Оценив все, что требовалось, Ева подносит диск и принимается обрабатывать повреждение за повреждением.

Я перестаю двигаться и опираюсь на руки. В голове мелькает хаотичный калейдоскоп образов, но я не могу ухватиться ни за один из них. Поэтому просто смотрю на Еву, подмечая, как она хмурится и как обрабатывает мои раны, хотя могла в очередной раз послать меня ко всем чертям и оказалась бы права. На самом деле мне было бы гораздо проще, если бы она так и сделала.

Сначала Ева касается моих ссадин не особо уверенно, но с каждым разом ее движения становятся более собранными и четкими. В какой-то момент Мартин прижимает вату чуть сильнее, и я невольно шиплю в ответ. Что ж, это отрезвляет.

– Больно? – буднично интересуется Ева.

Я прищуриваюсь и внимательно смотрю на нее: что же происходит у тебя в голове, Мартин?

– Немного.

– Хорошо, – заключает Ева, пока я пытаюсь понять, какого цвета ее глаза.

Голубые? Нет, все же серо-голубые. Серо-голубые с тонкой медной каймой по краю зрачка.

Совсем как у ее брата. Но на площади в них я видел только черноту.

Я вспоминаю, как смеялась Мартин, когда мы застряли в холодильной камере.

«Почему? Почему с тобой?»

Не знаю, Ева. Я, правда, не знаю.

Она берет меня за подбородок и поворачивает мое лицо то вправо, то влево, словно проверяет, не упустила ли чего. С каждым ее прикосновением хаос мыслей в моей голове постепенно стихает, и вскоре я слышу только свое дыхание.

Ева Мартин, ты близко. Слишком близко.

Когда обработка подходит к концу, Мартин откладывает все на стол и внезапно переводит взгляд на меня.

Проходит секунда, вторая, третья. Ева продолжает молчать. Я непонимающе хмурюсь, затем вопросительно приподнимаю бровь. Не удивлюсь, если сейчас Мартин спросит про жестокость моей работы или про своего брата, в конце концов. Но ее вопрос повергает меня в полный ступор.

– Хэллоу Китти или парашюты? – В ее руках, будто она заправский фокусник, появляются два пластыря.

Что? О чем она?

Пользуясь короткой паузой, Ева кивает.

– Значит, Китти.

Она ловко отделяет защитный слой небольшого и, вашу мать, розового пластыря и быстрым движением надежно крепит его на моем лице – точно на месте пореза на скуле.

– Тебе очень идет, – заявляет Мартин и отходит от меня на пару метров.

Где-то в стороне раздается сдавленный хрюк Нейта, который, похоже, заметил творчество Евы.

Я с непониманием смотрю на довольную своей шалостью Мартин, потом на ее давящегося смехом друга и вновь на Еву.

Мартин, черт возьми! Ты серьезно?

Я прищуриваюсь, медленно встаю и иду к зеркалу. Не знаю, чего ожидал, но, когда вижу на скуле розовый пластырь и трех кошечек, меня начинает едва заметно трясти – не от злости, гнева или недовольства, а от смеха. Вокруг зомби-апокалипсис, внутри меня такой груз тяжелых мыслей, что его и тремя танкерами не вывезти, плюс неоднозначное отношение к самой Еве, а тут эти, мать их, кошечки! Все это настолько нелепо и сюрреалистично, что я просто тихо смеюсь и не могу остановиться.

И… мне становится легче, а в голове вместо постоянной мрачности появляются и светлые моменты моего прошлого: знакомство с Лорой, наша совместная жизнь, наш скучный, но во всех отношениях приятный быт. Мне этого… безумно не хватает. Но, оказывается, и посреди хаоса, пандемии и смерти можно встретить человека, который не отталкивает гневом и яростью, а, скорее, наоборот, и даже своей маленькой местью может заставить улыбнуться.

Успокоившись, я поворачиваюсь к Еве.

– Ладно, Мартин, ладно. Подкол засчитан.

Комики, чтоб вас.

Я еще раз смотрю в зеркало, усмехаюсь и подхожу к креслу за своими вещами.

– Надеюсь, вы готовы, – говорю я серьезнее. – Нам пора собираться, если хотим успеть на встречу с Фрэнком, – и в хренов госпиталь.

Аарон Роуз проявляет чудеса послушания, но я не уверена, радует это меня или, по традиции, раздражает – как и все, что связано с его личностью.

Он сменяет Нейта и садится на край стола, и я понимаю, что поспешила с решением обработать и его ссадины-порезы. Когда речь идет о друге, это одно, а когда дело касается человека вроде Инспектора, все приобретает довольно сомнительный окрас. Но отступать поздно – как говорится, сказал «а», говори и весь остальной алфавит. Надеюсь, мой не будет состоять исключительно из нецензурного набора букв.

Я беру ватный диск и опять медлю.

Ева, а в своем ли ты уме, что решаешь помочь этому человеку?

Но в нынешней ситуации и с учетом того, что он не только сдержал слово, но и положил голову на плаху своей будущей гильотины, во мне просыпается желание если и не поблагодарить, то хотя бы пойти ему навстречу. Самую малость и не более.

Я встаю совсем близко к Роузу, и моя решимость стремительно летит вниз огромным булыжником.

Зачем я вообще вписалась во все это, да еще и с ним?

Мой взгляд скользит на аптечку, не забывая предательски пробежаться по рукам Инспектора, и за это я буду корить себя вдвойне сильнее, но как-нибудь потом. Отчасти меня раздражают и этот его суровый вид, и широкий корпус. Слава богу, а то я начала переживать, что скоро у меня не останется причин испытывать к нему негативные эмоции (за исключением, разве что, самой главной).

Набравшись решимости, я внимательно осматриваю лицо Роуза, прицениваясь к объему работы, и подношу ватный диск к первой ссадине. Сначала каждое движение дается мне с трудом, словно руки наливаются свинцом, стремительно стынут, и я превращаюсь в одну цельную статую. Но я вовремя вспоминаю, что нам еще, как бы так, надо выжить и несмотря на то, что сделал в прошлом Аарон Роуз, есть люди, которых я обязана спасти. Если это означает объединиться и сотрудничать с «тем самым Инспектором», то… что ж, выбор очевиден.

Однако в прошлом мое тело нередко действовало вразрез с разумом. Вот и сейчас: в какой-то момент я прижимаю ватный диск так, будто хочу доставить еще больше дискомфорта. Наверное, это что-то из числа подсознательного. Роуз ожидаемо шипит, а я буднично интересуюсь:

– Больно?

– Немного.

Жаль, что не «сильно» или не «очень».

– Хорошо, – резюмирую я, не отрываясь от процесса.

Часть меня по-прежнему жаждет отмщения, в то время как другая устала искать причины ненавидеть других людей – даже тех, кто причинил мне самую сильную боль.

Я прохожусь по ссадинам, стараясь не смотреть в глаза Инспектору, имя которого мне было лучше не знать – так он оставался безымянным объектом моей ненависти. Но с каждым разом все усложняется, и я не уверена, смогу ли выбраться из этой истории.

Как мы помним, начиналось наше взаимодействие с моей попытки убить Роуза – а теперь я стою и обрабатываю его лицо. С ума сойти можно. Все-таки жизнь непредсказуемая штука. Единственное неизменное в моей: за целый год мне не стало легче. Гораздо проще испытывать злость к кому-то, кого ты не видишь и толком не знаешь. А когда этот человек стоит перед тобой во плоти и пытается помочь (пусть и со своим личным умыслом), то… не представляю, какие слова подобрать к этому сценарию. Может, мне просто стоит сосредоточиться на ссадинах?

Постепенно я увлекаюсь процессом, машинально касаюсь подбородка Роуза и поворачиваю в сторону, как делала это с братом. Тут же ловлю себя на этом, пугаюсь, но виду не подаю, да и отступать поздно, поэтому поворачиваю лицо Инспектора в другую сторону и проверяю остальные повреждения.

На подобные должности берут только иммунов. Людей, не способных пострадать от вируса. Не способных стать одним из критично зараженных. Я слышала, это также люди с некими особыми способностями – какая у этого, понятия не имею.

Когда дело доходит до финального пореза, я убираю ватные диски и впервые поднимаю взгляд на Роуза.

Не знаю, как не сойти с ума от всего, что происходит внутри. Мне тяжело смотреть на него, зная, что он сделал и чего лишил меня. Я испытываю к нему нечто среднее между злостью, раздражением и желанием поквитаться. Но благодаря Роузу мы с Нейтом добрались до радиостанции. Мои бабушка и дедушка тоже могут быть живы – потому что люди Инспектора постарались. И над всем этим безумием кружится, как стая ворон, мысль, что я ни в коем случае не должна расслабляться и забывать о том, кто такой Аарон Роуз.