– Бога Солнца всегда привлекали дикарки, – фыркает заступница. – И грубиянки.

Всегда?

– Компания тишины, – повторяю я.

– Что значит «безродным»? – возмущается следом. – Я тоже была послушницей равно тебе, мы прошли одним путём…

– Быть послушницей и быть в Монастыре различно.

Соседний столик шумит. В конце залы наблюдаю Гелиоса, который беседует с десятками незнакомых лиц; всё-таки мир их чужд. Моё – затворничество. И напрасно я отправила его заниматься рабочими делами – пред рабочими делами в воздух вздымал запах дурмана, а в горло заливали медовое питьё. Напрасно отлучилась, пообещав, что не пропаду и найду дело по нраву – по нраву здесь можно только плюнуть в лицо каждому из присутствующих.

– Ты всего лишь жена известного всем господина, – говорит первая. – Это статус, не показатель.

– Известного всем, – подытоживает вторая.

Я оборачиваюсь к ним (до сего момента пренебрежительно одаривая профилем) и спрашиваю:

– Вы знаете моё имя?

Ощущая подвох, женщины медлят: смотрят, теряют улыбки, хмурятся. Однако отвечают и отвечают верно:

– Луна.

– В этом дело. – И я пригибаюсь к говорящим. – В этом, ибо мне ваши мена неизвестны и неинтересны. Моё имя – только моё – звучит в ваших беседах и отравляет ваши разговоры, ваши умы, ваши мысли. Я не просто жена. Я – богиня. Я – власть клана Солнца.

– Но…

– Я. Здесь. Власть.

Выплёвываю медленно. И жёны отступают под недовольные взгляды мужей – те улавливают повышенный тон и моё дерзостью брызжущее лицо и зовут несчастных под крыло.

– Это твоя история, солнце, – говорил накануне Гелиос. – И потому не бойся менять сюжет. Меняй его тогда, когда возжелаешь сама.

– Что это значит? – спросила я.

– Захочешь иного – сделай это, возьми, реализуй. Захочешь быть иной – пожалуйста. Захочешь быть с иным – твоё право. Меняй, меняйся. Будь. Пробуй. Верши. Ты умная девочка, Луна, я не хочу утаптывать твой потенциал и твой ум в этом обветшалом, старостью дышащем поместье.

– Мне нравится быть с мужем, а он говорит ужасные вещи.

– Я говорю правду.

– Можешь сделать одолжение и замолчать, Бог Солнца?

– Умная девочка, – улыбнулся он. – Но ты не муза, Луна, ты – правитель.

– Воин. Я воин. Я читала про архетипы.

Наблюдаю заскучавшего Гелиоса, а потому оставляю наскучившие закуски и такие же – только вмиг замолчавшие – женские станы, и приближаюсь к супругу. Мужчина объясняется с незнакомыми; исправлять приятный факт незнакомства я не желаю, а потому припаиваюсь к Гелиосу и прикусываю за ухо.

– Солнце моё, Луна, – забавляется он, – обожди. Я договорю.

Один из незнакомцев утапливает взгляд в паркете, другой – в растерянном лице собеседника, третий – в отсутствующем вырезе моего платья.

– Хочешь произвести – как это называется у вас, умников? – фурор? – издеваюсь я и ловлю сбитый мужской взгляд. – Подыграй.

Выхожу на пустующий центр залы, отстраняю от себя бокал и показательно разжимаю пальцы. Тончайший, перебивающий фоновую музыку, звон привлекает внимание и обращает взгляды. Все до единого. Стекло рассыпается у меня под ногами, а потому я аккуратно переступаю через него и бёдрами виляю к лестнице. Смотрю на Гелиоса лишь однажды – через плечо. И он, оставляя удушающую компанию и по пути развязывая удушающий галстук, преследует.

Поднимаемся по лестнице; мужчина чуть за мной. Я не вижу, но чувствую, как скребутся преследующие нас глаза. Я не слышу, но чувствую, как мгновение спустя обсуждением разразятся их мраморные стены.

– Очаровательно, правда? – самодовольно улыбаюсь и, разразившись смехом, бойко разворачиваюсь к подступающему Гелиосу.

Прыть и грациозность остаются на лестнице; более никого на этаже нет. Хочу воскликнуть, как ловко мы разыграли присутствующих в зале и как растрясли армией сплетен их пропахшие скукой спальни. Вот только Гелиос из роли не выходит и вместо задорной улыбки прихватывает за талию. Поднимает и подтаскивает к золотой, обрамлённой белым стеклом, полке, усаживает подле гигантского растения и прижигает бёдра.

– Ты что наделала? – спрашивает Гелиос.

Он злится?

Спешу оправдаться: хотела пошуметь и одарить темами для новых бесед.

– Нет же, – перебивает мужчина. – Со мной.

Ловит взгляд – растерянный. Растерянность – ощутив его неконтролируемое напряжение – сменяю на хвастливую улыбку. А дурман в глазах нравится ему ещё больше.

– Как собачонка готов за тобой бегать. Ну что это, Луна? Только хвостом вильни.

– То есть, – уточняю я, намеренно огибая суть фразы, – сейчас я вильнула хвостом?

– Буквально.

Подтаскивает к себе за бёдра, а я, взвизгнув, отталкиваюсь и смеюсь:

– Не разрешаю! Прочь, Бог Солнца.

– Ещё и так?

– Я просила подыграть, а не заигрываться.

– Подыгрывать не пришлось.

И он говорит, что фурор – как выражаемся мы, умники, и я в их числе – хитрая кошка – прошёлся по гостям и растоптал его; за таким движением нельзя не пойти.

– За тобой нельзя не следовать, ибо…

Не даю окончить:

– Как собачонка, значит?

– Издеваешься, – вздыхает мужчина и приглаживает ткань юбки. – Хочешь слышать это, верно? Хочешь знать, что тебя хочется слушаться.

– Не понимаю, о чём ты.

– Да, как собачонка.

Скидываю его руки с себя и велю:

– Сядь в ноги.

Хмурится и вопрошает спесиво:

– Ты хочешь, чтобы я слушался так?

– Переспрашиваешь, а, значит, в словах своих не уверен.

В тот же миг садится на одно колено и щекой припадает к разрезающей атласную ткань ноге.

– Не опасаешься, что некто явится в неподходящий момент и окрестит не самыми приличными словами в очередной раз?

– Я не опасаюсь за свою репутацию, ибо в ногах у меня ластится муж.

– Ластится… – словно пробует слово на вкус.

Развожу колени и подначиваю:

– Ждёшь следующей команды?

– Без согласия не возьму, ты знаешь, – смеётся он и – вдруг! – кто-то в самом деле объявляется на лестнице.

Повернувшая за угол пара ловит нас в очевидно компрометирующей позе, забавляется и бежит прочь. Хохот сплетается со скрипом уносящих половиц.

– Довольна? – восклицает Гелиос после исчезновения молодых.

– Более чем.

Прикусывает за щиколотку и ощущает припавшие на плечи руки, пользуется моментом и закидывает на спину. Велю статуэткой вернуть на место подле растения – злорадствует, говоря, что наигрался в мои игры и теперь ему потребны свои.

– Какие же? – восклицаю я, оглядывая удлиняющийся коридор с потолком внизу и из земли произрастающими хрустальными люстрами.

– В которых хищник волочет пойманную добычу на дерево.

Открывает дверь и, захлопывая следом, избавляется от меня: падаю на кровать. Сквозь распахнутые гардины заливается свет садовых фонарей и пробивающихся сквозь плотное небо звёзды.

– Ты ещё просто не представляешь, чего добилась, солнце моё, – приправляет Гелиос, расстёгивая и закатывая рукава рубахи.

– До какого каления довела тебя, хочешь сказать? – поправляю я, однако вместо встречного смеха получаю недобрую улыбку.

Но недобрую не равно злую. Равно злорадную. Хитрую, искушённую, довольную – собой и мной.

– Сегодня полнолуние, ты знала? Твоя приятельница на небе подглядывает за нами, посмотри, – говорит мужчина и выдёргивает из брюк ремень. – Я серьёзно. Посмотри.

Ищу подвоха, однако слушаюсь. Сползаю с кровати и подползаю к балконной двери, открываю её и заваливаюсь на ледяную металлическую жердь. Луна – в самом деле – подмигивает сквозь потоком идущие облака. Свет её озаряет сад – лабиринт и скамьи.

Шею придавливает рука, вторая ложится на бедро. Прохлада улицы и ночного воздуха обдаёт по коже, следом по коже обдают губы. Горячие, коньячные.

– Будешь просить, – улыбается Гелиос и прижимается вплотную.

– Посмотрим.

Не прекращаю издеваться, однако под ногами землю едва ощущаю.

– Это не вопрос и не предостережение, дорогая жена, это факт. Будешь.