Вот, для чего они танцевали. Они очаровывали. И Златоуст не прочь был очароваться.

Он приоткрыл глаза. Взор расплывался. Златоуст увидел взмывшую точку, и в небесах разразилась молния, но наигрыш подхватил гром, точно слились природа и разум в единое целое. Раздалось далекое птичье пение, и Златоуст напрягся, чтобы увидеть: над головами их летает импундулу, подчиненная, но не пойманная, свободная в воле выбрать себе хозяйку. В середину озера вышла одна из шаманок — Златоуст узнал ее. Она посвятила Осоку в таинство этого танца.

Вспомнив про Осоку, Златоуст позабыл все, о чем думал до этого. Он же обещал посмотреть ее танец!

Дурман не спал, но разум прорвался из него в крохотный ход, куда протянулась спасительная соломинка — мысль. Долго искал Златоуст, не мог отыскать маленькой, слабой, хрупкой Медведицы. Ее тонкую белую шейку, ее большие пушистые уши, ее хвостик, похожий на почку вербы.

Вот она — голубая ленточка в волосах. Помазанные белым уши. Единственная Осока ходила с непокрытой головой, единственная не пела, а лишь танцевала. Вздохнул спокойно Златоуст: вон она, совсем рядом, идет по кругу, вместе с другими шаманками, движется с ними вместе. Окинув Осоку взором, он и не заметил поначалу, как расплылся в улыбке: под поневой, в этом открытом цветастом тряпье, она оказалась такой же крохотной, как он и думал. Угловатой, кожа да кости. Маленькая грудь колыхалась в прерывистом дыхании, руки дрожали, видно, от волнения, а ноги, похоже, хозяйку почти не слушались.

Но пусть нескладная, пусть безыскусная — по-прежнему она такая же славная. Старательная, с головой поглощенная танцем нитей. И ее они оплетали: конечно, она же не умеет ими плести. Но они тянутся к ней, чувствуют, что она с ними чем-то близка.

Как и Златоусту близка. Близки ему эти крохотные ручки, эти маленькие ножки, по-детски нежные. Эти поджатые тонкие губы и сощуренные голубые глаза, отчего-то светящиеся. Но более всего близко ее стремление прыткое, ее ребяческое и робкое воодушевление чем-то новым, неизведанным. С головой его накрывала радость за нее, за ее маленькие свершения и победы над собой. Ему хотелось подняться к ней и развеять ее скованность и сомнения, сказав «У тебя получилось!». Даже если она и воспротивится, он знал, что здесь он безусловно прав.

Поэтому-то и хотел Златоуст, чтобы Осока, наконец, остановилась рядом. Остановилась и никуда не уходила больше. Танцевала для него, ведь он ее всегда поддержит, даже если все вокруг будут против. Пусть и танцует она неумело, пусть неказисто, пусть не так, как до́лжно. Ему не хотелось то, что до́лжно, ему хотелось видеть, как это делает Осока.

Два шажка — и она уже рядом с ним. Не заметила его. Зластоуст не обижался: она же поглощена танцем. Пусть танцует. Как бы она ни танцевала, что бы ни делала, он хотел видеть все. Он хотел знать ее любой.

Барабаны играли все быстрее. Осока сбивалась, спотыкалась, а Златоуст даже не замечал: улыбался, как последний дурак, восхищенно смотрел, как она едва поспевает за наигрышем. В последний миг попадает. Поворот, мимолетный взгляд. Осока остановилась, рука ее сама протянулась к Златоусту.

Все остановилось. Дыхание замерло. Утих и Златоуст, взметнул взор, пристально взглянул в глаза Осоке. Он замер. Зачем она?..

Златоуст впервые не подумал. Не захотел думать. Коснулся кончиков ее пальцев. Ее маленькой руки, вполовину меньше его собственной лапищи. Посмотрел он Осоке в глаза и с огромным удивлением не заметил в них страха. Светились они небесами, светились тем же, чем был преисполнен сам Златоуст: надеждой. Он невольно дрогнул, когда Осока, будто его мысли услышав, потянулась к нему, щекоча пальцами его грубую кожу и положив ладонь ему в руку.

Не успел Златоуст возрадоваться, как раздался хлопок. Осока вскочила и, по сторонам озираясь, оторвалась. Озеро стало полниться туманом, и она, поджав губы и виновато скрывая взор, заторопилась вглубь озера, пока не скрылась.

Растерянный Златоуст застыл на месте. Туман, в котором исчезла Осока, стелился у его ног. Попытка пройти оказалась неудачной: туман душил, стоило в него окунуться. И что делать? Это отказ? Как это понимать?!

— Златоуст, смотри! — воскликнул Лун, подскакивая на месте.

Обернувшись на его зов, заметил Златоуст, как зверолюд с пятнистыми хвостом и ушами пытается разжечь костерок, который до этого колебался под их носом, а теперь потух, когда туман добрался до него. Златоуст смекнул: нужно разжечь, чтобы пройти вперед! И не успел понять, как деревяшки сами разлетелись в стороны. Наверное, взрывать их не стоило, но хоть одна деревяшка же просто загорелась, правда?

Да, так и есть. Златоуст бегло поднял ее, и его руку окутал дым. Пахло чем-то знакомым… Как те благовония! Наверное, они помогут ему дышать сквозь эту стену.

Не медля ни мгновения, Златоуст вбежал в туман и… не понял, что ему делать. Дышать стало и впрямь проще, но куда идти? Пока он думал, ноги его мокли в озерной воде, сапоги пропитывались насквозь. Но Златоуста это менее всего волновало, думал он о том, где в этой непроглядной густоте искать Осоку.

Может, она его не дождалась и убежала. Ну да, конечно, зачем ей его ждать… Не сумел быстро сообразить — пиши пропало. Но он же вроде быстрее всех прорвался вперед! Так не честно! Детский гнев чуть не попутал Златоуста, чуть не затмил его слух Росомаший, до которого донесся знакомый шепот совсем рядом.

Совсем близко! Златоуст рванулся на звук, шлепая по воде ногами, спотыкаясь о камни, но не теряя следа. Нюх его окутал запах дыма, и лишь уши остались ему верны. Рядом пробегали шаманки, подначивали его, толкали, щипали и шлепали. Златоуст удерживался от того, чтобы зарычать на них во все горло, но нельзя, нельзя сбиваться. Он не знал, куда торопился, но рано или поздно он достигнет ее. Достигнет и вытянет из этого тумана, достигнет и больше не отпустит!

Выдох — и Златоуст чуть не упал. Ноги внезапно заныли, сам Златоуст начал задыхаться. Нет, нет, как же не вовремя! Он наверняка совсем близко! Кашель вырвался из его горла, и Златоуст согнулся пополам, пытаясь собраться с силами снова, но очередной шаг отдавался болью. Он рванул в туман так, что выдохся…

Нет, он может идти дальше! Медленно, но Златоуст шел, шел уже не на голос, а слушаясь чувства, ощущения, которое никогда его не подводило.

Вдруг со спины его ударили. Первый, второй, третий раз. Та-аайцы! Скопом бросились за шаманками, сбивая его с ног. Ну, конечно, не ему же одному досталась возможность угнаться за ними. Только вот не нужны ему красавицы заморские…

Он согнулся пополам. Ну да… Он хочет, чтобы она перестала бежать. Он хочет, чтобы она сделала шаг ему навстречу.

И для чего? Чтобы заботиться о ней? Защищать ее? Почему? Зачем он так старается? Во всем ведь должен быть смысл, ведь так?

Но смысл был! Хотел Златоуст протянуть ей руку. Хотел помочь, потому что знал: он видел, что ее гложет. Разглядел он это в ней с самого начала, с самого Тихомирова Обета, нет, со Звездграда. Ее страх перед всем, что ее окружает, ее беспомощность. Ни семьи у нее нет, на которую можно опереться, ни дома, в который можно вернуться. Некому за нее постоять, никому нет до нее дела. Как и до него никогда никому не было дела. Кроме нее.

И ему будет до нее дело. Она ему уже не безразлична.

Мысли его прервал кашель. Златоуст осунулся и встал, ожидая, пока скрежещущая боль пройдет. Ожидая, пока перед ним пронесутся тысячи, пронесутся, чтобы тронуть ее, причинить боль…

Так нельзя! Он сделал шаг. Резью отдавались шаги, но он ступал, как мог. Он ее найдет. Среди всех, найдет первым! Потому что только он слышит ее зов, только он и мог его услышать.

Вдруг его тяжело вздымавшейся груди коснулась рука. Тонкие пальцы. Легкое, как ветерок, дыхание. Глаза, горящие в тумане. И голубая ленточка.

Златоуст поднял дрожащую руку. Коснулся мягких густых волос. На его палец намоталась лента, перетекла к нему плавно, точно там и должна находиться.