Перевод В. и И. Белобровцевых.

С утра ярко и весело светило солнце. Ни одного облачка на небе. Тишина. День предвещал быть теплым, несмотря на глубокую осень. Но как только дневное светило начало клониться к закату, все резко изменилось. Лазуревая синь сменилась устрашающей желтизной, внезапно стемнело, и тут же на землю обрушился шквал пыльной бури. С каждой минутой хлесткий ветер, набирая силу, безжалостно, со свистом врезался в окружающие предметы. Стекла окон звенели, готовые в каждый момент выпасть из своих проемов. Деревья, успевшие сбросить листву, ураган раскачивал из стороны в сторону с неистовой силой, заставляя их верхушки склонять до земли. С иных домов сметал кровли, куски которых, как бумажные змеи, свободно парили в воздухе.

Но по сравнению с обуревавшими чувствами Пальвана-ага это ненастье было сущим пустяком. В душе шестидесятилетнего яшули бушевало такое смятение, что было трудно разобраться, что больше затрудняло дыхание: встречный ли ветер, сбивавший с ног, или переполнявшая тревога. Заслоняя глаза от слепящей пыли, нахлобучив до бровей бурый тельпек, Пальван-ага едва различал дорогу, но упрямо продвигался вперед. Среди сумятицы мыслей одно не давало покоя — слова сына, брошенные в запальчивости резко.

Вспоминая разыгравшуюся сцену в собственном доме, отец в сердцах начинал клясть норовистый характер сына.

«Черт знает, что такое! Уродился же этакий упрямец на мою седую голову. Все, видите ли, должно быть только по его и никак иначе. Ни с кем не считается! Понимаете ли, взрослым стал, диктует родителям свою волю… Да куда это годится?» — возмущался Пальван-ага, хотя прекрасно понимал, что сын — точная копия его самого.

Яшули в глубине души тайно гордился сыном и как раз за эти же самые качества: за непреклонность и твердую решимость. Пальван-ага с пеленок внушал своему наследнику быть нетерпимым к несправедливости. «Вот теперь и расхлебывай кашу, которую заварил… Сам и виноват, Пальван, некого теперь винить… — корил себя отец. — А чего я-то хорошего добился из-за своего неуживчивого характера?! Ну почему бы мне, к примеру, не жить, как другие, делая вид, что все устраивает меня, никому ничего не доказывать, не вставать на дыбы, видя несправедливость, подлость? Так нет же, до всего мне дело! Ни одному мерзавцу проходу не дам, если что замечу… Так кого же ругать? Сына?! А за что, спрашивается? За то, что уродился в меня? Нет, что и говорить, а Батыр-джан — нашей, пальвановской породы! А я-то хорош!.. И как только у меня с языка сорвалось? Ума не приложу… Такое ляпнуть сыну…» — Пальван-ага тяжело вздохнул, вспомнив перепалку с сыном. «Как я мог так унизить Батыр-джана? Обозвал сопляком, который, мол, еще самостоятельно и гвоздя-то не нажил, а туда же, указывает родителям…»

Поминутно вздыхая и не замечая, что беспрестанно шевелит губами, Пальван-ага продолжал сокрушаться. Он незаметно для себя выбрался на окраину большого села. Оглядевшись, яшули остановился у ворот одного из домов. Машинально достал носовой платок, тщательно вытер с лица пыль, сняв тельпак, отряхнул его, расправил полы чекменя и после этого решительно шагнул во двор.

Он успел отметить, что предсвадебное празднество подошло к концу: гостей уже не было. В просторной гостиной, сплошь устланной коврами, опершись на подушки, сидел хозяин. Байгельды, работая чабаном, редко бывал дома. Обычно он целыми месяцами пропадал на дальних пастбищах. Рядом с Байгельды сидел отец, слепой старик, с маленьким внуком лет пяти. Обменявшись приветствиями, Пальван-ага прошел в глубь комнаты, на почетное место, которое радушно указал ему хозяин. Следом в комнату вошла Сенем-ханум, жена Байгельды, неся на расписном блюде ароматный дымящийся плов. Она была далеко не молода, но сегодня светилась радостью и, казалось, забыла о своем шестом десятке. К тому же от природы Сенем-ханум была кокеткой, а сегодня совершенно потеряла голову. Остановившись перед гостем, она с неприличным для возраста жеманством обратилась к Пальвану-ага:

— О, уважаемый кум Пальван, да будет вам известно, что Сенем-ханум из тех, кто не любит, когда гость заставляет себя ждать. Я из-за вас, куманек, не хотела вовремя гостей потчевать угощениями. Но хочу надеяться, что в следующий раз вы попроворнее соберетесь к нам, а?

При слове «куманек» у Пальвана-ага что-то екнуло и тоскливо засосало под ложечкой. Он едва сдержался, чтобы не оборвать Сенем-ханум, мол, не рановато ли называешь меня, любезная, таким словом. Однако, вспомнил о том, что он не у себя в доме, и решил, что в данный момент грубость неуместна. Но смолчать он не мог и с расстановкой заговорил:

— Да, Сенем-ханум, дни проходят, как говорится, в суете да в хлопотах… — Как бы он ни старался-скрыть волнение, голос его невольно выдал, слова были произнесены с трудом и приглушенно. Никто из присутствующих не заметил настроения гостя, но от Сенем-ханум это не ускользнуло.

— Ах, кум, как бы вы ни скрывали, но очевидно, что вы очень встревожены, отчего? Будьте же добрее, ну, не хмурьтесь, а то на вас глядя, погода и та не хочет утихнуть.

Подвигая блюдо с пловом к Пальвану-ага, Сенем-ханум изящным движением руки приоткрыла рукав, под которым сверкнул молнией золотой браслет с крупным рубином. Но гостя не столько смутило украшение хозяйки, сколько ему было не по себе от ее неуместного кокетства. «С ума сошла баба, кривляется как мартышка, а разоделась словно пава»… Яшули внимательнее пригляделся к наряду Сенем-ханум и поразился: на голове у нее красовался японский платок, который он самолично доставал по наущению жены якобы в подарок бабушке невесты. Да и кофта на Сенем-ханум была тоже приобретена им же, но ведь не для Сенем-ханум, а предназначалась крестной матери. Да, дела… А он, как гончая собака, бегал в поисках этих товаров, унижался перед спекулянтами. Несколько раз сновал по марыйскому базару и в Ашхабад ездил в самую жару, изнывая от зноя. И вот тебе на!.. На чьих плечах он видит вещи?!

Пальван-ага, передернувшись, вспомнил муки, связанные с покупками. «Да, не зря говорится, что бязь надо выбирать по кромке, а невесту по матери. Не приведи господи, чтобы дочь походила на Сенем-ханум…»

Хозяйка, наблюдая за гостем, начала ерзать от того, что тот долгое время сидит, не проронив ни слова, и решила возобновить беседу:

— Как мы уже условились, дорогой кум, свадьбу мы сыграем по-современному, оставим устаревшие традиции. Да и муж одобрил наше решение. Так что все в порядке. Итак, завтра с утра вы можете приводить жениха с друзьями и приятелями прямо сюда, к нам. Мы уже приготовились. Первый день свадьбы отпразднуем у нас, а второй — в вашем доме.

Пальван-ага оставался сидеть неподвижно, но сам чувствовал себя неловко, будто сидел на раскаленных углях. Ему казалось, что в каждую минуту откроется дверь и его сын ворвется вихрем в комнату и заявит: «Нет, завтра тоя не будет!» Не отрывая глаз, яшули следил за каждым движением Сенем-ханум, которой не сиделось на одном месте. Он перевел взгляд на ее мужа. С лица Байгельды не сходила блаженная улыбка. Он при каждом слове жены согласно кивал головой. Гостю было известно и раньше, но теперь он убедился воочию, что супруги были не схожи по характеру, как небо и земля, но сейчас их объединяла общая радость за свою дочь. Они с нетерпением предвкушали завтрашний той своей ненаглядной Тязегуль. Даже слепой старик сидел по-особому, приосанившись, внимательно прислушивался, боясь пропустить хоть слово.

Пальвану-ага становилось с каждой минутой все больше не по себе. Он остерегался невольно выдать свое настроение, и от этого его бросало то в жар, то в холод. «Как же я разрушу одним предложением их счастливые планы? Простодушный Байгельды сидит передо мной, ни о чем не догадываясь. А Сенем-ханум, как бы ни была жадна до вещей, но все-таки она остается матерью для своей дочери. Ведь и Байгельды, и его жена в конце концов просто родители, которые ничего, кроме счастья, не желают своей Тязегуль. Как же быть? Ведь родители так долго мечтали о свадьбе и уже свыклись с этой мыслью и не помышляют, что все скоро разладится. А может промолчать и скорее уйти домой? Браниться и выяснять отношения удобно лишь в собственном доме. Гостю совсем не к лицу обижать хозяев, которые и сном, и духом не ведают, что я должен их огорчить. Нет, нужно нам самим распутывать узел, который мы сами затянули. А вдруг, пока я сижу здесь, мать сумела уломать сына и все уже утряслось? Но стоило Пальвану-ага вспомнить о сыне, как тут же слабая надежда улетучилась. Перед его глазами снова проплыли картины недавней бурной сцены, разыгравшейся почти одновременно с внезапным ураганом за окном…