Дядя Боря остановился у магазина:

– Заскочу на минутку. Римка ругаться будет, но не голодать же Ваське.

«Какому еще Ваське?» – удивилась я. Моего двоюродного брата звали Андрей, и я знала, что он живет в Калуге – учится в институте им. Баумана.

– Здесь хорошо, правда? – сказала мама. – Спокойно…

Я кивнула, понимая, что она хочет меня подбодрить.

Из магазина дядька вынырнул с пятью буханками ржаного хлеба.

– Лид, подержи пакет.

Буханки одна за другой исчезли в большом черном кульке, который дядя Боря почему-то назвал «пакетом».

– Куда нам столько? – засмеялась мама.

– Это Ваське. Мы поросенка держим. В сарае за домом. Каждый вечер баланду ему ношу. Жрет, скотина!.. Ну а зима наступит – мы сами его сожрем.

Дядя Боря подмигнул мне. В его устах эта грубая фраза звучала по-доброму. Но я была слегка шокирована. Трудно сразу перестроить сознание: животное, которое в твоем родном краю испокон веку считается «грязным», здесь легализовано в виде новогоднего угощения. В отличие от чеченцев, мы свининой вовсе не брезговали, но чаще ели говядину или баранину; а уж чтобы порося поселить в двух шагах от дома – такое в Грозном и представить невозможно!.. Мне стало любопытно, и я решила сегодня же напроситься с дядей Борей в сарай.

Странно было слышать только русскую речь и не видеть никого в платках и папахах. С одной стороны, это успокаивало, с другой… будто чего-то не хватало. Мимо прошла компания подростков, и россыпь табуированных слов угодила в меня подобно сухим абрикосовым косточкам.

Пока мы шли через двор, стиснутый между четырехэтажек, с погнутыми турниками и начавшей желтеть травой, я переваривала новую для себя информацию. Мое представление о неприличной ругани не простиралось дальше известного литературного слова. Здесь же я услышала такие комбинации, что покраснела, даже не понимая их смысла. Но сильней всего было удивление: для парней эти слова значили не больше, чем междометья «ах» и «ох», – так небрежно они были и произнесены, и выслушаны. Это ставило в тупик.

Как и положено благовоспитанной девочке из интеллигентной семьи, я относилась к пороку во всех его проявлениях с острым любопытством, словно к забавному уродливому зверьку.

Уж меня-то он не укусит!..

Тетя Римма, полная женщина с крашеными хной волосами и неожиданно тонкими чертами лица (которые, впрочем, уже начали расплываться), облобызала меня в обе щеки, не переставая при этом что-то говорить. В ее глазах за стеклами очков светилось тревожно-ищущее выражение, а повышенные децибелы должны были выражать восторг встречи. Рядом вертела хвостиком и подпрыгивала от такого же неуемного желания оказать радушный прием маленькая черная собачонка. Я присела ее погладить. Она обнюхала мне руки и стала лизать щеки. И в эту минуту я поняла, чего так не хватает поцелуям тети Риммы – теплоты.

И какой неприятный у нее голос, с этой грассирующей «р», и как она умудряется задавать по три вопроса в секунду и сама на них отвечать, и как старается показать, что рада нам… будто в глубине душе не очень-то и рада. Я устыдилась своих мыслей. Зачем с порога выискивать недостатки в той, которая будет мне вместо матери? Подозревать, что тетя Римма нам не рада, по меньшей мере нелепо. Зачем бы ей тогда названивать в Грозный и так настойчиво меня приглашать? Просто я еще не отошла от пережитого страха, вот мне и чудится подвох там, где его нет… «Как здорово, что на свете есть собаки!» – подумала я и с двойным усердием стала чесать подставленное мохнатое брюхо.

– Мими и тут первая, – произнес насмешливый девчачий голос из глубины квартиры.

– Поздор-ровайся с сестр-рой, – сказала тетя Римма, и во фразе проскользнуло едва заметное раздражение: с псиной-де можно возиться и после…

Я выпрямилась и пробормотала «привет».

Мою кузину звали Алиной, как Янину сестренку. Имя достаточно редкое. Оно будет напоминать мне малышку, а значит, и Яну… как будто я нуждаюсь в чьих-то напоминаниях! Эта Алина была совсем взрослой – старше меня на четыре года. Она стояла, прислонившись к двери своей комнаты (которая теперь будет и моей), скрестив руки на груди, и в ее спокойном взгляде было так мало любопытства. Как она похожа на отца! Она и не подумала броситься ко мне с поцелуями, а у меня не возникло желания приласкаться к ней. Уж очень независимой выглядела эта хорошенькая кареглазая девушка с короткой стрижкой и изысканной фигуркой. Ее взгляд говорил: «Не тронь меня – и я тебя не трону». Мы сразу друг друга поняли и в дальнейшем неплохо поладили, хотя она продолжала держать меня на расстоянии.

Зато тетя Римма понятия не имеет о том, что такое личное пространство.

– Ну дай же мне р-разглядеть тебя, Анюта, – она бесцеремонно схватила меня за локоть и вывела на середину комнаты. – М-да… Зачем же пр-рятать кр-расоту волос в этой унылой косе? Еще бантик повяжи, как маленькая. А эта юбка…

– Рим-ма! – тихо, но отчетливо сказал дядя Боря.

На секунду тетка примолкла, и глаза ее виновато забегали. Потом она возобновила атаку:

– А что такого? Я же как лучше… Лида! Может, в Гр-розном так пр-ринято – юбки до пят, но у нас девушки не пр-рячут ноги, как стар-рухи!

Я покраснела. Моя юбка была не «до пят», лишь прикрывала колени, и такая длина казалась мне даже смелой. Вот уже полгода ношу я длинные юбки и горжусь тем, что я – взрослая. А теперь, оказывается, я маленькая, «еще бантик повяжи», но при этом – старуха!..

На улицах Тулы и Алексина я не встретила ни одной девушки в длинной юбке, да и зрелые тети щеголяли в столь откровенных нарядах, обнажая толстые ляжки и обвислые груди, что я диву давалась: неужели они не видят, как это вульгарно? Почему им никто не подскажет?.. А вместо этого «подсказали» мне.

– Римма, мы отстали от моды, – примиряюще заметила мама; эта реплика показалась мне унизительной и породила внутренний протест.

Но тетка воодушевилась:

– Конечно, где вам в этом убогом Гр-розном! Еще бы платком девчонку замотала!.. У нас так не носят, забудьте ваш мусульманский кошмар-р, мы ей пер-решьем или купим новую. Да и блузка, честно говор-ря… У нее все такие? Словно из бабушкиного сундука. (Она была недалека от истины: вот уже год, как одежду мне не покупали, а перешивали из хранящихся у тети Дуси нарядов; но до сих пор я считала, что одета красиво). Ничего. Мы это попр-равим. Подбер-рем что-нибудь из кофточек Алины…

– Если Алина не против, – вставила дочь с прежней спокойной насмешкой.

– Ах, это Алинка шутит! – засмеялась тетя Римма; смех был такой же возбужденный, как и речь, движения рук и глаз. – Ничего, ничего, что-нибудь пр-ридумаем…

Словно я приехала голой и теперь следовало немедленно прикрыть мою срамоту. Почему мама не вступится, не осадит эту самоуверенную тетку? Но мама, казалось, не видела в происходящем ничего дурного. Чувствуя, как пылают щеки – вот что значит «теплый прием», – я присела на краешек дивана. У ног моих вертелась Мими, такая славная, ей все равно, какой длины у меня юбка! Я похлопала рукой; Мими на секунду заколебалась, потом прыгнула и приткнулась рядом с выражением блаженства на мордочке.

– Моська!..

От этого грозного окрика дяди Бори вздрогнули мы обе.

– Ты почему на диване?! А ну брысь, – шипел дядька на бедную псину; но я почувствовала, что упрек предназначен мне.

Мими соскочила весьма резво для своей комплекции и, поджав хвост, поплелась к подстилке в прихожей. «Знай свое место», – подумалось мне, и мысль эта породила неприятное предчувствие.

Какое место в этой стае будет у меня?..

«Ку-ку!». Часы пробили половину третьего.

Я заворочалась, устраиваясь поудобней в тщетной попытке приманить сон, и кресло-кровать заскрипело. Только бы не разбудить Алину. Я жалела ее и вместе с тем сознавала, что она не нуждается в моей жалости и, вздумай я навязаться, спокойно и иронично поставит меня на место. И снова подумалось: а какое оно, мое место?..