Внезапно, я увидел в тумане какое-то движение. Это было что-то вроде медленного проявления фотографического изображения. Вот проявилось дерево, а вот… Это был олень! Нет, точно! Правда, он стоял далеко: метров двести от меня, но может быть, он пойдет в мою сторону, или же на кого-то из ребят. Я взял бинокль, решив понаблюдать, куда он намерен двигаться. Но олень исчез… Вот оно, дерево, а оленя под ним нет! Что за чертовщина! Убираю бинокль – стоит… Смотрю в бинокль, пытаюсь менять резкость – тщетно. Никого… Я взял ружье, поставил на прицеле среднее увеличение, смотрю… Перекрестье есть, дерево стоит… Оленя нет… И тогда я вспомнил одну историю…

      Случилось это сколько-то лет назад, когда наша дружба с Джейсоном, одним из самых странных людей в моей жизни, еще теплилась. Он, хоть и был в основном немногословен, но все же иногда вносил в мою жизнь какую-нибудь интересную, доселе неслыханную историю. Я бы, наверное, сегодня не вспомнил об этом, если бы не случай, оставивший, как и тогда в душе нечто странное, похожее на какое-то глубокое, но совершенно бесполезное сострадание…

Случилось так, что мы уже третий день гнали лося вдоль хребта Чахо-Коа, что на языке могавков33 значит, вроде бы «звериные тропы». Мы шли уже часов десять, почти непрерывно, через болота и буреломы, лишь изредка останавливаясь хлебнуть воды, осмотреться или поставить отметку на GPS. К вечеру мы его настигли в широкой, почти безлесной долине. Сил радоваться уже не было…

      Солнце скрылось за горами, стало темно и тихо. Только что, выпотрошив тушу, растянув ее на распялках и завесив на дерево, мы, наконец, помылись в ледяном ручье и сели ужинать. У костра все сидели молча, ковыряя в миске макароны с тушенкой: от усталости есть не хотелось совсем. Чугунная тяжесть слилась в ноги и поясницу, и сразу, как только мы сели, мгновенно словно бы затвердела. Вскоре, стало по-настоящему холодно, с гор начал сползать туман. Кое-как расправившись с едой, я и мои приятели повалились возле костра на рубленый лапник. Джейсон покуривал трубку, а мы с Чаком потягивали из фляжки время от времени что-то крепкое. Костер стал гореть слабее: никто не хотел вставать за дровами, и потому становилось все прохладнее. Чак в очередной раз хлебнул, и, передавая мне фляжку, вдруг изменившись в лице, потянулся за винтовкой.

– Что случилось? – испугался я.

Вместо ответа он лязгнул затвором, и дослал патрон в патронник. Я вскочил, схватил свой карабин и стал глядеть туда, куда смотрел Чак. Но там был просто мрак: ничего особенного я не увидел.

– Что случилось? – повторил я вопрос.

Чак по-прежнему молчал. Он уже встал, и, держа карабин на полусогнутых руках, по-прежнему всматривался куда-то в темноту. Джейсон невозмутимо курил.

– Да что такое, черт побери!– не выдержал я.

– Медведь, – прошептал он. – Метров пятьдесят отсюда, или меньше…

– Не вижу…– сказал я, пытаясь разглядеть хоть что-то в кромешной тьме.

Джейсон повернулся и тоже стал всматриваться. Затем он снова повернулся к костру и затянулся своей трубкой. Меня это окончательно сбило с толку.

– Ты видел что-нибудь?

Джейсон лишь махнул рукой:

– Это не медведь, – коротко ответил он и стал выбивать трубку об носок сапога.

Чак посмотрел на него:

– Ты что ослеп? Вот же он… Стоит до сих пор, – сказал он почти шепотом.

– Да видел я… – ответил Джейсон немного лениво. – Оставь его. Пусть идет. Не наше это дело…

– Да ты чего! Он же на мясо пришел! Не понимаешь, что ли?

– Сядь, – спокойно ответил Джейсон.– Это не медведь. Это – омата.

– Что за «омата»? – удивился Чак.

– Ну… омата…– Джейсон покрутил пальцами в воздухе,– это, на языке могавков – что-то вроде призрака… Только, это – призрак зверя.

– Пошел ты!?– возмутился Чак, – Нашел себе пацана мозги пудрить! Говорю, вон медведь стоит!

– Сядь, я сказал, – ответил Джейсон спокойно,– И успокойся. Не трогай его! Если вообще хочешь здесь охотиться когда-нибудь еще…

– Ты что угрожаешь мне?– Чак возмутился. Он вообще-то бывал очень заводной.

– Да на хрен ты мне сдался, угрожать тебе. Я тебе дело говорю. Если сам дурак, так послушай умных людей. Может, тоже поумнеешь со временем.

Джейсон улыбался, он уже явно дразнил Чака. Тот понял, взял себя в руки, и чтобы не подыгрывать, сел, поглядывая все же время от времени туда, где ему привиделся медведь. Он ждал объяснений, но Джейсон молчал.

– Ну, ты, может быть, объяснишь, что происходит?– Чак уже становился спокойнее, но карабин все же из рук не выпускал.

– Что?

– Ну, что ты тут нагрузил? Омата какой-то…

– Ну, я же сказал: это у могавков есть такое поверье. Хотя, скорее всего, так оно и есть, я потом не раз видел нечто похожее.

– Что видел? Что ты темнишь все время?

– Ну не люблю я болтать про это. Сам знаешь. – Джейсон снова пыхнул трубкой.

– Ну, так не начинал бы тогда. – Чак нервничал: он то и дело подбирал с земли какие-то веточки, вертел их в руках и снова выбрасывал.

– Тогда б ты пальнул, что я тебя не знаю?.. – лениво ответил Джейсон. – А это – нельзя!

– Слушай, Джейсон, – сказал я, – да расскажи ты все по порядку? Кто такой этот омата?

– Ну, сказал же! Это – призрак, который остается после смерти подранка. Он не уходит к своим предкам, а ходит по земле.

– Почему?– настаивал я.

– Что, почему? – удивился Джейсон.

– Почему не уходит? – снова спросил я.

– Ну, откуда я знаю? Так устроена жизнь. Если ты какое-то животное подстрелил сразу, или ранил, но потом добрал, то тогда его дух уходит к его предкам. А если ты его ранил, а после потерял, то он после того, как околеет, становится омата. Так мне могавки рассказывали, когда я с ними охотился… Ну и ходит себе… Некоторые говорят, что тот, кто его ранил, уже больше никогда не сможет охотиться, поскольку омата будет отгонять от него дичь. Но, я не знаю… Так или нет. Я подранков не оставляю. Не хорошо это, вот и все. Если я не чувствую, что застрелю наверняка – так и не пробую даже.

– А что омата, – спросил я, – как же его увидеть можно, если он призрак?

– Не знаю почему, но в тумане их иногда бывает видно, – ответил Джейсон.

– Что за чушь!– сказал Чак, как-то нервно и нарочито громко засмеявшись. По всему было видно, что история его проняла, но он просто боится в нее поверить окончательно. Джейсон лишь махнул рукой, мол – как знаешь.

– Я и сам с трудом в это верю…– сообщил он и снова стал набивать трубку. Раскурив, он немного поерзал на лапнике, устраиваясь поудобнее, и после паузы продолжил:

– Я говорю то, что слышал. Надо тебе – бери. Не надо – забудь. А только помню, охотился я с одним типом года два назад. Собственно, он меня нанял как проводника. И вот смотрю, я уже два оленя завалил за три дня, а он все никак: мажет и мажет. И ствол у него знатный был, и оптика очень сильная… Короче говоря, как водится, забрал он одного оленя, да с тем и уехал. А после встречаю старого знакомого, мы с ним несколько раз на лосей ездили на север. И разговорились о том, о сем, про охоту поговорили, и я рассказал про того чудака, который меня нанимал. И оказалось, что он – довольно известная в кругу охотников среднего запада личность. В своем роде. С ним уже давно никто охотиться не хочет. Все по разным причинам, но все-таки все сходятся в одном – удача от него ушла совсем, и потому многие думают, что и им из-за него не везет… А еще говорил, что типчик тот часто подранков оставляет. Мол, добирать ему лень, понимаешь ли, через лес продираться, по полям скакать… Да… так вот, я думаю, что медведь тот – это омата чей-то. Живой медведь иначе ходит. Тоже неслышно совсем, но все же иначе. И запаха от этого не было… Знаешь, как медведь пахнет? За милю услышишь, не перепутаешь…

Джейсон пыхнул пару раз трубкой. Все молчали, но тут я заметил, что Чак побелел.