Ложился спать Лун, только когда темнота полностью окутывала город. Солнце садилось за стеной, город окунался в красное и вскоре крепко засыпал. И Лун засыпал вместе с ним, видя сны, как он идёт по улицам рядом с лонгцами, как носит диковинные шапки, покупает распрекрасное платье для сестры-Ящерки и слушает тонкие переливы колокольчиков где-то совсем рядом с собой.

И снова просыпался собой. Ни своим, ни чужим — нигде не пригодившимся.

В тот миг больше всего хотелось, чтобы друзья — где бы они ни были — пришли и забрали его домой.

Однажды, когда Лун вновь опутал ноги хвостом, в его скромные хоромы вошёл сам император Яцзы-ди. Не кланялся ему Лун — он ему не государь, а чужому кланяться он не будет. Император сам, отозвав воинов, прошёл внутрь, закрыл за собой дверь и опустился на подушку. Точно уверен был: Лун не сорвётся, не воспротивится. И он был прав. Хотя бы потому, что Луну было нечему ему противостоять.

— Что же, насмотрелся, берский Ящер? — сказал он, точно плюнул в лицо.

Не отвечал Лун. Глаза сощурил и слегка пригнулся — не поклонился, просто выказал уважение. Хоть император Яцзы-ди и не был великим князем Драгомиром, он был правителем, и этого не стоило забывать.

— Ощетинился как. Что, не преклоняешься передо мной? Так предан своему дикарю-Царю? — говоря это, он улыбался, да так жутко, что чешуйки на спине вставали. — А что, если я скажу, что даже сейчас я гораздо сильнее твоего Царя?

Не поддавался Лун. Тешил самолюбие? Не позволит Лун этому гордецу наслаждаться издёвками. Он и в подмётки князю Драгомиру не годится! Пускай и не старается!

Вдруг виски пронзила боль. Лун ухватился за голову, но не тут-то было: что-то неведомое заставило его покорно вскинуть голову.

Сердце ёкнуло: почему? Почему тело перестало ему подчиняться? Затекло-застыло, как статуя. Что же он, в камень обратился?..

— Но даже любя своего государя всем сердцем, ты меня боишься, не так ли? — посмотрел ему в глаза император Яцзы-ди. — Я не просто знаю это, я чувствую. Я слышу, как бьётся твоё сердце, как бьются в лихорадке мысли: «Что? Моё тело?! Отпусти, прошу!»

Сглотнул Лун, сжимая губы. Он слышит его мысли?..

— Да, слышу, маленький берский прислужник, — усмехался тот, в наслаждении хохоча, только беззвучно, лишь грудь вздымалась. — Как легко тебя сломать… Просто взять и прочитать мысли, в придачу внушив твоему телу повиновение. Будь моя воля — ты бы мне уже в верности клялся, но я не хочу разбираться со стеной в твоей голове…

«Похоже на бессмыслицу…»

— Действительно похоже. Но пока ты не познал искусства настоящего подчинения, не поймёшь.

Император взмахнул пальцем — и дрогнуло тело Луна. Вскочило оно на дрожащие ноги и зашаталось, не в силах сам себя удержать: что-то, подобно путам, схватило его и поставило на ноги. Сам Яцзы-ди поднялся медленно и осторожно, скрестил руки и одним неизвестным словом приказал дверям открыться. Точнее открыть их двум моложавым длинным Змеям.

— Пойдём, расскажу тебе одну любопытную историю, — обернулся император, а за ним и тело Луна подалось вперёд.

Его голова отказывалась подчиняться, мысли шли непрерывным потоком, страх им овладевал, заставлял цепенеть от ужаса. Он себе не подчинялся, он — где-то там, на задворках сознания — даже не мог ничего сказать. Один-одинёшенек, сколько ни кричи, сколько ни умоляй. Хотелось вырваться из тела — вырваться, как птица из клетки, вырваться живым или мёртвым.

Пожалуйста, он сделает всё, что угодно!

— Всё, что угодно, говоришь? — снова прокрался к нему в голову император. — Тогда слушайся. Иначе… мне не сложно будет повторить.

Ослабли конечности Луна — он чуть не упал, но почувствовал, как упал, как боль ударила его по рукам и коленям. Он ощутил себя всего — от макушки до кончика хвоста — и радостно всхлипнул, как ребёнок, наказание которого, наконец, окончилось. Заметив, как вокруг него все остановились, едва нашёлся Лун с силами и подскочил, боясь, как бы промедление не обошлось ему слишком дорого.

— Возвращаясь к тому, что я говорил. — Подобно кораблю, мерно плывущему сквозь море, император двинулся вперёд, будто не касаясь пола. — Однажды мой далёкий предок завёл четырёх сыновей. А они друг друга терпеть не могли и воевали за власть, как только возможность представится. Предок этот был одним из величайших, и мудрость его тоже была величайшей — настолько, что мало кто мог понять его замысел. В чём замысел? Чтобы побудить сыновей объединиться после его смерти, он соорудил целое подземелье прямо под нашими ногами и снабдил его загадками, которые можно решить только вместе. Но не только дружба нужна была для того, чтобы пройти внутрь, а ещё и общее величие, ведь сыновья должны быть одинаково достойны власти. Ключами для каждого из них стали четыре оставшихся осколка, при помощи которых братья должны были открыть зачарованные ворота.

Выдохнул Лун. Сперва он не понял, к чему клонит император… А теперь всё стало ясно, как день.

— Н-но у нас…

— О, как забавно… Прихоть шальной судьбы, не иначе, — в улыбке сузил глаза Яцзы-ди. — Я уже где-то слышал эту историю. Однажды сюда уже приходила одна… Пыталась что-то доказать миру, но сгорела, как и все. Всё повторяется, не так ли?

— Я не понимаю… У нас нет четырёх осколков, мы не сможем…

— Ты так в этом уверен? — обернулся к нему император, склонив голову. — А вот мне сильнейшее зеркальце на руке твоей спутницы говорит совсем о другом…

Зеркальце? На руке подруги? Лун поразмыслил, опустил взор в ноги. Осознание дошло до него быстро. Осока?..

— Откуда…

— Ты и сам знаешь.

Отступил Лун на шаг, но в спину его уткнулись острия мечей. Понял он — дальше ступать некуда. Император, конечно, и их схватил, ему это ничего не стоило…

— Теперь их судьба в твоих руках, — промолвил Яцзы-ди и молча двинулся вперёд.

Дальше Лун шёл на несгибающихся ногах. Он знал, что этот миг наступит. Но чтобы так скоро…

Хотя… Всё он ожидал. Не могла его судьба оказаться такой лёгкой. Но погибнуть ради дорогого сердцу было самым благородным поступком в его никчёмной, бессмысленной жизни.

Тогда, в беспамятстве, Лун уже не помнил, как под неусыпные взоры стражников вышел из императорского дворца на полнящуюся народом площадь.

И не заметил, как в него полетел первый камень.

Глава десятая. О верных друзьях

Опять в голове рой — мысли-мушки мельтешили, щекотали изнутри своими крылышками мерзкими, жужжали протяжно, тихо, назойливо. Нашёптывали, как давным-давно: «Помнишь, что было? Вспоминай, вспоминай, Болотная Ведьма, коли совсем позабылась…»

Да даже если и пыталась — не забылась. Если заговаривала себе зубы — не вспоминай! Исполняй, что бабуля говорила, исполняй! Не думай! — заговорённое всплывало во снах жутких. Из плотного тумана с ласковой, но будто ненастоящей улыбкой выходила она — и растворялась в белизне, прежде чем её коснётся рука. Говорила она и говорила много: какой Болотная Ведьма должна быть, кто она, зачем она существует. Как будто эти слова позабыты, но они здесь — вот здесь — никуда не исчезли, каждый день, как рой назойливых мух над болотцем густым, собирались, шептали: «Нет, ты не такая, старайся больше, за ошибки не прощают, один неверный шаг — и ступишь с пути, потеряешься в лесу дремучем и страшном, нет тебе оттуда выхода…»

Это не зеркало. Это осколок. И он принадлежал когда-то ей.

Осока отгоняла мысли руками, трясла головой, пока наваждение не пропадёт. Преследовали они её, как звери чудесные в лесу, поджидают за каждым деревом, готовы сцапать за каждый неверный шаг. Болотная Ведьма не ошибается, Болотная Ведьма не ступает с пути, Болотная Ведьма…

Вдруг услышала Осока дверной скрип. Разнёсся он по стенам ударил в уши, тут же прижавшиеся к голове. Мысли отступили. Но ненадолго.

Они придут. Скоро.

Встала Осока с колен. Долго ли она здесь находилась? В коморке тихой и пыльной. Вдохнув, Осока чихнула: защекотало в носу. Давно же сюда никто не заходил…