Сначала он эти горшочки и мешочки снимать начал и мне давать трогать, нюхать и даже на язык пробовать. Половину полок попробовали, уж я умаялась, и проголодалась-то! А затем взял Мерлин с маленькой жаровни горшочек, в котором зеленое что-то медленно варилось, на стол поставил, ложку большую достал, меня к себе поманил. Я на ложку посмотрела, на горшок, и головой в ужасе замотала.

— Нет-нет, я хоть и не ученая, как ты, Мерлин сын Мерлина, а уж ты меня на всю жизнь научил, что не надо зелья пробовать!

— Да не бойся, — говорит он, — я тебе ничего опасного не дам.

— Не буду пробовать, — повторила я непреклонно и отвернулась.

— Значит, врала, — хмыкнул он вкрадчиво, — когда говорила, что на вкус можешь определить, что в похлебке есть, а чего не хватает?

— Так то похлебка! — возмутилась я. — А тут зелье твое! Попробуешь и в нетопыря обернешься какого-нибудь!

— В нетопыря не обернешься, — сказал колдун честным голосом и опять меня к себе поманил.

Я поняла, что не отвяжусь от него. Подошла, глаза зажмурила, рот открыла и с ложки все проглотила. А открыть глаза не смогла.

— Ну что, — со смешком поинтересовался Мерлин, — запомнила состав? Не бойся только, сейчас я тебя расколдую… это зелье окаменения.

А сам подошел ко мне со спины, и по голове меня гладит, и от рук его как мураши теплые разбегаются. Приятно, аж мурчать хочется. Надо злиться, а я млею.

«Ну, — думаю лениво, — только расколдуй. Я тебя так окаменею!»

Как двигаться смогла, глаза распахнула — Мерлин передо мной стоит. Я рот открыла, чтобы все высказать… и вдруг чувствую, что-то не так. Голову свою пощупала, ниже руками провела — а там волосы мои на месте! Пусть не ниже колен, как были, а до пояса, но это ж не растрепка моя короткая, которую никакими лентами в порядок не приведешь!

У меня даже дыхание перехватило и слезы на глаза выступили. Я к зеркалу метнулась, одним боком повернусь, другим, руками всплескивая, собой любуясь — а затем быстро ленту, вокруг головы повязанную, сняла и косу заплела себе. И к Мерлину повернулась.

— Спасибо тебе, — сказала дрожащим голосом, и в пояс ему поклонилась. — Думала, не видать мне больше красоты моей! Я тебя отблагодарю!

— А как? — заинтересовался колдун, зачем-то ближе подходя.

— Да я тебе… — я слов не находила, — я тебе…таких оладий напеку, каких ты никогда не ел!

Он засмеялся невесело и по носу меня щелкнул.

— Ты лучше скажи, что в зелье окаменения было?

Я задумчиво губы с остатками зелья облизала, а колдун вздохнул и отошел на несколько шагов.

— Корень пырея, — начала я пальцы на руке загибать, — яичная скорлупа, панцирь черепаший толченый, маково зерно, масло кунжутное… и еще что-то, не признала я.

— Я тебе и не давал того, что не признала. Чешуя василиска — ее попробовав, можно и навсегда окаменеть, — проговорил Мерлин с удовольствием, а я поежилась и пообещала себе никогда и никуда в мастерских колдуна не лезть. — Но и того, что ты перечислила, довольно.

— Для чего довольно? — насторожилась я. А сама улыбаюсь — приятна мне похвала!

Он пальцами по столу постучал, косу свою рыжую потеребил.

— Слишком много я мазей и зелий создал, а записи все разрозненные, вон где лежат, — и он на стол в углу указал, на котором ворох листов бумажных свален был. У меня опять руки зачесались там порядок навести. — Есть на полках и отца моего зелья, и деда — записи либо утеряны, либо вообще их не было. Давно хочу я книгу учетную создать с рецептами, да некогда мне. А ты мне помочь можешь. Дам я тебе амулет защитный — никакое зелье на тебя не подействует. И будешь зелья пробовать, названия с горшков и кувшинов списывать и состав записывать. А я уже сам потом по памяти меры буду проставлять и недостающие ингридиенты. Поможешь мне, Марья?

— Конечно, — сказала я радостно. — Помогу, конечно!

С той поры стали мы мирно жить и бок о бок много времени проводить. Теперь с утра я и завтрак, и обед готовила, затем мы с Мерлином в столовой вместе ели, а затем в мастерские его поднимались. Сидела я там тише воды, ниже травы. Зелья пробовала, на листы кхитайские состав записывала, а как набиралась кипа толстая, так сшивала и книгу делала.

А Мерлин рядом свои снадобья и мази варил. В минуты такие у него взгляд опять становился отсутствующим, и не дай Бог отвлечь вопросом каким или словом! Я раз попыталась, так он в горшок что-то не то сыпанул, и под самый потолок пламя зеленое загудело! Колдун пламя заклинанием загасил и мне ничего не сказал, но я все поняла и язык прикусила.

Но часто бывало, что заканчивал он работу, ставил снадобье какое-нибудь доходить, и тогда сам начинал что-то рассказывать, ужасно интересное: про страны дальние, про юниверситетус свой, про задумки свои мудреные, в которых я половину не понимала, но слушала, смотря на глаза его горящие, усердно кивая и его уму ужасаясь. Либо на вопросы мои отвечал, не высокомерно, а по-доброму, чуть дразнясь иногда. Но я на него не обижалась.

Залетали иногда в окна вороны с письмами, частенько заглядывал внутрь конь облачный и ржанием угощение выпрашивал. Я тайком ему оладьи скармливала — уж очень умильно он клал башку на подоконник, губешки раскатывал и «т-п-р-р-р-р» ими делал.

Во второй половине дня я ковер свой ткала и садовнику помогала, осмотрительно к кольцу волшебных растений не приближаясь. Хотя с лозой мы подружились — я ей делала вкусный компост, а она со мной играла — щекотала, под ноги подкрадывалась.

Мерлин же либо из замка улетал, либо лечением занимался, либо гостей принимал волшебных. Кого я только не видела за это время! И чародеев в колпаках черных, и в тюрбанах персиянских, и в фесках, и волшебниц противных!

Ладно, волшебницы как одна были красавицами писаными, но все равно противными. Чем они там с колдуном занимались, о чем общались, не знаю, а подслушивать гордость не позволяла.

Хотя я бы подслушала, но во время приема гостей ставил Мерлин на лестнице двух стражников, которые никого не пускали. Даже на шажочек вон-ту ступеньку протереть.

Так прошли пять седьмиц, и все ближе был тот день, когда зелье волшебное, на батюшкиной крови свареное, готово должно было быть. Позвал Мерлин меня как-то в тайную комнату рядом с мастерской и показал: стоит на медленном огне котелок небольшой, варится, а в нем зелье светится цветом медовым, солнечным.

— Три дня варить осталось, — сказал мне колдун. — На четвертый съезжу к отцу твоему и попробую проклятье с него снять.

— Вот оно какое, зелье чудесное, — ахнула я. — Только бы удалось тебе все, Мерлин, совсем немного же осталось! Не может у тебя не выйти же!

— Вот и проверим, — хмыкнул он, а вижу, приятно ему. — Глядишь, и жениться не придется.

— Да уж не хотелось бы, — пробормотала я, переливы солнца в зелье рассматривая.

— Не хотелось бы? — проговорил он совсем рядом со мной. А голос странный! Я к нему обернулась — а колдун меня взглядом так и сверлит. Тут я подвох почуяла, а где — не пойму.

— Так сам же говорил, — сказала я, лоб морща, — что тебе за нелюбимую идти неохота. Да и мне за нелюбимого тоже не хочется. Нет, — заспешила я, видя, что он нахмурился, — я тебе хорошей женой буду, если обеты дам, но по любви же лучше?

— Лучше, — согласился он задумчиво. Еще раз меня оглядел хмуро и велел:

— Вот что, Марья, ты иди. Делом мне надо заняться.

— Да что я сказала-то не так?! — возмутилась я, ногой топнув.

— Все так, — усмехнулся он невесело. — Иди. И завтра не приходи, и вообще больше не приходи, работать мне надо. Через три дня все и решим.

Я и пискнуть не успела, как он меня выставил. Постояла у двери, постояла, развернулась, косой по спине хлопнув, и вниз пошла.

Ну его, только душу рвет мне. Сказал бы, что не так, неужто язык бы отсох? Хуже дитя малого. Лучше уж с конем его дружить. Вот Облаку дашь хлеба — он и дальше у тебя из рук есть будет. А мужики отчего-то сложнее. Особенно один, рыжий.