В бледных руках Луна рассыпалась маленькая горстка камушков с подписями. Они едва слышно стучали о деревянную шкатулку, самую простую, но, тем не менее, с искусно вытесанными завитушами на крышке.

— Наигрыш на поляне тоже очень приятный, — медленно и осторожно присела рядом Солнцеслава, отставляя барабан. — Отчего не присоединишься?

Вмиг она забыла все слова, когда увидела его печаль. Она лишь села на колени и сложила ладошки. Под ней захрустела сухая трава: похоже, эту ложбинку Лун сам для себя изготовил, поэтому места тут оказалось маловато. Солнцеслава, стараясь быть ненавязчивой — что, к слову, всегда у нее плохо получалось — подсела ближе и ощутила непривычный жар на нежных щечках.

— Я очень скучаю по своей семье, — спустя какое-то время отозвался Лун.

— Это они тебе подарили? — коротко спросила Солнцеслава, кивая на шкатулку.

— Ага. В путь. Чтобы не забывать о них. Хочешь посмотреть?

От такого предложения Солнцеслава опешила. Лун делился чем-то столь близким… Наверное, быть с ним ненавязчивой все же действенная мысль!

Приняв из его рук сокровище, Солнцеслава осторожно повертела шкатулку и заглянула внутрь, засунув туда пальцы. Камушки загремели. Достав случайный, Солнцеслава вслух прочла:

— «От мамы»… Расскажи о своей маме, Лун. Очень любопытно…

— О… Мама у меня очень добрая. Она очень любила меня и жалела… Жаль, что ей постоянно приходилось за меня краснеть.

— Неужели твоя мама не защищала тебя? Ты же ее сын!

— Нет-нет, пыталась, конечно! — спохватился он, взволнованно бегая взором по колоскам колышащимся. — Просто… Уставала и не всегда получалось. Куда ей одной против целой толпы?

— А как же папа? Он не мог?

— Ему было не до этого… Все-таки он нас кормил. Он почти не заставал…

Лун замолк. Настолько не хотел вспоминать, что даже говорить об этом неприятно?

— А какой у тебя папа, Лун? — решила повернуть разговор в иное русло Солнцеслава.

— Н-ну… Тебе, наверное, это не понравитс-с-ся, — растерянно улыбнулся он.

— Почему?

— Он очень не любит певцов. Говорит, танцы и песни — пустая трата времени.

— Что же… Он не прав! — гордо заявила Солнцеслава, уж здесь она никак не могла сдержаться.

— Возможно. Он говорил, что искусство отвлекает от по-настоящему стоящих дел.

— Какие же такие дела у него поважнее искусства? — уже не скупилась на неприятие Солнцеслава.

— Ну… Звонкую монету зарабатывать. И семью кормить. Так он говорил, вроде, — припоминая, Лун вскинул взор к звездам.

— Правда? Только вот скучная такая жизнь и бессмысленная. Зачем жить, только чтобы поесть и поспать? — важно вскинула нос Солнцеслава.

— Может быть.

Может быть?! Солнцеслава обиженно фыркнула. Как же он не понимает? Глупый, глупый Лун!

Солнцеслава, подобно шкодившему Котенку, кинулась Луну на плечо и укусила его за ухо. Тот вздрогнул и отчего-то повалился, а Солнцеслава — за ним следом. Оказавшись у него под боком, она продолжала смотреть на него гневно сощуренными глазами.

— Но, Солнцеслава, так ведь ты мне не можешь доказать свою правоту! — выпалил вдруг Лун. — Пожалуйста, не кус-с-сайся!

— А то что? — надулась Солнцеслава, скрестив руки у груди.

— У меня ухо отнимется.

— Не надо меня обманывать! Я не так сильно кусаюсь!

— Но это по-прежнему не доказательство, — вдруг с твердой назидательностью ответил ей Лун. — Так, как ты себя ведешь, ведут себя только дети.

Его слова поразили Солнцеславу до глубины души. Ах, вот каков этот подлец!

— А как тебе доказать? Сплясать, спеть? — вскочила с места Солнцеслава, присев на ноги.

— Не это ли делают певицы? — подсказал ей Лун.

Ах, какой он!..

Осознав, Солнцеслава на миг задумалась. И впрямь! Надо спеть ему!

Конечно, не сейчас хотела это сделать Солнцеслава… Но ничего не поделаешь. Лун ждет этого от нее! Надо ловить мгновение, пока оно не выскользнуло из рук.

— Я… Я хотела это оставить на потом, но, видимо, пришел час мне показать, над чем я так долго работала! — заявила Солнцеслава, приложив руку к груди.

— О, хочешь показать свой сказ? — полюбопытствовал Лун, поднявшись за ней.

— Н-нет, эт-то, — неожиданно запнулась Солнцеслава. — Это другое… Послушай, а потом скажешь, как тебе! Хорошо?

— О, хорош-ш-шо, — смущенно прошипел Лун, устремив на нее свой внимательный взор.

Солнцеслава откашлялась. Да. Надо бы начать.

Но не уверена была Солнцеслава. Не уверена, что хотя бы частично уловила то, что хотела. Хотя бы частично поняла то, что хотела понять. Не слишком ли поверхностно? Похоже ли на правду хотя бы отдаленно?

Имеет ли вообще хоть какой-то смысл?

— Прежде, чем начну, — вдруг протараторила Солнцеслава, — скажу, что я тебе говорила, у меня плохо получается сочинять что-то свое, поэтому…

— Я не осужу. Можешь мне верить, — мирно и довольно улыбнулся Лун.

Эта добрая улыбка ободряла. Может, он и впрямь ничего не скажет. Что она не ребенок, что она может поймать настоящее в мгновении, как делали предки. Что она хотя бы может начать это делать!

Вновь откашлявшись и прочистив голос, Солнцеслава, едва не соскочив с напева, принялась от волнения то ли говорить, то ли петь:

Я слышу тишь твою

И очень сильно сожалею,

Что я лишь за спиной стою,

Не сделав твою жизнь ничуть светлее.

Хочу снять тысячи улыбок с твоих уст,

Запечатлеть в сказании моем,

Познакомить с миром многих чувств,

Но закрыт ты в одиночестве своем.

Лишь обернуть тебя бы за плечо,

Взглянуть в глаза, изгнать оттуда все печали,

Узнать же, наконец, о чем

Молчит душа твоя, душа твоя, что так устала.

Повисло молчание. Наверное, молчания больше всего и боялась Солнцеслава. Ох, и не умеет же она сочинять песни! Не умеет… Вот отсюда и непонимание в его глазах. Недоумение. Были тысячи сказителей до Солнцеславы Соловьиного Сердца, что спели об этом, и знала она почти каждую песню наизусть, лучше бы их и вспомнила! Зачем, ну зачем ему ее глупые, никому не нужные изыскания?

Только петь и танцевать она горазда. Как и говорил его отец, делать то, что отвлекает.

— Это было… Я не знаю, как это выразить… — опустил взор Лун. Солнцеслава слышала, как бьется его сердце.

— Легко и просто! — воскликнула она. — Скажи, как это было плохо. Не стесняйся! Я-то что? У меня есть гордость, я не стану так близко к сердцу…

— Это было так, будто ты дос-с-стала из меня что-то очень важное, — быстро проговорил Лун, сбиваясь и шипя. — Как выложить в слова все… Я думал, это невозможно.

— О чем ты? — пролепетала Солнцеслава, приложив руки к груди и ошеломленно выдыхая.

— Это дар, Солнышко, — от его слов ее сердце дрогнуло. — Дар вкладывать в слова то, что лежит на душе. Это же и называется искусство, да? Да ведь?

— Н-наверное… Учителя говорили, что это глубже, — неуверенно отозвалась Солнцеслава.

— Я не знаю, правильно ли это, должно быть так или нет, но мне очень понравилось, — говорил Лун неожиданно громко и четко, в глазах его серебром светились звезды. — Не знаю, достоин ли я этих слов…

— Достоин. С самого первого твоего слова, сказанного мне, — достоин. Достоин, как никто другой.

Солнцеслава покраснела. Мысль одна не давала ей покоя, завладела ею и не отпускала, пока мысль эта не станет явью. Ее манило вперед, и голова уже совсем перестала владеть хозяйкой.

Подавшись вперед, Солнцеслава оплела руками тонкую шею Луна. Взглянула ему в глаза, пристально, сосредоточенно. Сощурилась, а потом и вовсе закрыла глаза, ощущая прохладу его кожи. Коснулась мягкими губами его сухих, тонких губ.

Сердце застучало, подобно соловью, вспорхнувшему с ветки. Солнцеславу ничто не сковывало. Теперь точно ничто. Она прижалась к холодной груди Луна всей собой, ощущая, как он застыл, оторопел перед ней. Но не отстранился.