Я осматриваю присутствующих и вопрошаю о поспешности встречи; мы могли пересечься на приёме у бога Жизни. Дин подносит ящик вина, выражает радость знакомства и обещает отныне лучшее угощение.

– Что взамен? – улыбаюсь я.

Так прямо.

Мальчишка оскорбляется, а приведший его Монолит смеётся. Для бога, особо уродующего земли и людей, он был чрезвычайно приветлив, улыбчив и доброжелателен. Бог Воды представляет бога Войны и говорит, что пожаловали они нарабатывать связи у младого поколения.

– Младое поколение обленилось: им бы стоило обивать порог вашего дома, а не слюнявым прихвостнем следовать за старшим поколением, – говорю я и пожимаю плечами.

Бог Виноделия оскорбляется и едва не теряет ящик пойла, а бог Войны обнажает оскал и подобно гиене хохочет.

– Младое поколение обленилось, право, – утверждает он. – Но только в том, что ленится изжить старых богов и подать их запечённые головы на празднестве во имя новых.

– Не хватит вам, молодым, ума, силы и характера для того, – подхватывает Монолит.

Речи бога Войны нагружают, обдают тяжестью, осторожностью; мы приглядываемся друг к другу. Угощаю гостей открытой коньячной бутылью и располагаю в зале. Только бы Луна – спящая нимфа – не объявилась.

Но она объявляется. Мысли приводят упомянутую: Луна спускается в гостиную и просит у меня помощи. Беседы иных её не беспокоят. С радостью отвлекаюсь:

– Да, говори.

– Мы можем отойти?

– Не будем терять времени. Говори.

И девочка, перекидывая волосы через плечо, оборачивается спиной.

– Будь добр, верхние пуговицы.

Взгляды, некогда ласкающие коньячный стакан, обращаются к Луне. Плечи у ее желтого платья приспущены, позвонки выглядывают сквозь расстегнутый ворот. Сколько их можно пересчитать за те секунды, что я поднимаюсь, подступаю и застёгиваю неподдающуюся пару пуговиц?

Поправляю плечики и констатирую окончание действия.

– Спасибо, Гелиос, – благодарит девочка и разворачивается на носках, вновь обращаясь к гостям лицом. – Рада приветствовать вас.

И, словно бы, ожидает чего-то. Первым догадывается бог Воды: поднимает сморщенное под пустынным солнцем тело и кивает. Луна бросает снисходительную улыбку, а на оставшихся в креслах пренебрежительно ведёт бровью. Я касаюсь её талии и прошу обождать в саду: подоспею непременно.

– В этом дело, – говорит Бог Воды и виновато прячет глаза.

– О чём ты?

Молчит. Молчит, а я велю договаривать.

– К Полису дошли вести, что значимый бог избрал себе жену.

– Все боги избирают себе жён и мужей.

Отвожу суть беседы, хотя понимаю мысль, к которой подводят бедолаги, неспособные плюнуть правду в лицо. И к чему оно им?

– Но не все провозглашают их равными божествами. Теперь каждый желает стать равным.

Кусает щёки изнутри: утаивает.

– Что ещё?

– Такой же резонанс произошёл, когда пожаловал Хозяин Монастыря и заявил равные права.

Тогда люд удалось убедить в том, что Ян был рождён богом; слабые умы с радостью впитали легенды о потерявшемся мальчишке в чертах грязного Полиса: порочные улицы и блудницы на площади Девы Мари воспитали в нём истинного бога земных удовольствий.

– Вы прибыли знакомиться или предупредить о чём-то? – вопрошаю я.

– Второе, – говорит бог Воды. – Только скажи: армии двинутся к Полису, войны отвлекут незрелый люд, мор одолеет их неверующие сердца, мёд растечется по венам и мыслям.

– Не стоит, – улыбаюсь я. – Мы справимся, как справились тогда.

– Тогда мы лишились клана Солнца.

– Это не связано с появлением Хозяина Монастыря.

– Разве?

– Не связано.

– Во что ты веришь и что является правдой бывает различно, Гелиос. Тебе ли не знать.

– Мы справимся.

Ещё недолго компания занимает беседы и отнимает пару бутылей горчичного. Провожаю гостей и обращаюсь к Луне, что сидит на качелях и горделиво отводит взгляд.

– Не получается.

Хмыкает и отворачивается.

– Не получается у тебя обижаться, солнце.

Она в секунду улыбается и забирается в объятия, заявляет об одиночестве и потраченных впустую часах: отвлекает, видит серьёзность на лице.

– Нам есть о чём беспокоиться? – аккуратно спрашивает девочка.

Спешу утешить:

– Всё хорошо, Луна.

Каким богам следует молиться, чтобы наше спокойствие не нарушили? Вот только юное сердце всегда созывает беду.

– Я могу простить тебя за поцелуй и ужин.

Разве перед таким устоишь?

Поддерживаю: предлагаю – дабы исчерпать вопрос окончательно – внести в список всепрощения ароматную ванну. Глаза девочки загораются: она обожает растирать кожу щербетом и купаться в маслах, а я обожаю кусать щербетом натёртую кожу и слизывать маслом напитанные крупицы пота. Набираю ванну и готовлю ужин; ко мне спускается демонница. Шлицы обнажают распаренные, отдающие краснотой бёдра, голые плечи заставляют тонуть в ямочках ключиц.

– Вот это ароматы! – объявляет девочка (не могу называть её сейчас девочкой; превалирующая женственность не позволит оскорбить её даже мелочным «девушка»; проходит и замирает. – Что на основное блюдо, а что на десерт?

Издевается. Как всегда. И основным блюдом, и десертом могла служить только она. Показательно открываю чашу: овощи с травами; в воздух взвинчиваются ароматы мускатного ореха, корицы и имбиря, мёд стекает со спелых раздавленных плодов.

– А мидий не будет?

Луна пожимает плечами. Мидии стали позывным, аргументирующим дальнейший досуг без одежды.

– Не нужны, – говорю я.

– Кому как.

И вновь жмёт плечиками.

– Не нужны.

– Я попробую.

Всё с ней было игрой.

Луна подхватывает раздробленный шоколад с десертной тарелки и прикусывает ломтик. Отмечает:

– Горький.

– Не просто так.

Улыбаюсь и ухаживаю: склоняюсь над плечом, будоражащим неприступным благоуханием, поправляю комплект посуды и сажу девочку за обеденный стол. Луна забрасывает ногу на ногу и накладывает салат: распустившиеся шлицы скребут нутро; ни о какой еде думать не получается – лакомый кусочек сидит напротив.

– Держи.

И Луна протягивает миску. Подводит:

– Выглядит аппетитно.

– Согласен.

– Благодарность повару, сегодня он искусен, – улыбается девочка и под конец ужина бросает на опустелую тарелку салфетку. Выдаёт себя окончательно.

– Смею передать что-либо? – поддерживаю я.

– Да, есть кое-что.

– 

Говори.

Луна отодвигает посуду и заползает на стол, коленями прижигает каленое стекло и ловит раскаленные губы. Хочу стащить и утащить её, но девочка бегло отстраняется и спрашивает, понятен ли посыл сообщения.

– Концовка немного размыта, – говорю я. – Повторишь?

– Запоминай.

И она опять целует.

Умеет сводить с ума – в секунду. И так же через секунду отстраняется и делает безучастное лицо. Напоминает Джуну… Помнится, колючесть и ядовитость сестры в некоторые моменты удручала. Для женщин кусаться сутки напролёт – отталкивающее явление. А потому старшая сестра всё еще не связала своё имя с иным кланом. Потенциальные женихи боялись её и после знакомства терялись.

– Я хочу отношений с тем, – говорила она, – кто в отношениях будет большим мужиком, чем я.

И смеялась.

– Потому ты одна.

– Почему один ты? – язвила сестра, хотя ответ знала (просто не позволяла себя обижать).

– Не кусайся, Гелиос не пытается тебя оскорбить, – вмешивалась Полина.

– Конечно, Гелиос вообще не пытается что-либо сделать, – морщилась Джуна. – Тебя устраивают отъезды младшей сестры в бордель?

Она знала, что конкретно нанесёт больший удар. Всегда знала и пользовалась этим.

– Ты под юбку к ней не заглядывай, – говорил я.

– Он погубит её, – подытоживала сестра.

– Прекрати.

– Думаешь, если под боком партнёра окажется близкий тебе, дела пойдут лучше? Думаешь, я не знаю о процентах, которые ты имеешь с Монастыря? Думаешь, если вручишь родню, его гадкий бордель станет твоим?