— И как же мы туда попадем?

— Как же? На крыльях, конечно же!

Глава пятая. О союзниках, белых вестниках свободы

Едва сопроводили их птицелюди в хижинку, Осока приметила, насколько движения крылатых спутников были скованы и стройны. На вопросы они отвечали уклончиво, не давали и шагу в сторону ступить. Как бабушка и предупреждала: будут от любой опасности охранять, только вот ничего более опасного, чем эти трое, здесь не будет.

Осока боялась даже дневник достать, проверить, не замолвила ли бабуля словечко о здешних местах. Понадеялась на удачу: навряд ли их с первого же мгновения поведут на плаху. Конечно, думая об этом, Осока не ручалась за себя, ведь ее они уже за глаза наверняка недругом объявили. Все-таки она и впрямь была той самой Болотной Ведьмой, согласно заветам бабули, и вела себя соответствующе. И не собиралась отступаться от этого.

Но спутников, благо, убережет от их гнева. Наверное. Осока надеялась на это.

Так или иначе, привели их едва ли не ночью в каменный, но источавший тепло домишко на отшибе. Внутри не было ни прихожих, ни горниц, ни всего прочего — только большая печь да много прочей железной утвари. Осока в том не разбиралась, видела только, что единственная и без того маленькая комнатушка заставлена доверху.

Похоже, привели к кузнецу, что работал в самом сердце дома — у печи. Даже не заметил, как они вошли. Он-то менее остальных походил на птицу, только выжженные и скукоженные сизые крылья за спиной напоминали о его, скорее всего, Голубином происхождении. Больше в нем отражались черты даже не зверолюда — пурина, до того движения четкие, до того глаза разумные. Раздутые от мощи ручища его опускали молоток на каленое железо, да кривилось от искр суровое лицо, похожее на искусно обтесанный камень.

Лишь когда Ворон-Гэхувэ настойчиво постучал, кузнец настороженно обернулся, но не успел ничего сказать, как Орлица-Юддая громоподобно воскликнула:

— Нидахасай! Рада тебя видеть в добром здравии.

Голубь отвлекся от работы, но не сразу заговорил. Сперва он осмотрел вошедших, остановился взором на зверолюдях и выговорил с ярким, выделяющим гласные говором:

— Я вижу незнакомцев и нужду говорить на одном из ответвленных языков, — коряво выразился кузнец, не откладывая молота, но опуская раскаленное железо. — Приветствую.

— И тебе доброго вечера! — миролюбиво улыбнулась Солнцеслава.

— Здрасьте, — смущенно ухнула Бажена.

— Здравствуй, — четко, но напугано проговорил Лун, видно, стараясь не запнуться.

Осока же осталась позади. Разве обязательно что-либо говорить? Златоуст выжидающе смотрел на нее и, так и не дождавшись, бросил последний укоризненный взор.

— Доброго вечера и спасибо за прием, сударь, — с осторожностью посла выговорил он и поклонился в ноги.

За ним повторили и спутники. Несмотря на то, как Златоуст толкнул ее ногу, Осока повторять за ним не стала.

Зато Нихасадай поклонился в ответ, попытавшись повторить, но с его большим телом тяжело было изобразить почтение.

— Нашим заморским гостям требуется соорудить крылья, верно? — спросил он уже у Юддаи.

— Мы хотим отправить их на Ахасе, в небеса, — подтвердила та, возвысив крылья. — Необходимо познакомить их с нашей высшей целью и приобщить.

— Понял. Возьму мерки и займусь, — неторопливой и плавной, как поступь хищника, походкой отправился Нихасадай в глубины комнаты и исчез там.

Осока краем глаза заметила, как Солнцеслава заскакала на месте. Про себя Осока улыбнулась — всяко свободолюбивой певице хотелось полетать, ощутить на себе силу небес, может, до самих предков долететь. Если бы не рассказы бабули, Осоке бы и самой хотелось, сама бы предвкушала, но теперь же она могла только предупредить: чем выше взлетишь, тем больнее упадешь.

Вернулся Голубь-кузнец с полными руками кожаных полосок. Осока невольно коснулась зеркальца. Что же получается, ей давать еще каким-то ремням свое тело оплетать, подобно цепям? Ну уж нет. Осока бы сторонилась, но некуда — позади стояла уже знакомая троица, а пререкаться с ними лишний раз не хотелось.

— Мне нужно сделать отметки, где вам крепить ремни к запястьям, плечам и у локтя, чтобы натянуть на них остальное, — немногословно пояснил Нидахасай, протягивая кожаные полоски так, словно их можно было пощупать.

Безусловно, Солнцеслава не упустила возможность первой выбрать себе кожу на ремешок. Быстро перебрав все предложенные куски, она оставила у себя три из них и объяснила:

— Они мягкие, словно пух, и натирать точно не будут, их беру! — улыбнулась она Нидахасаю, да так, что тот невольно приподнял уголки губ в ответ.

— Я, пожалуй, возьму те, что потверже, чтоб не скользили, — изобразила на сильной руке Бажена, кузнец понимающе кивнул ей.

— Если можно… Я бы взял покрепче… Чтобы не разорвались и не сползли, — тихо произнес Лун, судя по выражению лица, он не был готов к подобным свершениям.

Нидахасай протянул ему кожаные полоски, но не втиснул, а так, чтобы Лун мог подойти к нему сам. Тот сделал шаг на неровных ногах и с сосредоточенным видом принялся перебирать полоски, быстро-быстро, словно мышь перебирает семечки.

— Мои пусть останутся на твое усмотрение, сударь Нидахасай, — с добродушной улыбкой отозвался Златоуст. — Ты наверняка в этом деле поумелее меня будешь.

— Я принял твои слова, — медленно кивнул Голубь и вдруг сам обратился к Осоке: — Ты не доверяешь мне, не так ли? Или не доверяешь крыльям, которые я делаю?

Осока впала в ступор. Ну и что же сказать? Что она наслышана об этом? Никого не удивит этим, только кузнеца в неловкое положение поставит. И как же ей отказаться?

— Я знаю одну такую чудесницу, что отказалась от дара полета, — хитро сощурившись, негромко произнес Нидахасай и усмехнулся. — Тогда я придумал для нее нечто новенькое…

— Нидахасай!.. — послышалось сзади.

Осока резко обернулась. Ворон! Его желтые глаза так вперились в кузнеца, что, казалось, своим пламенем готовы были того сжечь. Однако не так прост был Голубь-Нидахасай, он не дрогнул, а лишь уклончиво ответил:

— Вы даровали мне пощаду за мои прошлые прегрешения, Аракшакайек, и я не смею предать вашего доверия. — Он снова медленно кивнул. — На этот раз я сумею устранить недостаток, который не давал вам покоя.

— Мы будем очень благодарны за содействие, Нидахасай, — преспокойно, точно все шло по ее загадочному разуменью, ухнула Сова-Манаса.

Осока отметила, что та была совсем неразговорчива. И это шло ей.

— И верим, что ты идешь по пути искупления, который мы приготовили для тебя, — снова с тенью ненарочной злобы улыбнулся Гэхувэ.

— Нидахасай заслужил свое прощение! — вступилась за кузнеца Юддая. — Поэтому прошу, дайте ему заняться его законным делом. Признайте, не родилось еще такого же умельца, как он!

— Признаю. Но пока умение не освобождало от ответственности за свои поступки ни одного жителя Островов Уса, — уверенно возразила Манаса.

Наверное, Орлица хотела бы продолжить, но послышалось громкое хлопанье крыльев. Осока настороженно вскинула уши. Похоже, больше птицелюдей. В чем-то звонком. Доспехи?

— Не будем тянуть время и оставим Нидахасая с нашими гостями, — прервал спор Ворон, от которого все еще исходили волны опасности.

После он на местном языке обратился к Юддае, судя по тому, что он смотрел на нее и называл ее имя. Та кивала. Но приметила Осока: сжался от их слов Нидахасай, сложил крылья искалеченные.

Когда троица «покровителей»-Аракшакайек ушла, спутники едва ли не дружно вздохнули. Лишь Солнцеслава с недоумением оглядела всех, в том числе расслабившегося кузнеца.

— Да что тако…

— Солнышко, тс-с-с! — зашипел Лун, прикладывая к ее рту руку.

Снаружи послышались грузные шаги. Похоже, обступили дом.

На долгие части воцарилось молчание. Невольно Осока сжала Златоустов рукав.

— Уши развесили. Долго они тут стоять будут? — буркнула Бажена, обращаясь к Нидахасаю.