Лишь после пыли заметила Солнцеслава творящийся вокруг беспорядок. Повсюду разбросаны разбитые склянки, на полу перевёрнут пузатый котёл, сдвинуты и стол, и две маленькие — точно детские — кровати. Под окошком лежали осколки глиняных горшков, под ногами хрустели незнакомые семена и ростки. С потолка свисали толстые верёвки с подвязанными на них засохшими пучками, из которых Солнцеслава узнавала лишь некоторые цветы и крапиву. Из того, что уцелело и не превратилось в воцарившуюся здесь пыль.

— Ха, — усмехнулась Осока, раскрошив пальцами древние семена. — Всё царевы псы перерыли, всё унесли, а самого важного так и не нашли…

— У тебя здесь были Царехранители?! — удивлённо встрепенула уши Бажена.

— Обо всём понемногу, — загадочно пробормотала та и вдруг воскликнула: — Нам стоит здесь убраться! В этой пыли тяжело дышать.

— Тем более, можно будет тут остановиться на ночлег, — подхватил Златоуст.

Солнцеслава заметила, как Осока поджала губы, но ничего говорить не стала, лишь подозрительно сощурилась. Она, конечно, доверяла Осоке, но в такие мгновения та её по-настоящему пугала…

Хотелось возразить, но было нечем. Осока была права: сидеть в этой пылищи невозможно совсем. Поэтому Солнцеслава ухватилась за обломанную метлу одной из первых.

Убирались они, как ни странно, недолго. Весь хлам выбросили болотницам на съедение, оставив только то, что выжило спустя долгие годы. А из действительно полезного оказались только кровати, стол, котёл да несколько других безделушек, вроде двух-трёх ступок. Даже лавка обломалась: Бажена было хотела на неё присесть, но та оказалась с трещиной, и Бажена с оглушительным грохотом приземлилась на пол. Солнцеслава не удержалась от смеха! Да и другие посмеялись, даже Осока едва заметно хихикнула.

Но когда они закончили, остались собой горды: теперь-то хижина, считай, блестела, хоть и стала очень пустой. Солнцеслава-то так довольна собой осталась, что аж грудь выпятила.

— По-моему, я отлично справилась! Хотя никогда, правда, не убиралась. Как тебе моя работа, милый Лун?

— Думаю, награда не заставит себя долго ждать, — кивнул он на Осоку, что уже перебирала пояс в поисках каких-то трав.

Оказалось, она так много набрала за их небольшой путь от Империи Лонг! Причём, видно, искала что-то определённое: всё из её сумок пошло в котёл, без исключения. Ведьмин пузатый друг твёрдо стоял на четырёх ножках прямо на полу. Под днищем Осока свила венок, утыкав его странного вида сеном, из-за чего огонь не расползался по дереву.

Пока Осока трудилась, не покладая рук, друзьям оставалось только смотреть. Златоуст присел на пол рядом с котлом, выдувая на дрова маленькие хлопающиеся искры. Бажена сидела рядом и грела руки у огня. А Солнцеслава залезла на колени к Луну, который удобно устроился на краешке кровати.

Долго Осока творила нечто чудно́е над котлом. Скакала, плясала, говорила себе под нос, сосредоточенно смотрела в пучину пузырящуюся, зачем-то даже набрала себе немного в небольшую скляночку. От самого же варева веяло запахом диковинным да чудесами незнакомыми. Даже пившая зелья Осоки Солнцеслава не узнавала, что же это такое. Посматривая вполглаза на зелёные пузыри, она даже предположить не могла, для чего всё это нужно. Поэтому молчала. Как и все. Уставшая за весь этот далёкий путь, она дремала у Луна на плече, обвив его хвост своим.

— Кхм-кхм, — кашлянула вдруг Осока, разбудив этим Солнцеславу. — Готово.

— Что готово-то? Нам это выпить? — уже потянулась к котлу Бажена, но Осока рыкнула на неё.

— Нет, не тр-р-рожь! — испугалась та.

— Хорошо, хорошо! Не зверей! — улыбнулась Бажена, но помрачнела, увидев злобный взор Осоки.

Окинув хижину глазами и, видно, удостоверившись, что все смотрят, она, гордо выпрямившись, произнесла громко:

— Лучше смотрите. И повнимательнее! Дважды я не смогу это вам показать… Златоуст, пожалуйста, достань его.

И он достал… дневник. Солнцеслава встрепенулась. Вот он! Как же давно она его не видела. Ведь из-за него они тогда и поссорились на Островах! Даже её, казалось бы, безразличную к ведьмовскому ремеслу, тянули к себе эти старые берестяные страницы. И, похоже, сегодня придёт время, когда они, наконец, узнают, что там сокрыто.

Взяв дневник в одну руку, Осока подняла её над котлом, а другую — с зеркальцем на руке — опустила к самому вареву, почти касаясь его. И вдруг она разжала пальцы, и дневник с плеском упал в бурлящую пучину.

Зеркальце засветилось, а за ним — вырвались клубы́ зелёного тумана. Сперва — плотного и стойкого, застилавшего глаза. Солнцеслава от неожиданности схватилась за руку Луна, тот и сам опешил.

Потом же туман рассеялся, а вернее стал кучковаться рядом с котлом, над которым стали появляться едва видимые, размером с мотанку или зерновушку, зверолюди. По чистому полю тумана скакали туманные Лошади — целый табун, племя, наверняка голосистое и шумное, днём и ночью пирующее, не знающее бед. А впереди плясала самая красивая, самая тонкая и изящная, самая пышноволосая из них.

— Мою бабушку назвали Тсеритса, — проговорила Осока, будто издалека. Хоть хижину и можно было измерить всего двумя-тремя хвостами. — На языке, давно забытом Лошадьми, это означало лучи рассвета. Наверное, они и впрямь предсказали её судьбу: всё изменить, зародить новый день, — она выдохнула, и вслед за её дыханием завертелся-закрутился туман. — Лошади — они вечные путники. Не сидят на одном месте, живут так, словно не знают горестей. Много танцуют и поют. Но их слава беззаботных гуляк обманчива: хоть они и стремятся жить радостно и свободно, они не могут миновать бедности, которая порой доводила их до глупых и опасных решений.

С её словами туман собрался в купола и крыши, стены из обтёсанных дубовых стволов. Под ними и устроились палатки, вокруг которых кружили Лошади. Та самая, что отличалась необыкновенной красотой, отделилась от сородичей и вошла в большие открытые ворота.

— Однажды их племя остановилось у ворот Звёздграда. Тогда они дошли дальше, чем задумывали. Пересекли границы Ветрового княжества, где жили испокон веков. Бабуля была одной из тех, кто завёл их так далеко: её жажда путешествий и любопытство вели её вперёд. Она чувствовала, что Матушка уготовила ей иную судьбу, лежащую далеко за пределами родных земель.

Вокруг вошедшей в ворота Лошади стали появляться звёздградские богатые дома. Солнцеслава помнила их и сама удивлялась размаху, с которым строят Медведи, жители города великого князя.

Остановилась Тсеритса перед дворцом Неизменным. Вот его невозможно не узнать! Перед ним — таким большим и могучим — Лошадь казалась совсем крохой.

— И тогда бабуля увидела иную жизнь, — произнесла в тот миг Осока. — Как богато и безбедно жили Медведи. Какие цветастые стены у их дворцов, какие приятные запахи доносились с их столов, какие тяжёлые от мехов у них шубы, украшенные дорогими камнями. И как они принимали всякого не из своего племени за низкого, грязного…

Вдруг Солнцеслава удивлённо заморгала. Впервые слова Осоки странно разошлись с туманными рисунками. Где-то там, в тумане Тсеритса мирно пировала с Медведями, поднимала кружку в чью-то честь. В недоумении Солнцеслава отстранилась, но решила пока вопросов не задавать, ведь может всё пропустить.

— Тогда она и решила в этот круг богатеев и властолюбцев вторгнуться — и уничтожить его изнутри. Однажды она пришла в тот день, когда Царь исполнял просьбы подданных.

Туман развеялся вновь. Сложился он в престол и сидевшего в нём незнакомца. Плохо видела его черты Солнцеслава, но приметила: лицом он был похож на великого князя Драгомира, как две капли воды, но отличался могучими телесами и густой бородой. Перед незнакомцем танцевала Тсеритса. Её копыта-ступни подскакивали высоко, обнажая коленки под пышной юбкой.

— Царь был ей очарован. Она показалась ему столь статной, столь изящной, какой не была ни одна Медведица. Все они были крупны, пышны, неповоротливы, по сравнению с Лошадиной красавицей.