– У нас сегодня первое июня или как? – одна из них достаёт из маленькой сумочки свидетельство о рождении. Кондукторша с сомнением оглядывает фигуру размалёванной пассажирки, хмыкает, охватывая движением глаз третий размер груди, но потом видит год, указанный в свидетельстве, и возвращает документ владелице.
– Ишь ты, – говорит она. – Ну, раз так, езжай.
Я не раз встречала в городе таких девчонок. Мне они представляются куклами, как будто только для того и созданными, чтобы заполнять пространство. Количество местных барби порой зашкаливает, а популярность у сверстников сбивает с толку: что в них такого привлекательного? «Усы, лапы и хвост – вот мои документы». А тут – косметика, мальчики и наряды. Неужели парни с ними высокую моду обсуждают? Интересно, о чем каждая из них может хотя бы сама с собой поговорить? Всё ж на поверхности, ничего в глубине. Или у них внутренний голос вообще не работает? Иначе подсказал бы, что внешность – это ещё не всё. И чем она ярче, тем глубже должен быть внутренний мир. А если его нет, остается один фантик без конфеты. Достаточно ли только этого фантика? Хотя, кому что…
– У меня то же самое, мне тринадцать! – Подружка первой модницы пытается нашарить нужную бумажку в рюкзаке. – Мы вообще одноклассницы.
Женщина машет рукой, мол, верю, не доставай. Настаёт моя очередь, но белое платьице с цветочками и ненакрашенное лицо выглядят для неё убедительнее любой справки и даже не вызывают мысли проверить мой возраст. Она отходит на своё место, и я гордо еду пять остановок до вокзала совершенно бесплатно. Моему счастью нет предела: детство продолжается, и мир тому свидетель!
***
В зале ожидания душно. Кондиционеров в то время в старом здании вокзала не было, зато вдоль стен стоят жесткие деревянные скамейки. Я, Федя, её сестра Елена и Александра Викторовна сидим чинным рядком и молчим.
Лена старше меня всего на год, но, кажется, что лет на десять. Раньше она тоже была «своей», но теперь выросла и уже второй сезон ездит в лагерь как помощница вожатой. Сейчас Лена скорее на одной волне с Ариадной, которой целых двадцать шесть. Она вместе с другими молодыми вожатыми – Робертом, девятнадцатилетним племянником Ариадны, двадцатилетними Мариной и Кристиной – составляют отдельную тусовку. «Свои», хоть и зовут их просто по имени, опуская отчества, но запанибрата общаться себе не позволяют. Между нами уже дистанция.
Федя, прикрыв глаза, покачивается в такт музыке, гремящей у неё в наушниках. Пшенично-русые волосы моей подруги украшены четырьмя косичками-ра́стами2, по две с обеих сторон. На одной из косичек болтается крошечный колокольчик, поэтому любое движение головы вызывает тоненький тихий звон, словно из сказки. Я наклоняю голову и в который раз любуюсь её волосами: на солнце они отливают платиновым золотом! Мои были такими же ещё четыре года назад, но потом вдруг начали темнеть. Я очень огорчилась, когда заметила это. Почему-то мне тогда хотелось быть блондинкой и именно натуральной. Теперь мои волосы приобрели цвет молочного шоколада, и их даже темно-русыми не назовешь. Но я привыкла и полюбила свой новый цвет, когда обнаружила, что он прекрасно подчеркивает глубину моих сине-голубых глаз. А Федька хочет покраситься в рыжий и спрятать свои асфальтово-серые радужки за зелёными линзами!
От размышлений о прекрасном меня отрывает вопрос Александры Викторовны:
– Анастасия, что ты планируешь сегодня делать?
Федина мама, даже обращаясь к собственным дочерям, предпочитает полные имена. Но именно в её устах это не отдает официальностью, и мне такое обращение нравится. В свя́тцах3 встречается много старинных красивых имён, но в сокращении они звучат так, что и произносить их не хочется. Кто-то называет сокращения уменьшительно-ласкательными. Но приласкать Георгия Жорой, а Владимира – Вовой мне бы и в голову никогда не пришло. Так ведь и обидеть можно: какой ты Георгий, Жора ты и всё!
– Пока не знаю… – отвечаю я. – Но совершенно точно не уеду, пока не встречу Ариадну! Сколько бы ни тащился этот поезд! – я сердито смотрю в сторону громкоговорителя, откуда доносится гнусавый голос:
– Поезд номер двадцать семь опаздывает на тридцать минут…
За то время, что мы сидим, это объявление звучит уже второй раз. Ариадна – учитель русского и литературы – живёт от нас в пятнадцати часах езды. В течение учебного года мы видимся с ней только дважды – на Рождество и на Пасху. Или один, если на Пасху её не отпускают из школы. Поэтому наше сегодняшнее оживление вполне понятно – последний раз мы встречались в начале апреля.
– Но на всенощную-то вечером пойдёшь? – спрашивает снова Федина мама.
– Конечно! – восклицаю я. – Завтра же Родительская!..
Да, завтра Троицкая Родительская суббота, а послезавтра – сама Троица, светлая, зелёная, радостная и одновременно немного грустная: жаль, что подходят к концу пасхальные дни.
Нужно сказать, что в отличие от тех моих друзей, кого привели в храм в детстве родители, я пришла туда самостоятельно, хотя и несколько позже, чем они. Так уж сложилось. Мама считает себя верующей, но в церкви бывает не часто. А я с десяти лет сама начала ходить на каждую воскресную службу – благо, храм располагался возле моей школы. Бабушка и мама только диву дались – никто меня к вере не принуждал, на службы не тянул, а на-ка, поди!
– Ладно, – хлопает в ладоши Александра Викторовна. – Давайте не будем сидеть без дела и посмотрим программу будущего лагеря, – с этими словами она достает из сумки толстую папку с распечатанными листами. – Вот примерно то, чем мы можем заняться…
Я впечатляюсь количеством бумаги:
– А вы точно хотите устроить лагерь на двадцать четыре дня? В вашей папке столько листов, что хватит месяца на два, не меньше…
– Это только так кажется. А потом хватимся в середине смены, а делать больше нечего! – возражает Федина мама. – Ну, так что? Какие игры у нас будут в этом году?
Я жадно тянусь к распечаткам. Федя вытаскивает один наушник и с интересом прислушивается к разговору. Лена остаётся безучастна к происходящему. Её, наверное, можно понять: когда твоя мама – руководитель лагеря, а ты сама помощница вожатой, все эти планы не вызывают былого восторга… Хотя нет. Всё равно не понимаю: как можно быть равнодушной, когда дело доходит до обсуждения нового сезона?
– Утром же, как обычно, занятия? – уточняю я, деловито перебирая распечатанные листы.
– Да, и в этот раз вас ждет что-то особенное! – улыбается Федина мама и замолкает, наблюдая за моей реакцией.
Я тут же возмущаюсь:
– Александра Викторовна! Начали, так договаривайте!
Та смеётся в голос, чрезвычайно довольная моим нетерпением, потом, смилостивившись, объясняет:
– Ариадна у своего десятого класса собирается вести курс, который будет называться «Православный дом». Что-то связанное с Домостроем, семейными ценностями, традиционными отношениями в доме… Она хочет сначала опробовать эту программу в лагере и провести с вами несколько занятий из этого курса.
– Она будет пробовать свою программу на нас? – переспрашиваю я, ушам своим не веря. Вот это счастье!
– Да, посмотрит, как дело пойдет. Это только для старших детей, конечно, – отвечает Александра Викторовна.
Кроме полных имен Федина мама часто использует в обращении слово «дети», деля их на «детей маленьких» и «детей старших». Причём, это деление так относительно, что в разных обстоятельствах можно оказаться в разной категории. Иногда даже вожатые попадают у неё в категорию детей. Разумеется, только при своих. Чтобы не понижать авторитет.
Феде это очень не нравится, ей хочется быть старше. Мне же наоборот приятно. Ничто не может расстроить меня сильнее, чем замечания приезжающих в гости родственников о том, как я повзрослела.
– Поезд номер двадцать семь… – доносится из динамика.
