При упоминании этого имени Катя мрачнеет. Но Петя уже начал отвечать:

– Пашка-то? Он сказал, что за год школы напахался, как лошадь, и летом будет только отдыхать. А я на компьютерные курсы приехал: с их корочкой потом подрабатывать можно. Грех не попробовать.

– Какой молодец! – одобрительно киваю я. А про себя думаю: «Не то, что Паша! От него семья помощи не дождётся! Раздолбай – он и есть раздолбай! И что только в прошлом сезоне все девчонки нашли в нём?»

Хотя и в раздолбаях есть своя прелесть. С Пашкой наша компания становится веселее, и мне жаль, что мы не увидимся до лагеря.

– Надо было тебе, Петя, на брата повлиять, – назидательно говорю я.

– А сторож ли я брату своему? – парирует тот.

Цитата из Библии звучит в данном контексте так кощунственно, что возмущение пресекает все мои вопросы.

Да и не до того: из служебной двери возле самой солеи появляется Денис, и разговор сворачивается. Компания в сборе, можно и выдвигаться. И мы гомонящей гурьбой высыпаем на улицу, которая уже вовсю загорает под высоким, почти пляжным солнцем.

«Всё-таки интересно собралась наша компания, – думаю я. – Почти с бору по сосенке. Кто откуда». Вот Дениса, например, три года назад привела Наташа. Они давно знакомы по театральной студии. Наташа сразу выделила его среди других студийцев и стала зазывать к нам в лагерь. Правда, пока они учились в младшей школе, вместе поехать на смену никак не удавалось. Как только начиналось лето, родители отправляли Дениса к бабушке и дедушке в Белоруссию. Однако, достигнув двенадцати лет, он решительно заявил, что уже достаточно вырос для того, чтобы самостоятельно выбирать, где и с кем проводить каникулы. Как ни странно, аргумент подействовал. Сейчас Денису пятнадцать. Он серьёзный и вдумчивый, а в школе почти круглый отличник. Отец Даниил даже разрешает ему по воскресеньям помогать на службе в алтаре. Впрочем, и Паша, хотя он и раздолбай, у себя в Светлогорске тоже алтарничает в храме…

Но куда же пойти гулять? Выбор падает на Парк Победы.

По дороге туда мы покупаем мороженое. Хорошо, что киосков в городе много: Света и Катя, дойдя до следующего, уже успевают расправиться с первыми стаканчиками. Пока девочки покупают добавку, к нам неожиданно обращаются с вопросом двое оказавшихся рядом молодых людей – им примерно лет по двадцать. Вопрос очень странный:

– Вы знаете, что такое любовь?

Ничего себе! Ухаживать, что ли, собрались? Подкат такой? Но юноши объясняют: они с третьего курса факультета социологии и психологии, и опрос всех встречных-поперечных – часть их зачётного задания. С выбором темы их не ограничили. Поэтому сейчас будущие социологи ловят на центральной улице людей и спрашивают всех об одном и том же.

Девчонки мнутся, Федька вообще решительно качает головой, отказываясь опрашиваться. Студенты поворачиваются ко мне:

– А вы знаете?

– Да, знаю! – А что здесь такого трудного, скажите на милость?

– Поделитесь?

Мой ответ записывают, и я задираю нос несмотря на то, что один из молодых людей улыбается с лёгкой иронией.

Что такое любовь? Как можно этого не знать?! Они б ещё спросили, в чём смысл жизни, хотя, наверное, такие вопросы задают философы, а не психологи. Но я-то – человек верующий: я с лёгкостью могу ответить на вопросы представителей обеих наук. «Гимн любви», написанный апостолом Павлом, мне знаком ещё с третьего класса воскресной школы. Там же ясно сказано: «любовь долготерпит, милосердствует, не завидует, не гордится, всё покрывает, всё переносит»… Пунктов ещё много, и, стремясь поскорее ответить, некоторые я могу забыть, но только не последний – «любовь никогда не перестаёт»… Вот это «никогда не перестаёт» меня сразу зацепило. Во́т же он – главный отличительный признак любви: вспыхнув однажды, она горит и горит, и по этому постоянству всегда безошибочно узнаётся. Если что-то было и перестало, какая же это любовь – это что-то ненастоящее. Оно бывает у тех, кто погряз в суете и разучился понимать свое сердце – короче, у взрослых. У ребёнка не может быть ненастоящего! Так думаю я за одиннадцать дней до своего шестнадцатилетия. И пускай мои мысли не повлияют на мировую статистику, может быть, когда-то они откликнутся студенту, конспектирующему за мной в блокнот. Ведь что написано пером – не вырубишь топором.

День был прекрасный – мы замечательно провели время. Я вернулась домой в десять вечера, поужинала и собралась засыпать. Но – не тут-то было!

В половине двенадцатого из первой дрёмы меня вырывает голос Пугачевой, доносящийся из мобильника: «Я так хочу, чтобы лето не кончалось!» (Только не надо относить меня к поклонникам примы! В лагере мы часто поём под гитару, поэтому «Лето, ах, ле-е-ето» для меня – один из символов нашей смены, и чтобы скрасить себе ожидание, я поставила эту песню на звонок с первого июня). Тянусь к телефону, лежащему на тумбочке, и едва не падаю с кровати. «Блин!» – думаю я, но произношу всё-таки другое:

– Алё?

– Привет, Настя! – Это Павел. Только он, разбудив человека среди ночи, может говорить голосом довольным, как улыбка Чеширского кота.

– Ну, здра-авствуй… – тяну я вяло, всячески давая понять, что разбужена.

– Ты спишь?

– Издеваешься? – Возмущение делает мой голос предательски звонким.

– Ага, замечательно! Слышу, что уже не спишь! – радостно пользуется этим парень.

Я вздыхаю. Что ж, пока мама сидит на кухне, можно, в принципе, и поговорить. Если она услышит, что я не сплю, мне, конечно, влетит. Но звонящему до этого и дела нет. Его вечерние звонки стали традицией ещё с нового года.

Тогда он собирался приехать в город из своего Светлогорска, но обстоятельства сложились криво. Упрямый школьный английский никак не влезал в Пашкину голову, и его на все каникулы приковали к англичанке для дополнительных занятий. Та хотела очистить свою совесть от тройки за четверть, поставленной ему авансом вместо заслуженного неуда. Тогда в тоске по лагерным друзьям (которая усиливалась тем, что Петя без него всё-таки в город поехал) Паша решил звонить всем «своим» каждый вечер по очереди. Сначала он звонил один, но потом подключил двоих друзей: Андрея и Георгия. Правда, Георгий сам себя именовал Гор (спасибо, что не Жора! Видимо, тоже не любит такое сокращение).

Впрочем, разговаривая со мной, Паша им трубку почти не давал. Несколько раз я обмолвилась парой фраз с Гором, и меня до глубины души поразил его загадочный бархатный голос. От Андрея мне досталось ещё меньше – только его смех на заднем фоне. Но, как бы то ни было, спустя полгода постоянное присутствие невидимок при наших телефонных разговорах сделало их такими же естественными элементами в компании «своих», какими были и Паша, и его брат. И не только для меня. Света и Катя вообще успели хорошо узнать и Андрея, и Гора. Они обе спали в собственных комнатах отдельно от родителей и могли беспрепятственно шептаться по телефону хоть до двух часов ночи.

У меня всё иначе. Отдельной комнаты нет, зато имеется «боязнь» телефонных разговоров. Ничего не могу поделать: мне тяжело общаться, когда я не вижу собеседника и не понимаю его реакций. Наладить контакт с призраком кажется мне непосильной задачей. Когда нужно кому-то позвонить, у меня почти всегда падает настроение. Поэтому и разговоры с Пашей не клеятся.

Однако он этого, кажется, не замечает и всё равно продолжает звонить мне каждый день, словно оператор колл-центра. И каждый день я напрасно надеюсь, что сегодня он пропустит мою фамилию в списке.

– Ну, как день прошёл? – Первая фраза не балует оригинальностью.

Настроение от удачной прогулки всё ещё со мной, а кроме того, мне хочется подвигнуть Пашу и его таинственных друзей приехать из своего Светлогорска к нам в город. Поэтому я принимаюсь живописать наши сегодняшние похождения, не упуская возможности подчеркнуть, что приехавший Петя очень радовался встрече, и что нам было весело вместе. Мне кажется, Паша должен понять мой тонкий намек на то, как много он теряет, сидя в своём захолустье. Но Паша не из тех, кто понимает намёки. Красноречие на него не действует.