С изобретением супермозга и это последнее человек передавал в руки машины, которая не сомневается, поскольку не ошибается в расчетах, не медлит, поскольку лишена эмоций и чувств, всегда находит оптимально верный вариант, а главное — не устает и не испытывает никаких иных потребностей кроме одной: выполнения возложенной на нее функции.

Отныне человечество могло заниматься исключительно творчеством и самосовершенствованием.

Примерно так думал Адамс, уверенно шагая по направлению к лаборатории. Правда, он понятия не имел, чем собственно он сам будет заниматься, когда супермозг приступит к выполнению своих обязанностей, поскольку необходимость в каких-либо изобретениях на благо человечества практически отпадала, но думать сейчас об этом ему не хотелось.

«Плевать! — отмахнулся он. — Найду себе какое-нибудь занятие. Роман о любви напишу.»

Последняя мысль так рассмешила его, что он остановился и громко заржал, насмерть перепугав какую-то пичугу, моментально нырнувшую с ветки вниз и зарывшуюся в траву.

В лаборатории все было готово для подключения супермозга к системе жизнедеятельности планеты. На торжественное событие сбежались все кто мог. Здесь были и служащие БГП, и представители прессы, и просто любопытные, желающие лицезреть торжественный момент пуска, хотя последний не представлял из себя ничего сложного. Надо было только мысленно обратиться к шару и предложить ему начать работу, после чего отдать приказ о прекращении деятельности Центра Управления.

Шеф БГП в светящемся черном фраке и бело-серебристой сорочке с голубовато-зеленым значком БГП, мерцающим на левом лацкане, сиял, как майское солнце. Юридически и практически являясь самым важным лицом на планете, он понимал, что его должность в новой реальности фактически потеряет всякий смысл, но мысль о грандиозности происходящего переполняла душу Андерса невероятной гордостью. Никогда еще прогресс не совершал столь стремительных скачков, а человечество не получало такой сногсшибательной свободы от насущных дел, связанных с жизнеобеспечением своих индивидуумов. Он считал, что жизнь его состоялась, цели достигнуты и можно подводить черту, уйти на отдых, отойти от всех суетных дел и заняться живописью. Шеф больше всего на свете любил море.

— Внимание, господа, внимание!

Он поднял руку, и гомон в зале моментально утих.

— Адамс, действуйте!

Сотни взглядов устремились к черному неподвижно висящему в воздухе шару. Сотни глаз непосредственно присутствующих в лаборатории людей и миллионы — находящихся за ее пределами по трансляции наблюдали за грандиозным событием.

— БОГ, ты готов? — мысленно обратился к шару Адамс.

— Да, создатель, — услышали все люди в лаборатории глухой голос, несмотря на то, что в помещении продолжала царствовать мертвая тишина.

— БОГ, ты способен управлять технической жизнью планеты?

— Это элементарно, создатель.

Зал оживленно загудел.

— Приступай!

Никто из присутствующих не заметил ничего необыкновенного, вообще ничего не заметил, да и не мог заметить, поскольку глаз человека не в состоянии был увидеть миллионы средне- и коротковолновых ниточек, протянувшихся в одно мгновение от содержимого шара к миллионам роботизированных исполняющих систем, ниточек, опутавших своей незримой сетью всю планету, подчиняющих своей безграничной власти все, созданное за многие века гением человека.

— Центр Управления? — обратился Андерс в услужливо поднесенную ему рацию.

— Центр Управления слушает.

— Отключайтесь!

— Отключились, шеф.

— Что показывают дисплей-контролеры?

— Никаких перемен. Все системы функционируют нормально.

— Спасибо, друзья. — удовлетворенно пробасил Андерс. — Можете выпить бокал-другой. Вы неплохо поработали за последние два столетия. Теперь можно отдохнуть.

Он улыбнулся и, обращаясь к залу, с легкой дрожью в голосе торжественно и тихо произнес:

— Это победа.

Зал взорвался аплодисментами.

«Слишком уж они все радуются, — неожиданно скептически подумал Адамс. — Не рано ли?»

Впрочем, он тут же отрекся от крамольной мысли, столь неуместно всплывшей в такой праздничный, долгожданный час.

Проснулся Адамс от частого противного стука. Стучало где-то совсем рядом: не то возле уха, не то около подбородка.

«Что бы это могло быть?» — туманно подумал он.

Постепенно стук идентифицировался в области рта, и Адамс с трудом, но понял-таки, что стучат его собственные зубы. Одновременно пришло и чувство холода. Глаза, однако, не открывались, и он пошарил рукой вокруг в надежде найти одеяло. Вместо одеяла его рука нащупала банку пива, па дне которой при встряхивании еще что-то булькало. Отпив несколько глотков и полежав неподвижно минуты две-три, Адамс попытался перевернуться. Это оказалось делом нелегким, поскольку кровать под ним была на редкость жесткой и скользкой. Вскоре выяснилось, что никакая это вовсе не кровать, а линолеум в шашечку, которым Адамс не так давно застелил полы в кухне. Допив пиво, начинающий трезветь гений поднялся на четвереньки и, осмотревшись, понял наконец, почему ему так холодно и скользко.

Он действительно находился в собственной кухне, на полу, причем около открытого холодильника, из которого выползали тоненькие белые змейки ледяного воздуха.

Из верхней одежды на Адамсе был только красный в горошек галстук и полосатый носок в единственном числе, сбившийся к пятке. Второй носок находился почему-то в холодильнике, напяленный на большую лапу жареного, наполовину съеденного и перемазанного невесть чем бройлера. «Невесть чем» характеризовалось по большей части лиловой губной помадой.

Пошарив глазами, Адамс обнаружил и кое-что из «нижнего», нагло висящим на люстре, которое при более пристальном осмотре оказалось розовыми женскими трусиками, неизвестно как вознесшимися на недосягаемую обычно для данных вещей высоту.

С возгласом: «Отдай, дура!» Адамс стянул с курицы носок и запустил им в люстру. Бросок удался и создатель БОГа стал обладателем сразу двух ценных в его положении вещей.

Носок оделся сразу, с трусиками пришлось помучиться. Но значительно теплее почему-то не стало, и тогда Адамс, дотянувшись до стоящей в холодильнике бутылки виски, отвинтил мерзко упрямую крышечку и сделал пару глотков, после чего осторожно поднялся и закрыл холодильник.

Стало намного теплее.

Из комнаты донесся хриплый невыразительный стон, и Адамс, покачиваясь, направился к источнику звука. По пути он нашел одеяло, в которое была завернута кофемолка с недомолотыми зернами, встряхнул его, едва не завалившись от собственного резкого движения, и накинул на плечи.

В комнате царил невообразимый развал. Все, что должно стоять — лежало, а все, что должно лежать — висело.

— Адамс, мать твою! — захлебнулся стоном голос. — Помоги.

— А где ты? — вопросил Адамс, тупо озираясь по сторонам в надежде увидеть просящего.

— Да под диваном, дубина!

— А-а… — многозначительно протянул Адамс и направился к перевернутому дивану.

Отодвинув последний, он обнаружил абсолютно голого шефа, который одной рукой, конфузясь, прикрывал висюнчика, а другой, сжав пальцы в кулак, шутливо грозил своему спасителю.

— Не желаете, шеф? — Адамс потряс бутылкой виски.

— Я не пью с утра, строго ответил Андерс, пытаясь втиснуться в собственные брюки.

Впрочем, это удалось бедняге только наполовину. Обреченно махнув рукой, он взял протянутую ему бутылку и в два глотка опустошил ее содержимое.

— Эх-а! — удовлетворенно крякнул он и шмыгнул носом. — Ну, Адамс, ты вчера…

— А что я вчера? — глупо улыбаясь, с легким испугом перебил Адамс.

Он ничего не помнил.

— Да нет, — успокаивающе произнес шеф, — ничего страшного. Банкет помнишь?

— Помню.

— Двух балерин после помнишь?

Адамс посмотрел на жмущие во всех отношениях розовые трусики и несколько неуверенно, но все же отрицательно покачал головой.