Пока поднималась, запыхалась вся. Волосы из-под ленты выбились, в глаза лезут, и не поправить их никак. Встала я у двери круглой, по краям словно пламенем обугленной, постучала.

— Заходи, Эльда, — недовольно прозвучало изнутри.

Я кое-как спиной дверь толкнула, пятясь, с подносом вошла… и на что-то наткнулась, что-то смахнула на пол. Оглянулась через плечо, обмирая — за мной стол, а на полу две плошки лежат разбитые, и зелье разлитое вокруг дымком вьется, и пахнет черемухой и яблоком.

А за столом Мерлин стоит, вдыхая и выдыхая медленно. Ноздри раздуваются, глаза сверкают раздраженно. Я ойкнула, развернулась, еле поднос удержав, и к двери обратно пятиться стала.

— Куда же ты, Марья? — спросил колдун тоном нехорошим. Дверь за моей спиной клац — и закрылась.

— Да, думаю, позже зайду, — пробормотала я суматошно, оглядывая комнату, чтобы знать, куда прятаться. А она огромная, круглая, с окнами высокими. Пахнет тут травой и едким чем-то. И очагов несколько — на одном как раз котел малый кипит, — и печь небольшая сложена. А беспорядок какой! Столов тут множество, заваленных бумагами, и полок по стенам с порошками и зельями, и банок разных, и плошек, и вещиц разных невиданных, которых я и признать не смогла. Пол немытый сто лет уже, наверное, пылищи всюду — хоть картошку сажай. А посреди всего безобразия на столе, на подставке круглой яйцо мелкое золотом сияет. Вот оно, Кащеем за спор отданное!

Пока я бардаку возмущалась и куда прятаться думала, колдун рукой движение сделал, и ключ в замке дверном провернулся с щелканьем.

— Нет, — покачал Мерлин головой, — позже ты не зайдешь. Потому что сейчас не выйдешь.

Я вздохнула, голову склонила. Злится-то как!

— Прости меня, — затараторила, — я ведь поклониться тебе пришла, поздороваться, аппетита пожелать отменного да накормить обедом вкусным. Не сердись, свет мой ясный, я тебе зельев этих наварю сколько захочешь!

А сама сделала еще несколько шагов назад и к двери спиной прижалась — уж очень злым хозяин костяного замка выглядел.

— А рассказать, как ты обратно в замок попала, не хочешь? — проговорил колдун вкрадчиво, стол обходя.

— Не хочу, — честно призналась я, на него завороженно глядя и на всякий случай поднос удобнее перехватывая — чтобы врезать, если вдруг рассвирепеет. — Если ты сейчас опять заупрямишься и меня из замка выкинешь, должно же у меня быть средство вернуться?

— Это средство тебя без волос оставило? — спросил он, руку протягивая и волосы мои хмуро трогая. — Зачем обрезала-то, Марья?

Мне волос до сих пор жалко было, а он еще и дров подбрасывает. Я губы надула, вздохнула расстроенно.

— Вот и я думаю, зачем? Все ты виноват! С другой стороны, все равно мне в жены к тебе идти, так что раньше обрезать или позже, какая разница? Ты не вопросы задавай, сокол мой ясный, ты обедай давай. У меня уже руки отвалились поднос держать. Я вон тебе сколько всего наготовила.

— Ох Марья, Марья, — сказал он тяжело. Поднос забрал, на стол поставил, а сам ближе подошел и по щеке меня погладил. — Глупая ты девка. Сказал же, улетай домой, нет, ты в лесу, полном нечисти и зверей диких, остаться решила. Пришлось защиту ставить. Так тебе еще и поутру ума хватило сюда вернуться.

— Так это ты был! — обрадовалась я. — Вот видишь, добрый ты, Мерлин внук Мерлина. Глубоко внутри, конечно. Не зря я решила, что ты будешь хорошим мужем. А что глупая я, — говорю бодро, а самой обидно — жуть, — так ничего, у тебя-то ума на двоих хватит. Признавайся — хотел ведь, чтобы я вернулась?

Мерлин выдохнул, глазами раздраженно сверкнул.

— Или нет?.. — предположила я шепотом.

— Надоедливая, упрямая, — усмехнулся он, за горло пальцами меня обхватывая. А глаза теплыми стали, в душу мне смотрят, и сердце мое колотится, как заячье. — А красивая какая, зараза, смотрел бы и смотрел. Как бы тебя научить, чтобы больше ко мне не лезла, покой мой не нарушала? Не боишься совсем ничего?

— Тебя я не боюсь, — сказала я шепотом.

Он щеки моей губами коснулся и отступил.

— А зря, — и снова глаза его холодными стали. — Я тебе обещал, что в лягушку превращу, если ты вернешься?

— А как… кваааа! — завопила я, на пол падая. Забарахталась — ткань какая-то тяжелая меня с головой накрыла. Затем за ногу меня дернули, вверх подняли: увидела я, что лежит на полу платье мое огромное, амулет в виде коня и лента с волос, увидела лапки свои с перепонками и Мерлина, который меня вниз головой за лапку держал.

— Прощай, Марья, — сказал он, по брюшку меня почесал и зачем-то к окну понес.

— Чтоб у тебя бородавки по всему телу пошли, — проквакала я обиженно и лапки на груди сложила. — Ну погоди! Я тебе в следующий суп перцу столько насыплю, что ты неделю с высунутым языком ходить будешь! Ну все, — задрыгалась я, — попугал и хватит!!! А ну, целуй меня обратно!

— Зачем? — заинтересовался колдун, у окна останавливаясь.

— Чтобы я снова девицей стала-а-а-а!

Этот злодей меня за лапку раскачал и из окна выбросил! Я уж думала все, разобьюсь, но меня словно рука невидимая подхватила и понесла за стену над садом чудесным, донжон окружающим, над кузней и конюшнями, над курятниками и оружейной… Плюхнуло вокруг, застрекотало что-то, я задергалась — и всплыла на поверхности рва, который замок окружал.

— А если меня цапля ка-ква-кая съест? — крикнула я в сторону стены. — Ты-то лягушек не ешь, а они да!

Поплавала кругами там, поплавала, ругаясь. Вспоминала женихов своих — были ведь среди них парни добрые, скромные, работящие, нет, мне колдуна подавай, да еще и с придурью!

Вечер уж наступил, солнышко к закату пошло. Лежу себе на воде, лапки за голову закинув, качаюсь, думу думаю. Но не волнуюсь сильно — сейчас время ужина подойдет, колдун обо мне вспомнит и расколдует. Кто же после моей стряпни что-то другое есть захочет? Уж тогда я на нем и отыграюсь, только дай волю. Разве можно так с живыми людьми поступать?

Но скрылось солнце за горизонтом, а не вышел ко мне Мерлин. Вот упрямый какой! Сухарями давиться будет, а под венец — ни-ни.

Расстроилась я. К берегу подгребла, на кувшинку села, сижу и песню печальную напеваю. Проголодалась уже, да и скучно здесь. Лягушки остальные ко мне не приближаются, видимо, напугала я их ругательствами. Пою-то слова человеческие, а все равно слышу, что кваканье получается, и душевное такое, жалостливое, громкое! Пою и размышляю, что дальше делать.

Как теперь-то в замок возвращаться? Тут хоть девицей, хоть лягушкой, а замуж за Мерлина выходить надо. И что я, глупая, его в ответ поцеловать не додумалась? Алена мне шепотом говорила, что с Кащеем это лучше любых уговоров работает!

— Как прекрасно вы поете, леди, — прервал кто-то мои мысли, и я на аршина три вверх от неожиданности прыгнула. Обратно в воду плюхнулась, подняв рой брызг, выплыла на поверхность.

Смотрю — сидит на соседней с моей кувшинке лягух большой с грустными-грустными глазами и вздыхает.

— Не пугайтесь, леди, — проквакал он, на задние лапки привстал, переднюю к груди приложил и поклонился учтиво. — Очень я обрадовался, когда песню вашу услышал, сразу понял, что вы заколдованная дама. Никакая лягушка так не споет. Меня зовут сэр Гавейн. Я такой же несчастный пленник Мерлина, как и вы. Заколдовал он меня три луны назад, и с тех пор я здесь.

Я от испуга уже отошла, слушая товарища по несчастью, и так жалко мне его стало! С именем не повезло, так еще и лягушкой сделали!

— А за что же Мерлин вас заколдовал, добрый сэр? — проквакала я.

— Да за пустяк, — он лапкой махнул расстроено. — Стихи я плету торжественные, на пирах читаю. Вот и про колдуна сочинил, прочитал — а он рукой махнул, и сказал, что буду я теперь за оскорбление у него рядом с замком полгода лягушкой жить. И король похмыкал, но согласился, что право имеет.

— А что за стихи-то? — поинтересовалась я жалостливо.

Сэр лягух на лапках задних приподнялся, переднюю вперед протянул и проквакал: