«Что?» — удивленно спросил Скотти. «Почему?»
— Попробуй посмотреть в зеркало и сам все поймешь, — сухо сказал Магнус.
Скотти колебался, и его охватила тревога, когда он заметил жалость на лицах Донни и Этьена. Нахмурившись, он повернулся и пошел в ванную, а затем закрыл дверь. Он мог бы просто посмотреть в зеркало комода, но не знал, чего ожидать, и предпочел бы увидеть, что к чему, в одиночестве.
— Боже Всемогущий, — выдохнул Скотти, когда включил свет и увидел свое отражение. Его длинные волосы исчезли, его скальп представлял собой массу шрамов и все еще заживающую сырую кожу, а его лицо…. Он даже не узнал себя. Кожа была в таком же беспорядке, как и его голова. Это выглядело так, будто его скальп соскользнул вниз, чтобы закрыть лицо. Его глаза тоже были тревожными, сплошным серебром, когда нано пытались исправить то, что, по-видимому, сделало пламя.
Теперь Скотти посмотрел на свои руки, заметив на них ту же узловатую кожу, и удивился, что не заметил этого, пока одевался. Он полагал, что его отвлекла такая компания. Однако теперь, когда он думал об этом, Скотти не мог поверить, что он не в агонии. Разве нано не лечили его даже сейчас?
Стук в дверь привлек его внимание, и после некоторого колебания он сказал: «Войдите».
Магнус шагнул внутрь и сочувственно улыбнулся ему, закрывая дверь.
«Рэйчел думает, что транквилизатор действует на тебя по-другому», — сказал он, встретившись взглядом со Скотти в зеркале. «По какой-то причине твои нано зациклены на том, чтобы с начало вывести из организма наркотик, а не на чем-то другом. Так что, когда она дает их, исцеление останавливается. вот почему ты в настоящее время в сознании. Она думает, что тебе будет лучше без них.
Скотти вздохнул с облегчением. — Значит, я исцеляюсь?
Магнус кивнул, а затем предупредил: — Но как только нано закончат выводить транквилизатор и вернутся к работе с твоей кожей, ты снова будешь в агонии.
Скотти кивнул и спросил: «Как скоро это произойдет?»
Магнус беспомощно пожал плечами. «Я не думаю, что у тебя много времени. В конце концов, ты не спишь, так что большая часть транквилизаторов должно быть уже вымыто из организма.
Решительно сжав рот, Скотти повернулся и открыл дверь ванной. «Покажи мне, где комната Бет. Я хочу убедиться, что с ней все в порядке раньше чем». Он не удосужился закончить. Они оба знали, что он имел в виду, прежде чем началось исцеление, и он снова будет в агонии.
Донни и Этьен уже ушли, когда Скотти вернулся в свою комнату. Он на мгновение задумался, куда они ушли, но не стал спрашивать. Он просто последовал за Магнусом в холл. Оказалось, что комната Бет была через холл и через комнату. Дверь была открыта, и Магнус подошел, чтобы заглянуть внутрь, затем расслабился и махнул ему рукой.
Скотти подошел к нему и осторожно выглянул из-за дверного косяка. Он увидел, куда ушли Донни и Этьен. И именно поэтому Магнус расслабился. Двое мужчин сделали что-то вроде экрана, закрывая его от всех в комнате и, в свою очередь, закрывая Бет от его взгляда. Тем не менее, он мог слышать, как она говорит, и она звучала просто прекрасно, за исключением того, что ее голос был немного хриплым. Вероятно, из-за дыма, который она вдохнула, или, может быть, из-за пламени, или, возможно, даже из-за крика. Трудно было сказать, не видя ее.
— У тебя были сестры? он услышал, как спросила женщина, и предположил, что это была Рейчел, доктор и жена Этьена.
«Две. Одна постарше и одна помладше, — ответила Бет мягким от любви голосом, а затем, посмеиваясь, добавила: — Я была ужасным средним ребенком.
«О, Боже, средний ребенок — это всегда беда! Во всех журналах так написано, — со смехом поддразнила Рейчел. — Как звали твоих сестер?
«Элла была старшая», — ответила Бет, а затем печально добавила: «Она умерла от лихорадки, когда мне было девять лет. Мама перепробовала все, чтобы ее спасти: горячие компрессы, холодные компрессы, все лекарства, какие только попадались ей в руки, но….».
— Лихорадка — это то, что они называли лихорадкой, верно? — с любопытством спросила Рейчел. «Я знаю, что иногда это может быть и малярия, но они также называли так все, что связано с лихорадкой, не так ли?»
— Да, — признала Бет. «Они просто появились, лихорадка и озноб. Она становилась все горячее и слабее. Элла просто пылала, но ничто не могло ее помочь. Ма даже пробовала пиявки. Она помолчала с минуту, и Скотти подождал, думая, что ее акцент стал более сильным, а речь более устаревшей, когда она говорила о прошлом. Он заметил, что это происходило, когда она была расстроена.
— Элла раньше зазывала на рынке, — вдруг сказала Бет. «У нее был такой чистый красивый голос. Это было почти как песнь».
«Мне жаль. Я не знаю, что такое зазывала, — призналась Рэйчел.
«Зазывала кричит о пирогах, продает их». Бет сделала короткую паузу, а затем пропела: «Пироги! Прекрасные, свежие пирожки за копейку! Не купите ли вы пирогов, сэр! Пирог за копейку! Пожалуйста, сэр, не купите ли вы пироги!» Она закончила смешком, а затем призналась: «Я заняла место, когда умерла Элла, но я никогда не была так хороша, как она».
— А твоя младшая сестра? — спросила Рэйчел. — Как ее звали?
— Малышка Рути, — ответила Бет с явной нежностью в голосе. «Она была хорошей. Большую часть времени на базаре спала у мамы в ногах. Не создавала проблем. И оставалась рядом».
— Твоя мама водила вас всех на рынок? — удивленно спросила Рэйчел.
— Да, с самого раннего возраста, как я могу вспомнить. Тогда не было детских садов, — с усмешкой сказала Бет. — Так что да, мама брала нас с собой. Мы помогали продавать пироги. И даже делать их.
Скотти прислонился к дверному косяку и слушал, наслаждаясь почти лирическим звучанием ее голоса и тем счастьем, которое он слышал в нем.
— Пенни-пирожки. Лучшее в Лондоне. Все так говорили, — гордо добавила Бет.
— А твой отец? — спросила Рэйчел. «Что он делал?»
— Пил, в основном. Теперь ее голос был холодным и совершенно лишенным эмоций. «Он был пьяницей. Клянчил или выбивал у мамы, монету от дневных продаж, а потом всю ночь пил и весь день спал. Мама пыталась прикрывать нас, но не всегда удавалось, и мы научились быстро двигаться, когда он начинал размахивать кулаками».
Скотти нахмурился, глядя на картину детства, которую она рисовала. Он видел достаточно таких мужчин, как отец Бет, чтобы знать, как все могло закончиться. Ее отец был непредсказуем, сначала смеялся и подразнивал, а потом приходил — в ярость. С таким отцом день мог превратиться из хорошего в плохой в мгновение ока, и невозможно было узнать, когда это произойдет. Это оставляло семью в состоянии постоянного кризиса. Внешне они могли улыбаться и казаться, что им нравится, но внутри они всегда были готовы к этим переменам, всегда на грани борьбы или бегства.
— Прости, — искренне сказала Рэйчел.
«За что?» Бет казалась удивленной. «Не стоит. Это было давно. Кроме того, мне, может быть, и не повезло с отцом, но моя мама была прекрасной женщиной. Любящей и доброй. Она научила меня много работать и быть доброй к другим. Я не знаю, сколько раз она говорила мне: «Никогда не смотри на других свысока, Бетти, пока не пройдешь милю в их ботинках» и «Усердно работай, Бетти, и прокладывай свой собственный путь». Не полагайся на какого-то бесполезного человека. Они тебя сильно разочаруют».
После паузы Бет добавила: «Она также учила личным примером. Никто не работал больше моей мамы. Мы возвращались домой с рынка, и она сразу начинала печь пироги на следующий день, даже готовя нам ужин и все такое. После того, как мы поели, я помогала делать начинку для пирожков, пока она занималась выпечкой, но затем она отправляла нас, девочек спать, пока работала до поздней ночи. Утром мама вставала раньше всех, топила печь и начинала печь пироги, заготовленные накануне.
«Это был секрет, почему ее пироги были так популярны», — заверила ее Бет. «Другие пекли их накануне вечером, кладя первую партию, пока они готовили вторую партию, и так далее, так что к тому времени, когда они попадали на рынок, им уже исполнился день. Но мама не стала бы этого делать. Она пекла их все утром, чтобы они были теплыми и свежими, когда мы доставим их на рынок».
