Баба-сейис не вытерпел и начал хохотать.

— Вы не смейтесь, Баба-ага, всякое могло случиться…

— Конечно, конечно… — Баба-сейис, продолжая смеяться, поднял глаза к небу.

— Почему же вы тогда продолжаете смеяться и смотрите в небо?

— После твоего рассказа, Овез, я боюсь, как бы топор не свалился на мою голову с небес. Ведь всякое может случиться…

Дилбер прыснула и вышла на улицу. До нее еще долго доносился заливистый смех Баба-сейиса. Он любил смеяться и делал это от души.

Еди и сам не знал, как очутился возле конюшни, где содержался Карлавач. Он стоял у закрытых ворот и всем телом дрожал от нетерпения. Ему так хотелось увидеть своего любимца, за которым с трепетом ухаживал еще будучи школьником. Но закрытые ворота с висевшим пудовым замком надежно скрывали Карлавача. Что делать? Еди свернул за угол и прямо направился к оконному проему у самой крыши. «Не через дверь, так через окно», — подумал он и усмехнулся, пятясь назад, чтобы разогнаться и прыгнуть. С третьего раза ему все же удалось зацепиться за косяк оконного проема. В конюшне было темно. Баба-сейис оберегал Карлавача от жары, поэтому все окна и двери были затемнены.

Еди спрыгнул в темный зев конюшни, словно на дно колодца. В конюшне не было видно ни зги, но через несколько минут глаза его свыклись с темнотой, и он стал различать очертания находящихся внутри предметов. Вот и Карлавач стоит прямо у стены. Еди засиял от радости и направился к нему. Карлавач беспокойно захрапел и, пригнув уши, угрожающе стал бить копытом о землю. «Карлавач, Карлавач, ты разве не признаешь меня, друга своего?!» — с обидой в голосе пропел Еди. Но Карлавач и не собирался подпускать его к себе. Еди засвистел, как это делал раньше, но Карлавач не признал его и его свист, повернулся к нему крупом, готовый лягнуть. Еди расстроился не на шутку: ведь он шел к своему другу, а его не признают! «Какая-то цепная реакция. Невзлюбили люди, Карлавач не признает…» — подумал Еди, и на глаза навернулись слезы.

— Токарджан, Токар!

Еди замер на месте, прислушался. Кто бы это мог быть? В воротах показалась Дилбер с переносной керосиновой лампой в руках:

— …Токар, отзовись, где ты? Или ты опять надумал напугать меня?

Не получив ответа, Дилбер углубилась в темную конюшню. Еди деваться было некуда, и он тихо прошептал:

— Это я, Дилбер…

Дилбер от неожиданности отпрянула назад.

— Дилбер, не бойся, это я, Еди, — пытаясь как-то успокоить ее, произнес Еди.

Дилбер крепко, как все туркменки при испуге, схватилась за ворот своего платья и трижды сплюнула:

— Ну и напугал же ты меня… А я разыскиваю Токара. Дядюшка поехал сегодня в райцентр и поручил нам с Токаром присмотреть за Карлавачем. Вот я и несла ему корм…

Дилбер в подтверждение слов высоко приподняла торбу с пшеницей и густо покраснела.

Еди промолчал. Дилбер где-то в глубине души ожидала от него услышать слова, которые бы выразили радость от этой неожиданной встречи.

— А что ты здесь делаешь? — спросила она с вызовом.

— Да так просто… Соскучился по Карлавачу, вот и пришел…

Дилбер, конечно, хотелось, чтобы он сказал, что соскучился по ней и пришел сюда, надеясь встретить ее здесь.

— Значит, по Карлавачу соскучился?! — с усмешкой спросила Дилбер. — Так, так… Ну что же, любуйся тогда им…

Еди, хотя и понял настроение Дилбер, сделал вид, что ничего не замечает, и решил оставить ее колкость без ответа. Тем временем Дилбер подошла к Карлавачу, нежно похлопала его по шее:

— Ну что, насмотрелся? Так теперь-то что стоишь?!

Еди снова промолчал, стараясь молчанием одержать свой верх в этой словесной перепалке.

— Вам говорят, молодой человек, оставьте конюшню! Не то сейчас подойдет Токар… Поздно уже, вон луна уже уходит за горизонт…

Еди посмотрел на Дилбер, которая теперь поглаживала Карлавача за ушами. Если бы это было год тому назад, Еди, конечно же, сказал бы: «Что мне луна, когда ты рядом со мной, Дилбер». Да, так и сказал бы. Но сейчас почему-то он не сумел высказать ни слова. Он пока еще точно не знал, а скорее чувствовал, что Дилбер переменилась к нему, и он мысленно сравнивал ту Дилбер, которая год назад каталась с ним на качелях, и эту, которая сегодня стоит перед ним и обращается к нему то на «ты», то на «вы». Ему показалось, что Дилбер стала заносчивой и высокомерной. Где та Дилбер, которая смеялась так заразительно?! Неужели один единственный год способен так переменить человека?

Дилбер искала встречи с Еди, хотя и не подавала вида. Теперь вот встретились. Что же дальше? Разве она сможет перепрыгнуть через девичью гордость и первой открыться ему? Стыд-то какой.

Еди, словно почувствовав состояние Дилбер, вдруг заговорил сам:

— Дилбер, мне нужно поговорить с тобой…

Дилбер улыбнулась и, застеснявшись, уткнулась лицом в гриву Карлавача:

— Говори, я тебя слушаю…

Еди захотелось подойти к Дилбер, взять ее за руки и заглянуть в глаза, но что-то удерживало его.

— Я слушаю тебя, Еди, — раздосадованно повторила Дилбер.

Еди стоял в нерешительности. Произнести слова: «хочу с тобой поговорить» легче, но знать, о чем и как ты хочешь поговорить с девушкой, милой для твоей души, гораздо труднее. Еди даже успел проклясть себя за столь, как ему теперь казалось, легкомысленные слова. Если бы Дилбер сказала: «Нет, Еди, нам с тобой не о чем говорить, иди своей дорогой», — ему было бы легче. В таком случае он попытался бы, нет, сумел бы, в этом у него не было сомнения, объяснить, почему он в прошлом году уехал в город, так и не попрощавшись с ней, почему не писал ей и отчего не мог он этого сделать. Он еще непременно сказал бы, с каким нетерпением ждал их встречи. Он сказал бы ей все-все, не утаивая ничего, даже об отвратительном разговоре в милиции, пообещал бы попросить извинения у Кошека за свой необдуманный проступок, граничащий с преступлением. Да, он сказал бы, но не смог, что-то необъяснимое, непонятное даже ему самому, удерживало его.

— Ты. Дилбер, не верь тому, о чем некоторые болтают про меня… — только и сумел сказать Еди.

— И все?! — Дилбер не знала, заплакать ли ей или расхохотаться.

Еди молчал. Теперь ему не о чем было говорить. Он сказал то, что надо было оставить для завершения их разговора. Дилбер пытливо посмотрела на Еди и решила все же расшевелить его. Не каждый день выпадает им такой случай, когда они наедине могут высказать все, что накопилось в их душах:

— В таком случае я хочу тебя, Еди, спросить вот о чем. Если верны слухи о том, что ты бросил учебу, чем ты занимался в городе до сих пор?

Дилбер спросила об этом без всякого ехидства, наоборот, в ее голосе можно было уловить сочувствие. Еди же решил, что она насмехается, поэтому ответил резко, неучтиво:

— Ты об этом лучше спроси у Овеза.

— При чем тут Овез?

— Не «при чем», а «при ком». Думаешь, я не знаю, как он обивает порог вашего дома?!

— Он завфермой, по делам заходит то к отцу, то к дядюшке. Мало ли зачем.

— Это уж, конечно… Деловой он… Сегодня заведующий фермой, а завтра ученый. Такие люди быстро растут…

Дилбер была в недоумении. «Где Овез, где ученость?» — подумала она, но не стала обострять из-за этого спор. Девушки в таких случаях проявляют завидное хладнокровие, если не сказать такт:

— Зря ты это, Еди, зря… Если бы ты знал, как я обрадовалась, когда узнала о твоем поступлении в институт. Если бы только знал… — Дилбер шагнула к Еди. — Я не могу и не хочу тебя упрекать в том, что ты бросил учебу. Видно, на то были свои причины. Но почему ты столько времени скитался в городе? Ведь у тебя здесь братья, тебя здесь… — Дилбер чуть было не сказала «тебя здесь ждала я», но в последний момент прикусила язык, — …ждали все… Я не думала раньше, что ты так легко сможешь расстаться с родными местами…

— И я думал раньше, что ты другая, — сказал Еди, все еще продолжая закусывать удила. — Прощай…

Еди направился к выходу.