Тяжело вздохнув, Осока все же поднялась, прихватила за ручку тканевую сумочку и, на миг остановившись перед дверью и наконец убедив себя выйти, отворила проход наружу. Выскочив из комнаты – точно ее кто-то грубо выставил – Осока закрыла комнату на ключ и огляделась: вокруг, как и всегда, брели кучки народу то здесь, то там. Осока не знала, что они делали, и знать не желала, лишь хотела, чтобы они перестали в кои-то веки таращиться на нее. То заставляло ее каждый раз сгорбиться, сморщиться, прижимая к себе принадлежности учебные. Будь ее язык так же остр, как бабушкин, она бы им как задала!..

Но ничего. Свое получат. Когда Осока наконец своей цели достигнет, они еще вспомнят о Болотной Ведьме…

Быстрым-торопливым шагом миновала Осока широкие, залитые светом гульбицы, окна которых были изукрашены резьбой. Короткими прыжками преодолела высокие ступеньки узенькой лесенки. Выскочила из широко распахнутых дверей наружу и соскочила с рундука, торопясь к опрятным грядкам и мягкой сени под пышными кронами деревьев.

Так и добралась Осока до двора. А там уже вовсю благоухали утренние цветы, поднимались к небесам, слушая песни птичьи. Если бы не песнопения других птах – которых Осока прозвала бы скорее курицами или индюшками и уже в последнюю очередь ученицами ведьмовского отделения – цветочки бы и вовсе распускались так, что дорожки сквозь них было бы и не видать.

Но зато любимое местечко у корней дуба свободно было. Достаточно далекое от других учениц и достаточно близкое, чтобы наставницу услышать. Истинная благодать Матушки-Природы, не иначе! Сложив вещи и смахнув со своего укромного уголка росу, Осока натужно опустилась и заворочалась, устраиваясь поудобнее. Она никогда не упускала возможности сладко растянуться на длинном корневище, пока другие ученицы толкались на узких лавках.

Заговаривал в Осоке сварливый-чванный голосок, стоило ей обратить внимание на этих придир и притвор: разве такие, как они, могут стать настоящими ведьмами? Постоянно только и делают, что жалуются друг дружке, мол, условия такие для них не годятся, или что другие ведьмы – неопрятные и немытые, точно и не знают о существовании баньки. Но при этом они умудряются преспокойно улыбаться наставницам, когда те их хвалят. Вот если бы Осоку кто спросил, она бы обязательно об этом и сказала! Правда, никто так и не спросил…

А пока Осока строго оценивала других учениц-ведьм, наставница-Ласка принялась громко и четко описывать свойства очередного растения. Поняв, что нет смысла записывать не с начала, Осока сложила писало и чистую берестяную грамоту. Взор мимолетно коснулся круглого наручного зеркальца в искусном деревянном ободе.

Если другие ученицы с ведьмовского отделения и использовали этот полезный прибор, чтобы покрасоваться, то Осока редко разглядывала себя, и то не без доли равнодушия. Первое, что бабуля в ней утвердила: для ведьмы не так важно быть красивой, как умелой. И это подразумевало все подряд: от знания, что делает корень полевой ромашки, до истинной женской проницательности.

Наверное, поэтому Осока не следила за внешностью и не отличалась выдающейся наружностью: у нее такие же округлые ушки, как и у всех Медведиц, такие же вечно всколоченные короткие каштановые волосы, в которых порой застревали от невинного стручка до целой щепотки темени, такие же скучные, невзрачные черты лица. Но чем Осока невольно могла похвастаться хотя бы себе – это большие глаза-миндалины, искрящиеся на свету, словно родниковая водица.

Но, по обыкновению своему, Осока отражения своего не рассматривала. Взволновало ее другое.

Чересчур тревожное чувство, что не поддавалось никакому объяснению, заставляло ее опустить взор на витиеватый узор из листьев и корневищ. Еще в детстве бабушка рассказывала, что ей этот узор умелец знаменитый вытесал. Он ведь – поговаривали – и муху мог обуть!..

– Осока, ты ведь прекрасно осознаешь, что зеркало чудес не для прихорашивания создано?

Голос наставницы заставил юную ведьму вздрогнуть и схватиться за пишущие принадлежности.

– Конечно! Зеркало ведь служит для передачи сил! Но я не…

– Приступай к зарисовке.

Та нехотя кивнула, пока другие ученицы гнусно похихикивали. Вот что-что, а ведьмовское хихиканье старой карги у них получалось лучше, чем изготовление зелий!

Стоило преподавательнице травоведения отойти к подозвавшей ее ученице, как другие ведьмы с неприятными усмешками уставились на Осоку.

– Да откуда ей знать, для чего зеркала нужны? В ее-то болоте о них, наверное, не знают вообще, – пробормотала одна, видимо, не сильно обеспокоившись, что ее могут услышать. За ней последовали и другие:

– Пришла два года назад из своих топей и до сих пор не привыкла, стыдоба!..

– Научилась бы разговаривать хоть, а то вечно молчит. Небось, больше двух слов связать не может.

– Лучше бы и дальше в своих дебрях сидела, очередная «Болотная Ведьма»…

Тяжело вздохнув, Осока ничего не ответила: язык в горле застрял. Какие мы важные! Конечно, куда ей, бездомной дикарке, до этих писаных красавиц, знатных дочерей благородных крестьян? Куда ей до какой-нибудь Люболики, дочери Губошлепа? Которую никто не берет замуж, поэтому родители ее и спихнули в ведьмовское отделение, чтобы жить не мешалась…

Хотя, кого Осока обманывала? Ничем она не лучше. В мастерстве преуспела, да кому это мастерство нужно, если никто не спрашивает? Как гордо звучит – «Осока Болотная Ведьма»! А на деле – лесная зверушка, не больше…

И все же – не важно. Разве кто-то Осоке нужен, когда у нее есть цель? Да она и не гналась ни за дружбой, ни за… чем-то еще, что могло бы попортить успех ее замысла. Надо учиться, иначе ни на крысиный хвостик не приблизиться к цели.

Итак… Ну, и что это за растеньице? Душица. Снова сварливый голосок взыграл: на кой ведьме душицу зарисовывать? Будто настоящая ведьма не знает, как выглядит эта палка с розовыми цветочками! Ну, и распуколку нарисовать, и почки. Матушка-Природа, вот бы когда-нибудь оценивались знания, а не оттиски на этих грамотах берестяных!

Эх, а ведь с бабулей никогда не было надобно ничего писать… Осока сокрушенно взглянула на резьбу крохотного зеркальца и про себя вздохнула: ну и куда я без тебя, бабуля? Где ты теперь? В каких краях блуждаешь без своего зеркальца? А ведь всегда наказывала: «Осока, не смей даже прикасаться к зеркалу: бабка без него, как без рук, разобьешь – вместе подохнем либо от бедности, либо от болотниц[2]. Придет твое время – будешь делать с ним, что душеньке угодно». Как ни странно, Осока до сих пор не верила, что время пришло.

Отдался осколок в сердце жутким холодом…

Тогда-то, в миг тягучей тоски, к Осоке и явилось неожиданное озарение. Не изнутри, разве что, а снаружи: на садовые дорожки торжественно ступила нога гонца. Другие ведьмы, даже наставница, дружно заохали и заахали, ведь на Заячьем посланце гордо красовался знак великого князя: солнечный круг в россыпи звезд.

– Приветствую добрых сударынь! – провозгласил маленький, но невероятно статный зверец, уперев руки в боки и сделав широкий шаг в сторону ведьм.

«Добрые сударыни» не преминули снова залиться ехиднейшим смехом, привычным для всех ведьм, но явно жутким для покрывшегося мурашками Зайца.

– И тебе, добрый молодец, и тебе, – игриво отозвалась учительница. – Что тебя сюда привело?

– Ит-так, – слегка заикнулся тот, но вместе с тем выхватил из кармана письмо, подвязанное лентой с тем же княжеским знаком. – «Великий князь Драгомир приветствует благородных учеников Высших Школ и объявляет торжественное состязание! Спешите, честной народ, ежели хотите увидеть, как лучшие молодые умы Единого Берского Царства совершат всенародный подвиг…»

– А что за состязание хоть? А награда какая? Надо будет совершить подвиг для Царя? – наперебой загалдели ведьмы, похоже, привлеченные сладкими речами гонца.

Осока уже было зазевалась от скуки, однако…

– «…Победитель получит не только золото и славу, но и исполнение самого заветного желания от Великого князя Драгомира!»