Помотав головой, Златоуст понял: нельзя позволять болотницам да морам, обитающим во тьме, себе голову морочить. Пускай найдут себе другую жертву.

Надо найти Осоку побыстрее, пока они и до неё не добрались.

Оглядевшись, он понял: скрылась она, но оставила след. Под сапогами струились живительные ручейки, сквозь болотные кочки журчащие. Капли, похожие на росинки, одна за одной бежали куда-то в темень меж деревьями. Приглядевшись, Златоуст сморгнул: помогло ему звериное зрение разглядеть болото, но не путь-водицу. Щёлкнув пальцами, пошёл он дальше в окружении пляшущих искорок.

Осоку Златоуст заприметил, когда уже совсем близко подобрался. Несмотря на темноту, она не думала зажигать огни. Но вертела ушами, значит, ждала, пока он придёт.

— Осока… — пролепетал он.

Она обернулась. Ожидая увидеть слёзы, ошибся Златоуст: на её лице не выражалось ничего. Свет искорок обнажал лишь то, как бледны были её щёки.

Но хоть не слёзы. Слёз бы он не выдержал…

— Осока, всё хорошо?

Видно, не ждала она этого вопроса, взор её забегал по земле. Златоуст попытался взять её за руку — она отпрыгнула на шаг.

— Н-не сейчас, — пробормотала она и отошла на несколько шагов. Из-под её сапожек послышался стук, с каким катятся маленькие камушки.

— Осторожно! Не упади, — протянул он ей руку, чтобы она могла опереться.

— Не нужно. Я эти болота вслепую пройти могу, — гордо отозвалась она.

Он что-то не так сделал? Позволив ей обернуться и отойти, выпрямился Златоуст и заметил: шаг за шагом его искорки следовали за Осокой. Взглянув на Златоуста снова, Осока заметила искорки и смущённо потупилась на месте.

Понял Златоуст: лучше мига не представится.

— Осока, мы всё обсудили… Но так и не поняли, чего же ты от нас хочешь.

— Я? Я… не знаю, — растерянно ответила Осока, теребя края душегрейки.

— Как не знаешь? Зачем-то же показывала, — настойчиво спросил Златоуст.

А она отступила! Неужели опять чего не то сказал? Внутренне себя укорив, он зарёкся не вести себя опрометчиво.

— Это… не моё разуменье. Бабушкино, — уточнила она, будто Златоуст бы не понял. Или она отвечала не ему? — Она любила Царя и…

— Осока, ты это только что показывала, — прежде, чем она подумает отойти, он поспешно добавил: — А я внимательно смотрел. И запоминал.

Слегка повернув к нему голову, так и не встретилась она с ним взглядом, но уже на него посмотрела. От беглых взоров сердце Златоуста ухало в ушах, как большая ночная сова. Улетучивалось всякое спокойствие.

Но ежели он потеряет терпение — дела плохи. Нельзя давать волю чувствам, только не сейчас.

— И я знаю, что ты тоже… связана с великим князем Драгомиром.

Осока было открыла рот, но остановилась. Раздумала. Явно возмутиться хотела — аж мех на ушах встал. Но почему-то посмотрела вдаль, меж деревьев — изумлённый Златоуст позабыл об искорках, и те потухли.

Над травой, походящей на тину, загорелись огни. Точно по воздуху они плыли и пританцовывали в темноте. Они походили на круглешки, но точно дышащие, содрогающиеся.

— Блуждающие огни? — признал их Златоуст.

Вдохнул он, понимая: эти существа облюбовывали страшные места. Лесные могилы.

— Надо вспомнить, — пробормотала вдруг Осока, отвязывая от пояса склянку с варевом. — У меня осталось немного… Это поможет…

— Почему именно сейчас? — подошёл поближе Златоуст, останавливаясь в шаге от неё.

— Златоуст? — обратила внимание она, будто забыла, что он стоял рядом. — Знаешь… Знаешь, какое желание я загадала бы Царю?

— Какое?

— Найти бабушку… на звёздах.

Вынув затычку, разлила Осока варево над болотной трясиной. Посторонился Златоуст: что это она сделала, почему не предупредила? А блуждающие огни заторопились к вареву, закопошились у ног. А они точно не опасны? Златоуст не знал, но доверился Осоке, которая даже не двинулась, когда те подлетели совсем близко.

В следующий миг Осока замерла. Её взор опустился, а глаза потускнели. Точно она увидела что-то, чего Златоуст пока увидеть не мог.

Но, вопреки волнению, не остановилась Осока и, закрыв глаза и отвернувшись, вытянула вперёд руку. Засветилось зеркальце — или, нет, осколок — и осветил тьму чудесным светом. Златоуст на миг прикрылся рукой. От осколка посторонились и огни, расступаясь, точно по кругу. Засветились и они, сталкиваясь и строясь.

Встали они, точно в хоровод, и затанцевали, заторопились. Осока одной рукой схватила руку Златоуста, да так схватила, что он от боли выпустил когти. Но схватил руку в ответ.

Заплясал свет, как над котлом, только теперь не похожий на жуткий туман. Озарилась широкая чаща: окружённая деревцами, выделялась она большой кочкой, точно горкой, на которую вот-вот должен кто-то встать.

И встал ведь. Сквозь Осоку промелькнул кто-то быстрый и юркий, Златоуст словно услышал цокот копыт, увидел волнистые космы. Тсеритса…

В чудесном свете лик её казался… живым и привычным. Горбоносая, морщинистая старуха, сухая, с повядшими ушами и облысевшим хвостом. Но живая. Скачущая на месте, с искрящимися глазами. Может, Златоуст и не видел цвета, но отчего-то знал: глаза её были яркие, как два солнца. Даже если темны изнутри.

Когда Тсеритса Болотная Ведьма обернулась, послышался в лесу топот и треск. Среди деревьев петляли шестеро воинов, кольчуга их была плотна и сидела на них, как влитая, будто на них шитая. Тут же Златоуст заприметил князев знак на зерцалах и понял: Царехранители!

И тогда обернулась Тсеритса ко внучке и вдруг сказала:

— Осока! Ты же помнишь, как мы проходили Избор?

— Что? О чём ты, бабуля? — услышал родной голос Златоуст.

А рядом — у него под рукой — говорила Осока. Только по её лицу бежали дорожки слёз, а рот, казалось, двигался сам по себе. Опешивший, Златоуст только сильнее сжал её руку.

— Осока… Слушай внимательно, — всем телом обернулась Тсеритса. — Ты моя надежда. Моё наследие. И тебе предстоит тяжёлая ноша. Которую — я верю — ты вынесешь. Тебе предстоит забрать осколок.

Так проникновенно, так тепло она говорила, что Златоуст и сам почти поверил. Если бы не знал истории этой бесчестной старухи!

— Бабуля… Зачем ты…

Но Златоуст уже понял зачем.

Рванувшись к Осоке, обнял он её крепко, как мог. Хотел с места сдвинуть — не вышло. Будто она упёрлась ногами в землю, будто не хотела уходить.

— Осока! Прекрати! Я понял всё, понял! Не страдай больше, прошу! — закричал он, испуганно глядя то на плачущую Осоку, то на Тсеритсу, что смотрела ласково сквозь его большие плечи. Ведь даже ими он не мог загородить взора Болотной Ведьмы.

— Не волнуйся. Ты готовилась к этому всю жизнь, Осока. Ты приняла имя — Болотная Ведьма. И теперь тебе предстоит его заслужить.

— Не слушай её, Осока, не отвечай! Она же дурит тебя, пойми!

— Но я верю в тебя, моя маленькая свирепая болотница. Я научила тебя всему, что знала. Помогла пройти Избор без осколка, чтобы тебе было легче. Направила тебя на нужный путь. Теперь настала твоя очередь довершить начатое. Уничтожь Царя.

— Осока, очнись! Не слушай её! Ты ничего не должна, никому ничего не должна! Очнись, прошу, пока…

— Сделай это… ради меня.

— Не верь ей!

— Я тебя люблю, моя Осока.

— Осока, прошу!..

— Я тоже тебя люблю… бабуля…

На руке Тсеритсы вспыхнул осколок — и разверзлась земля, поднялись вверх болотные волны. Болотная Ведьма… Конечно же.

Осока отступила на шаг. Её волна не тронула, но вокруг лес бушевал. Вдалеке кричали Царехранители: погребало их волной, хоронило в трясине. Но содрогалась Тсеритса: такие сильные чудеса, видно, были ей уже не под силу. Свет, которым она стала, изнутри разрывало, трескаясь снаружи.

Разорвало. Из старческой руки выскользнул осколок, точно живой. Протянула Осока руку, поймала его. Тот приземлился точно на ладонь.

Вдруг исчез свет. Исчезла Тсеритса. Наконец-то исчезла!

Златоуст не ослабил объятий. Чувствовал, как от слёз Осоки взмок рукав, но не отпускал её. Ни за что.