Как так? Осока диву давалась. Неужели Бажена просто догадалась, не подумав?
— Рабу в голову ударяет жара, из-за чего он падает, а фараон зовет себя сыном солнца. Умно, — улыбнулся кесарь Деменций, видно, и впрямь хваля. — Как тебе это пришло в голову так быстро?
— Да как-то… Само. Почуяла что ли, — неуверенно повела плечом Бажена.
— Что же, Бажена, отныне ты заслужила мою помощь, — торжественно протянул ей руку он.
Бажена, опять не думая, пожала руку. А если бы в ладони была отравленная игла?
Вдруг Осоке самой показалось, что она излишне надумывает.
— А что за помощь? — хитро сощурилась Бажена.
— Я возьму на себя честь изменить тебя, — торжественно заявил кесарь Деменций. — Отныне ярость упокоится в недрах твоей души!
Глава шестая. О танце изящном кошек со змеями
Сопровождало путников знойное солнце, но Луна оно ничуть не обжигало: наоборот, чешуйки хвоста пригревало, хотелось уснуть, растянувшись на ближайшем камне, понежиться под жаркими лучами. Редко такие теплые времена заглядывали к ним в Царство Берское! А вместо того везде с полгода правил снег, от которого Лун прятался, как только мог. Тоска охватывала сердце Луна: невесело было сидеть дома круглыми сутками, когда твои братишки да сестрички играли снаружи в снежки, когда сам не мог побыть на улице больше часа.
Но Лун не мог не посочувствовать своим спутникам: те обливались потом, останавливались, тяжело дыша, шли, едва передвигая ноги. Кесарь Деменций гнал их вперед, чтобы успеть в то загадочное место, куда направлялись Изгнанники. Поначалу Солнцеслава и Бажена, преисполненные любопытства, крутились вокруг кесаря, все выведывали у него, что да как, а под конец если и не молчали, то кручинились, как им плохо. В сторону кесаря Деменция тоже пару неприятных словечек отпустили и все, что он не так сделал, ему припомнили: Солнцеслава назвала его «высокомерным птенцом», а Бажена — «самовлюбленным срамцом». За спиной, правда. Бажена была не против и один на один выйти, к тому же кесарь Деменций обещал с ней зачем-то сразиться, мол, помочь хочет, только вот усвистел потом в начало отряда, хвоста не видно. Или как то же самое сказать о пуринах? Лун подумал, что думать-то о том как раз и не надо. А лучше порадоваться: Солнцеслава и Бажена, кажется, нашли то, в чем их мысли наконец-то сошлись.
Осока же со Златоустом молчали, но от одного их взора поджилки тряслись. Когда Лун их спрашивал, что же они не посерчают, выпустят пар, как это делали Солнцеслава и Бажена, Осока закатила глаза сердито, а Златоуст ее одернул, мол, нельзя на невинного Луна попусту злобу срывать. А сам пояснил: лучше тут против младшего кесаря не выступать, как бы хуже не стало, а так — с радостью поспорил бы, кто тут прав. Но упертых Солнцеславу и Бажену затыкать бесполезно, Златоуст надеялся, что кесарь Деменций просто не воспримет их слова всерьез.
Спустя два долгих дня войско достигло земель, где гулял ветер вольный. Лун за версту чувствовал запах соли. Похоже, наконец-то решил младший кесарь побаловать своих воинов и заморских спутников! Луну, конечно, и на жаре было неплохо, но и он не отказался бы от пыли отмыться.
С каким остервенением бросились темнокожие зверолюди на воду, надо было видеть: все тут же поскакали к морским просторам, раскинувшимся где-то под самими небесами, как только добрались — побросали вещички и кинулись раздеваться. Орлиное зрение Луна это заметило, хвост быстро охватил голову идущей рядом Солнцеславы, перекрывая ей глаза. Та сначала воспротивилась, но, услышав причину, опустила ушки. Ее пухлые щечки вокруг усиков-палочек покрыл нежный румянец.
Вондерландские же воины остались стоять, пока кесарь Деменций отдавал приказы на та-аайском языке Пантере, которого Лун видел рядом с ним почти постоянно. Лун еще и углядел, как Златоуст встает в конец строя, и пристроился за ним, утягивая за собой Солнцеславу.
— Я крайне извиняюсь за подобное поведение воинов Мафдт-смата, — промолвил уже на берском младший кесарь, подходя к Златоусту и равняясь с ним. — Понятия о приличиях у них достаточно размытые…
— Я надеюсь, просьба выделить нам отдельный угол не покажется неуместной? — осторожно спросил Златоуст, поглядывая на изумленно хлопавшую глазами Осоку.
— Двойное отрицание в берском… — было сощурился кесарь Деменций, но тут же пришел в себя. — Вполне уместная просьба. Расположитесь рядом с нами. Благо, вондерландские воины не позволяют себе подобных… вольностей та-аайцев, — на его лице едва промелькнула тень неприязни, но исчезла в следующей же миг.
Лун не умел читать чувства по лицам, но он догадывался, что младший кесарь и умелому колдуну, мыслей чтецу, не оставил бы повода усомниться в своих намерениях. Луну казалось, будто от того исходило нечто тяжелое, как дым, обволакивающее. От Великого князя, когда они увиделись, шел тяжелый солнечный свет, а от младшего кесаря — нечто иное. Может, этим власть их и отличается. Во всех этих игрищах государственных Лун не разбирался.
Впрочем, помыслить было некогда, надо раскладываться. Разбили шатры, разложили вещи. Златоуст и Осока в своих уголках тут же попрятались, а Бажена побрела в сторону вондерландской стоянки.
Луну же не оставалось ничего, кроме как отойти в сторонку и, сняв рубашку и засучив штаны по колено, найти укромное местечко на раскаленном камне. Ах, Матушка-Природа все-таки послала ему маленькую радость! Лун нежился с глазами полузакрытыми, наблюдая, как мерно накатывает волна и уходит назад, шипя, точно как настоящие ящерицы. Песок здесь был рассыпчатым, совсем не таким плотным, как возле речек. К тому же в нем были какие-то маленькие побрякушки, вроде бы они называются ракушки. Лун такие видел только на рынке. Зато эти красивее искрятся.
Вдруг послышался шелест: странное существо, похожее на медяк с ножками, убежало под камень. Лун дернулся и вскочил на четвереньки, одной рукой было схватившись за рукоять ножа, но вспомнил, что ножа-то и нет, ведь кесарь Деменций им не разрешил брать оружие до тех пор, пока они не ступят на опасные земли. Поэтому Лун просто напрягся и уставился на место, откуда услышал шелест.
А то была Солнцеслава, и она так улыбалась, что Луну впервые в голову ударил жар.
— Прости, прости! Я сейчас…
— Можешь оставить рубаху. Вижу, тебе без нее больше нравится, — подмигнула она.
Не понял Лун хода ее мыслей: сначала наготы смущается, а потом — смеется над ней. Но это не помешало ему спросить:
— Ты что-то хотела?
— А! Да! — вспомнила вдруг она и достала из маленькой кожаной сумочки берестяную грамоту и писало. — Поможешь? Мне довелось столкнуться с неприятностью, с которой я не в силах совладать в одиночку!
— К-конечно! — запнулся Лун, торопливо спрыгивая с камня. — Что такое?
— Из-за некоторых удивительно неудобных… обстоятельств я не могу пронаблюдать за народом Та-Ааи сама, — увильнула от прямого ответа она, по-Кошачьи ехидно усмехаясь. — Посему мне приходится великодушно попросить тебя…
— А т-тебе точно это нуш-ш-шно? — запнулся и зашипел Лун, осознавая, о чем же она просит.
— Как жар-птице нужен пепел для перерождения, так мне нужно знать все подробности нашего путешествия! Это важно, Лун, не забывай, наш подвиг…
— Солнцеслава… Ты же помнишь, что Великий князь…
Она помедлила, голову наклонила, приложила тонкие пальцы к подбородку и уже потом ответила:
— Знаешь, Лун, я привыкла думать, что подвиги нужны народу, а не каким-то князьям.
Впервые он увидел в ее словах такое неуважение. Да что же это значит, «какие-то князья»?! Неужели слова так поколебали ее?
Хотя, признаться, она права, что за князем — их родной берский народ. Подвиг на то и подвиг, что для всех. А иначе это… Лун не знал, что это.
— Что же! Давай же запишем эти… неприятные детали. Ради беров!
На это он мог согласиться. Хотя нет. Он скорее не мог отказать Солнцеславе. И даже не потому, что она дело говорит, а потому что ее слова всегда казались такими искренними, что за ними даже не заподозришь злого умысла. А ее наивная улыбка заставляла отмести все сомнения прочь.
