Покупатели зааплодировали и встали с мест, размахивая палочками. Ведущий аукциона был на седьмом небе от счастья. Он горделиво вышагивал по сцене, не торопясь назвать предварительную цену за свой товар. Публика волновалась все больше; всем не терпелось услышать начальную стоимость коня. Но многоопытный ведущий не торопился с этим.
Вот он наконец-то поднял руку. Трибуны замерли в ожидании, даже Калтаман, удивленный внезапно наступившей тишиной, вдруг присмирел.
— Дамы и господа! Калтаман оценивается в… — ведущий выдержал паузу и громко выпалил: — в десять тысяч долларов!
Юноша с совком в руках вздрогнул и уронил совок.
— Десять тысяч долларов?! — будто самого себя спросил он в недоумении, а потом вдруг неожиданно подпрыгнул на месте от возникшей счастливой мысли: — Не купят! Ура!..
Но на аукционе никому не было дела до чувств этого юноши. Все были заняты торгами. Одни старались продать свой товар подороже, другие купить подешевле. Таков вечный закон торгового предприятия.
— Десять тысяч долларов!.. — удивленно-разочарованно загудела публика, и через некоторое время число поднятых палочек заметно поубавилось.
Ведущий вовремя уловил момент и приступил к делу:
— Уважаемые дамы и господа!
Я, уважаемые дамы и господа, сегодня счастлив. Счастлив тем, что за мою сорокалетнюю карьеру я впервые имею возможность предложить моим дорогим покупателям жеребца без единого изъяна. Не жеребец, а загляденье, быстрый, как ветер, сильный, как дьявол! Поверьте моему опыту, господа, иного такого жеребца нет. Кто хочет приобрести истинного для себя спутника, преданного друга, спешите!
Участники аукциона на некоторое время притихли, осмысливая слова ведущего.
Вот поднялся первый фанерный щиток с четко выведенными меловыми цифрами.
— Господин Дэвид Лансдей дает за Калтамана одиннадцать тысяч долларов. Дамы и господа, английский представитель любителей лошадей господин Дэвид Лансдей оценил Калтамана в одиннадцать тысяч долларов, тем самым еще раз подтвердив и без того высокую репутацию знатока! — ведущий легкой походкой направился к господину, молча сосавшему внушительную трубку. — Господин Хойманн, я рад приветствовать вас на нашем аукционе, — сказал он игривым тоном и тут же обратился к смуглому с изящными усиками под орлиным носом итальянцу: — Сеньор Хосе Тонино вас сегодня просто не узнаю, вы всегда были в числе самых истинных любителей и ценителей ахалтекинских коней. Торопитесь, сеньор, если не хотите упустить из рук красавца Калтамана.
Ведущий, видимо, большой знаток не только лошадей, но и их покупателей, обошел почти половину арены по кругу, перекидываясь шутками и остротами со своими, возможно, постоянными клиентами и вновь обратился ко всей публике:
— Дамы и господа! Всеми нами уважаемый господин Дэвид Лансдей дает за Калтамана одиннадцать тысяч долларов. Кто больше?!
Господин в огромном сомбреро поднял щиток, где красовалась цифра двенадцать тысяч.
Американцы и итальянцы недовольно покосились на того господина, а покупатель-француз что-то проворчал и сам покраснел от своих слов, видимо, и французский язык не всегда воспевает розы да любовь.
— Представитель из Мексики дает за Калтамана двенадцать тысяч долларов, — голос ведущего звучал громко и уверенно. — Дамы и господа! Внимание, двенадцать тысяч долларов, раз! Двенадцать тысяч долларов, два!..
Ведущий пытливым взором окинул публику и решил, что двенадцать тысяч долларов не самая высокая цена за свой товар и прежде чем сказать окончательное «три», еще раз попытался возбудить интерес покупателей:
— Дамы и господа! Одна только кличка жеребца — Калтаман — стоит двенадцати тысяч долларов. Воспеваемые в легендах кони, в основном, носили эту кличку. Жеребец, который сегодня стоит перед вами, недаром носит свою легендарную кличку. Давайте послушаем вот этого достойного юношу, — ведущий положил руку на плечо, парня с совком, — и он расскажет вам…
Ведущему не дали договорить, один за другим поднимались щитки с цифрами: двенадцать тысяч пятьсот, тринадцать тысяч…
Опытный торговец лошадьми громко выкрикивал все возрастающие цифры, но и не забывая продолжать рекламировать свой товар:
— Вы только посмотрите на этого красавца! Картинка, а не лошадь! Калтаман из рода тех лошадей, которые прошли за рекордно короткий срок, по пустыне, по бездорожью, — за тридцать три дня от Ашхабада до Москвы. Его предкам не раз покорялись всесоюзные рекорды…
А потом он вдруг подбежал к английскому купцу:
— Дорогой сэр Дэвид, вы, по-моему, сегодня не очень щедры?!. Вы же великолепно осведомлены, какую цену могут дать Калтаману в Англии. Я лично уверен в том, что королевская конюшня до сих пор не видела подобного красавца. Спешите, сэр!
Аукцион достиг апогея. Цена Калтамана поднялась до двадцати пяти тысяч долларов. Юноша с совком в руках от удивления раскрыл рот. Он хотя и не был новичком в аукционах, но не помнил случая, чтобы за коня давали такую баснословную цену. И юноша не был рад этому обстоятельству — для него эти доллары не имели цены, он с болью в сердце думал о том, что вскоре придется попрощаться со своим любимцем Калтаманом. Будь его воля, он не променял бы Калтамана и на все американское золото.
— Еди, эй, Еди! — крикнул кто-то из толпы. Юноша оглянулся. — Тебе срочная телеграмма, Еди!
Еди, прочитав телеграмму, побледнел, как мел, и еле волоча ноги, покинул аукцион. А в это время ведущий чуть охрипшим, но взволнованно-торжественным голосом выкрикивал:
— Тридцать тысяч долларов, раз! Тридцать тысяч долларов, два!..
* * *
В Каракумах кипела бурная жизнь…
Сытые, беззаботные песчанки и суслики, высоко задрав хвосты, гонялись друг за другом, бесконечно снуя между норами, обильно раскиданными на вершинах холмов. А ящерки, забравшись на ветки гребенчуков еще не успевших распустить листья, грелись под лучами весеннего солнца. Со стороны можно было подумать, что тушканчики пытаются загипнотизировать солнце, так они пристально и долго вглядывались в него. А горбоносый степной орел, взобравшись на высокий холм, высокомерно оглядывал окрестность. Там и тут виднелись черепахи, устраивающие свадебные игры, проявляя неожиданную для них прыть. По мягкому, прохладному песку лениво ползла кобра, словно находя наслаждение от прикосновения с не успевшей еще накалиться добела поверхностью барханов. Только большой, вечно сердитый жук-скарабей — извечный трудяга — деловито катил куда-то круглый шар…
Весна царила вокруг. И все были рады ей, дорогой гостье, остановившейся чуточку передохнуть. Скоро, очень скоро, солнце, набравшись сил, начнет испепелять растения. И пустыня посереет, станет однообразной и унылой, почти безжизненной, как тяжело больной человек, у которого едва теплится дыхание, и абсолютно нет сил. Песок накалится… потом хоть вари в нем куриное яйцо…
Раннее весеннее утро в пустыне любому доставляет огромное наслаждение, а уж городскому человеку вдвойне. Но Еди не обращал внимания на природу, он торопливо шагал по извилистой тропинке, то поднимаясь на вершину холма, то спускаясь по ней. Его тенниска, прилипшая к спине, свидетельствовала о том, что он прошагал немало верст. Однако в нем не чувствовалось усталости, он шел бодро, но устремленные вдаль глаза были полны тревоги и отчаяния. Ему казалось, что он то и дело слышит голос тяжелобольного отца: «Не пришел ли еще Еди-джан? А вы сообщили ему, что я жду его…»
Тропинка привела путника к глубокому оврагу, к древнему руслу Узбоя. Этот овраг как бы являлся знаком, указывающим, что до аула осталось еще ровно половина пути. Еди не раз ходил по этой тропинке и прекрасно знал об этом. «Прошел только половину пути»… — прошептал он, укоризненно качая головой, и ему вдруг показалось, что он опоздает и не успеет попрощаться с отцом. «Мне сегодня везет как утопленнику… Все что ни сделаю — шиворот-навыворот… Хорошо бы, если к добру…» — подумал про себя Еди, вытирая со лба обильный пот. Он вспомнил все дорожные недоразумения, которые произошли с ним в пути.
