– Слушай, Седов сказал, чтобы я не обращался к ментам. И ты тоже говоришь, что не надо. А вот те, у кого Седов отобрал бизнес, как он говорит, разве к ментам не обращались? – спросил Николай.

– Что не знаю, то не знаю. Ты понимаешь, они же отбирают бизнес у тех, кто ходит под их крышей. Поэтому как тут узнаешь? А то, что частенько мочат директоров, которые под их крышей, – так ведь тут не понять: то ли мамонтовцы его замочили, то ли конкуренты… Знаешь, слухи разные ходят, но сказать что-нибудь определенное я тебе вряд ли смогу. Ну, кто ж знает, кто замочил и почему? Ведь ни одну заказуху менты еще не раскрыли. Так, одни догадки. Да ты и сам все эти слухи знаешь…

– А ты мне все-таки скажи: тебе известно, чтобы кто-нибудь их тех, кто под ними, обращался в ментовку?

– Мне? Нет, мне такое неизвестно. Это может быть как раз те и обращались, кого замочили… Кто ж знает?

Николай поднялся из кресла и подошел к окну, выходившему во двор. Его взгляд уперся в стену, на которой был схематично изображен половой член, а под ним печатными буквами крупно написано: «Всем, всем, всем!». «Обычно только пишут, а тут еще и нарисовали. Для наглядности», – почему-то подумалось Николаю. Он усмехнулся. Махурин, посмотрел на Николая и, очевидно, догадавшись, что увидел там Николай, сказал:

– А-а! Увидел? Я квалифицировал сей шедевр как символ для всех законопослушных, живущих в нашу эпоху. Итог реформ для большинства. Мерзко, но в точку. Я специально не велю стирать и закрашивать. Этот рисунок с надписью, именно с надписью, возвращает меня в реальность, когда я слишком начинаю мечтать о светлом будущем в правовом государстве…

Николай тяжело вздохнул, словно соглашаясь с толкованием рисунка Махуриным. Несколько секунд он смотрел во двор, на стену и на рисунок, а потом, повернувшись к Махурину лицом, спросил с мольбой во взгляде:

– Мне-то что делать? Что прикажешь делать мне?

– Я тебе сказал что. Но есть еще один ход – конем. Неожиданный такой ход, я бы сказал. Когда не знаешь, что делать, делай, что должно либо… либо….

Махурин замолк и усмехнулся чему-то в себе, какой-то очевидно неожиданной мысли.

– Либо? – спросил Николай.

– Либо застрелись. У тебя же есть, из чего. Оставь все Соньке – и застрелись.

Николай неожиданно улыбнулся.

– Да вот хрен им. Не дождутся.

– О-о! Хорошо, что хоть на один вопрос знаешь ответ. Ладно, Коля, иди думай, что будешь делать. В таких случаях полезно побыть одному. Одиночество хороший советчик, оно просветляет. И помни: я тебе помогу, каким бы не было твое решение, но – кроме решения обратиться к ментам. Потому что здесь, сам понимаешь, я тебе не помощник. Примешь правильное решение, приходи за одобрением. Я всю ответственность за него возьму на себя, беспомощный ты мой…

– Будешь тут беспомощным, когда… – Николай махнул рукой и резко повернулся к окну.

Махурин со спины измерил взглядом так хорошо знакомую фигуру друга, нахмурился и сказал:

– Отчаяние – смертный грех, отрок. Но иногда из него, или за ним, рождается другая жизнь. Отчаяние – самый горький плод на древе познания, но тот, кто не откусил от него ни разу – человек никчемный, пустой, бесталанный человек, а тот, кто откусил слишком много и не отравился насмерть, тот навсегда становится другим. Каким? Не знаю. Но – другим. Это точно.

Не оборачиваясь, Николай ответил. Голос его звучал твердо и отрешенно. Он сказал:

– Удивляюсь – почему ты стал бандитом? Тебе бы в проповедники податься – мог бы целые аудитории на свои проповеди собирать. Всех бы наставил на путь истины и любви. Ладно, пойду я. Подумаю. В одиночестве. Ты в эти дни никуда не уедешь?

– Не уеду. Наверное, не уеду. А ты думай быстрее. Потому что если надумаешь, то мне нужно выправить тебе новые документы. Все остальное у меня и сейчас готово. Нужно всего сорок минут, чтобы стать недоступным ни братве, ни ментам.

Николай немного помолчал, а потом с отчаянием, почти с надрывом, сказал:

– Сань, ну, скажи ты мне: ну, почему именно мне-то так везет?! Почему именно у меня решили отобрать магазин? Почему именно со мной это происходит?

– Сейчас в Приокске это может случиться с любым лохом, с любым предпринимателем. Абсолютно с любым! Разве ты этого еще не понял? И не надо истерить, Коль, надо брать в руки автомат и стрелять. Понимаешь? Силу, а Седов – это большая сила, может оставить только сила. Сила и хитрость.

Николай хмуро выслушал тираду Махурина и, понурившись, сказал:

– Да понял я… Ну, все, Сань, двину-ка я на свои рубежи. Думать.

– Я все-таки настоятельно тебе советую увезти своих, жену и пацана, а уже потом принимать решение. Если все-таки решишь обратиться к ментам, то это, я уверен, не гарантирует тебе нормального решения твоего вопроса. Более того, последствия все равно могут быть для тебя непредсказуемыми. Поверь мне. Лучше их завалить, а самому – свалить. Завалил – и свалил. Я тебе плохого не посоветую. Ты меня знаешь, – сказал Махурин и с прищуром посмотрел на Николая.

Тот усмехнулся.

– Ладно, Сань, посмотрим. Я тебя понял.

– Нет, ты не понял. Седова из СИЗО выпустят через два– три дня после ареста, если он, этот арест, еще и состоится. И у тебя начнутся проблемы. Тебя могут просто замочить.

– Им нужен не я, а мой бизнес, – сказал Николай.

– Твой бизнес может перейти к наследникам. Ты хочешь, чтобы и у них начались проблемы?

– Я думаю, до этого не дойдет.

– Ты хотя бы своих увези, послушайся. Ты понимаешь, что мамонтовцы почти в открытую противостоят ментам? Нет, ты не понимаешь. Ты послушай меня. У тебя еще есть время.

– А я пока еще никакого решения не принимал, Сань. Я подумаю. Может, я еще и приму… твое правильное решение, – усмехнулся Николай.

Друзья попрощались, и Николай вышел. Проходя мимо коридорного стража, молча кивнул ему головой. Тот посмотрел сквозь Николая и никак не ответил. «Странный все-таки он», – подумал Николай.

Он сел в свой «москвич», завел его, включил первую передачу, но тут же выключил. «А куда я сейчас поеду?» – неожиданно подумал Николай. Он откинулся на спинку сидения, закрыл глаза: ему хотелось просто посидеть и подумать.

Разговор с Махуриным не дал ответ на главный вопрос: «Что делать?». Варианты, предложенные другом, особенно те, на которых он мягко настаивал, грозили в дальнейшем, после их осуществления, непредсказуемыми последствиями. Но главное состояло не в этом. Предлагаемые Махуриным способы решения проблемы на самом деле возникшую проблему не решали. Бросить бизнес, расстреляв предварительно бандитов, или потерять его – разве это в его положении не одно и то же? Кто знает, сколько еще продлится в Приокске эра немилосердного бандитизма, а значит, сколько ему придется скрываться, если будет реализован этот вариант? Никто не знает. Известно лишь одно: пока что бандиты день ото дня становятся все сильнее и сильнее. Вот и получается, что не решив одной проблемы, он наживает еще одну. Мало того, что магазин будет им брошен на произвол судьбы, он еще будет вынужден скрываться… Сомнений в том, Махурин поможет ему и сделает все, чтобы увезти семью и уйти от ментов и бандитов самому, у него не было: Махурин мог в считанные часы достать откуда-то любые документы – паспорта, визы, билеты. Но все равно это – не решение проблемы.

И тут Николаю пришла в голову такая мысль, от которой у него похолодело внутри, а сердце учащенно забилось. Уж не мог ли Махурин, настраивая его на расстрел бандитов и отъезд из Приокска, подталкивать таким образом его к решению своих проблем? Как это говорят у бандитов? Развести в слепую! Вслепую – значит руками его, Таврогина, устранить одного из самых авторитетных криминальных бригадиров Приокска вместе со свитой?

Николай заерзал в кресле, заглушил зачем-то автомобиль, хотя двигатель еще не прогрелся до рабочей температуры.

Через минуту размышлений, он отверг эту версию и устыдился своему предположению. Нет, не может друг, несмотря на то, что бандит, использовать его, как пушечное мясо! Почему? Да потому что он – друг, потому и не может. Потому что это – предательство. Так ведь друзья-то и предают. Враги не предают, потому что они – враги. Враги бывают подлыми или благородными, сильными или слабыми, тайными или явными, но никогда – предателями.