Впереди топала Осока, ножками шаркала по земле, уткнувшись взором вниз. Златоуст шел рядом и не мог ума приложить: что же с ней такое? Неужели она здесь бывала? Это вряд ли. Или бабушка ей об этом месте рассказывала? Раз, судя по словам Ворона, тут была «предшественница» нынешней Болотной Ведьмы. Хотел бы знать Златоуст, что тревожило Осоку… Что она знала, что хочет рассказать, а что утаит. Его волновало все, что она ни скажет.

Только вот она ни словечка не говорит. Оставалось Златоусту только дожидаться, пока сама не пожелает поведать ему, что сможет, что захочет.

Встретили их на берегу трое — двое птицелюдов, что носили крылья за спиной, и одна разодетая в шелка птицелюдка с наполовину птичьими ногами и крылами вместо рук. Златоуст был мало знаком с родовой принадлежностью птицелюдов, знал только алконостов, сиринов и гамаюнов, что на землюшку Царства являлись в далекой древности. Солнцеслава же пояснила, что к ним явились ангелы и гарпия. И как ангелы не могут быть самками, так и гарпии не могут быть самцами. «Таковы особенности их вида, все выглядят по-разному», — пояснила Солнцеслава. Златоуст поражен не был, но на заметку принял.

Повели их сквозь густые леса. Леса те были, что ни скажи, поистине сказочными. О таких, как говорят певцы, ни в сказке сказать…

Огромные деревья, витиевато переплетенные меж собой, были испещрены дуплами. Вход в дупла притворяли крупные круглые двери. Между ними простирались небольшие мосты. Но зачем, если птицы умеют летать? Может, для калек или раненых?

В густых зарослях стояла прохладная тьма. Под ногами хрустели опавшие листья. После стольких дней на Та-Ааи не чувствовать жар земли казалось благодатью.

Златоуст приметил, что по стволам были развешаны круглые светочи, похожие на натянутые на веревку пузыри. Но, сощурившись и присмотревшись повнимательнее, он заметил, что светочи эти были сделаны из скрепленных скорлупок. Неожиданное применение!

— О, это мое любимейшее, что я изучала об Островах Уса — обычаи! — подскочила Солнцеслава, разглядывая светочи острым Кошачьим взором. — Все-превсе в здешних краях не просто так, Златоуст, ты знаешь?

— Что ж, поведай мне, в чем смысл. — Сам он не знал, любопытно ему или нет, но, может, найдет и этому знанию применение.

— Когда в семействе птицелюдей рождается новый прекрасный малыш, остатки скорлупки, из которой птенчик вылупился, они преобразуют в этот светоч диковинный. Те скорлупки, что разваливаются со временем, семья убирает. Так эти светочи постоянно обновляются!

— Наверное, с нашим родом такое бы не прошло, — на грани восхищения и брезгливости произнес Златоуст.

— Действительно! — повела усами-палочками Солнцеслава. — Кстати, я слышала, что эти скорлупки принято разрисовывать… Очень странно, что на деле это не так.

Златоуст повел плечом. Может, потом им встретятся разрисованные. Собственно, ценности эти знания никакой не приносили, как он и думал. Разве что в общении с местными может помочь.

Долго ли, коротко ли добрались они до поляны. Опоясывала та поляна неземное чудо — дерево столь широкое и крупное, что, казалось, его могли обхватить разве что с сотню беров. Настолько высоким было это дерево, что крон его не было видно. Возможно, они уходили в облака.

Древо это было везде покрыто дуплами, но уже без дверей. Как ни странно, такое природное обжитое изваяние не было никак украшено, разве что разноцветными листьями, что росли то тут, то там, на каждой веточке понемножку. Да и сам лес, хоть и обжитый, был беден, лишь пышные цветы и свежая зелень красили его. Златоуст, конечно, не из тех, кому до красоты было хоть какое-то дело, но видел явно: не похоже то на Ирий, сад Матушкин, как его описывали.

Тогда свернули провожатые к дороге, что рассекали поля вокруг огромного древа. Поля те благоухали пышными цветами, зверолюдский нюх купался в запахах. У Златоуста даже голова закружилась от такого изобилия.

Этой дорогой они прошли к стволу древа. Впервые увидел Златоуст нечто, напоминающее украшение: древесная кора утопала в рисунках, которых время не было способно стереть. Нарисованы были перья, птицы, небеса, цветы, деревья. Чей-то безликий призрак венчал всю картину — Златоуст предположил, что это Уруваккиявар, местная Матушка. Но, как ни странно, это оказалось не единственным, что покрывало ствол.

Были еще и более новые рисунки, они будто намеренно закрашивали старые. Три существа вытянулись от корней до разветвленных вершин: лицом к Златоусту обратились бело-серая угрюмая сова и коричнево-золотистый орел, боком к нему повернулся ворон-великан с иссиня-черными крылами. Все они сложили крылья и склонили головы перед призраком Уруваккиваяр, что простирался по кругу, точно наблюдал за каждым, чья нога ступит во владения ее крылатых подопечных. От такого пристального взора Златоусту стало не по себе.

Путь их продолжился уже внутри древа, и вновь Златоуст поразился размаху: внутри исполинского ствола скрывалось пустое, вырезанное насквозь пространство с дорогами, обвивающими стены. Возле дупел пристроились комнатки без дверей: то мастерская с неизвестными товарами, то святилище с деревянными птицами — совой, орлом и вороном, — то закуток с закусками, но не сладкими или диковинными, а, судя по безликим мешкам, обычным зерном. Как ни странно, здесь не стояло привычного для рынков шума, все переговаривались тихо, вполголоса. За весь путь Златоуст не приметил ни одного воришки или торговца краденным. Как будто птицелюди прилетали сюда по делам и дольше не задерживались.

— Ух, наконец-то! — нарушила молчание Солнцеслава.

— Что «наконец-то»? — устало полюбопытствовала Бажена. — Наконец-то этот праздник уныния закончится?

— Именно! — провозгласила та, поведя усиками.

— О! Надеюсь, твои слова наконец возымеют силу, усатая, — по-доброму усмехнулась Бажена, а Солнцеслава ее и не услышала, лишь, завиляв хвостом, поторопилась вперед.

Лун проскользнул за ней.

Златоуст взглянул на Осоку. Та выглядела… надутой. Как большая рыба. Златоуст про себя было усмехнулся.

— Может, тебе это понравится, и ты перестанешь кукситься, — тихо отозвался он, посматривая на нее.

— Не знаю, — ответила она так блекло, что у Златоуста опустился хвост.

— Постой, Осо…

Не успел он договорить, как Осока внезапно остановилась. Златоуст обогнал ее на шага два и собирался спросить ее, в чем дело, но обернулся сам.

Из него вырвался вздох. Оказалось, у вершины, куда вела долгая извилистая дорога, раскинулась почти что целая площадь, окутанная ветвями. Ветви те распушились в разноцветных листьях и сложились в трех уже известных птиц — сову, орла и ворона. Они будто плотно укрывали ветвями-крыльями этот закуток, оставляя сверху лишь одно отверстие, где остановилось солнце.

Златоуст обернулся к Осоке. С ветвей опадали листья, и один из них, сияющий голубым, приземлился ей на затылок. Та была столь поражена, что совсем не заметила этого. Только когда Златоуст сдул листок, она очнулась и, стоило алому румянцу проявиться на ее бледных щеках, отвернулась, проурчав:

— Спасибо.

— Не за что, — довольно улыбнулся Златоуст и попытался взять ее за руку, но та усвистала вперед быстрее, чем он успел сообразить.

И он бы точно вспылил, если бы не возглас Солнцеславы:

— Какая красота дивная! Листья всех цветов радуги-дуги! Ветви, сплетенные в картины прошлого! Я и представить себе не могла!

Ее ликование незамеченным не осталось: заморские птицелюди — спутники их — проводили пляшущую Солнцеславу добрыми улыбками. Златоуст же оглянулся внимательнее и заметил: они здесь оказались одни. Что бы это могло значить? В его мыслях закрались сомнения:

— Хотелось бы знать, зачем нас сюда привели… Все-таки птицелюди не самый мирный народ, и, судя по тому Ворону, мы их намерения поймем с трудом.

— Хотели б сожрать — давно б сожрали. Но они же нас пригласили зачем-то, — предположила Бажена. — А то что нас изводили, по всему лесу гоняли, чтобы потными вместо сольца…