужам к крыльцу шлепает наш водитель.

– Забрал все бумажки. Можно ехать.

Курносая смотрит не него недовольно. Виталик что-то шепчет ей в розовое ушко, и та согласно кивает. Лезет в карман за ручкой. Виталик протягивает ее свой проездной и медсестра пишет на краешке номер телефона.

– Поехали уже, – ворчит водитель.

И я почему-то ему благодарен.

Через полчаса мы сохнем у батареи приемного. Телогрейки висят на вешалке и пахнут псиной. Снова диван, снова карты шлепают по дерматину.

– Симпатичная Катька? – спрашивает у меня Виталик.

– Какая Катька?

– Ну из дурки. Ниче такая, да?

– Ниче, – соглашаюсь я.

Виталик довольно ухмыляется. Счастливый человек. И в карты ему везет.

За окном снова дождь, ветер лупит в окно. До утра еще пять часов. И спать совсем не хочется.

– Студент, вставай! – Аркашка-паразит со всей дури лупит в дверь чуланчика, в котором я сплю. Грохот мгновенно вырывает меня из тревожного сна, и я несколько секунд ошалело таращусь в темноту, пропахшую хлоркой и заплесневелыми матрасами.

– Вставай, говорю, бомжей везут!

Вот же сволочь. Мог бы как-нибудь аккуратнее разбудить. Впрочем, что это я. Это же Аркашка. Не пнул по ногам – и ладно.

Поднимаюсь с продавленной, пахнущей кислятиной раскладушки, натягиваю измятый белый халат, выползаю в коридор больницы. Направо – лифты в отделения, налево – дверь приемного и ухмыляющийся напарник санитар.