Еди на время растерялся, не зная, что предпринять. Но видавшие виды собаки без лишнего напоминания приступили к делу, лая и рыча, сгоняли овец в кучу. «А я что стою, ведь мне доверили отару… Если сегодня я растеряю овец…» Еди даже стало страшно думать о последствиях, и он, размахивая палкой, побежал к овцам. Еди со своими верными помощниками только соберет овец в гурт, как они тут же в безумном страхе от нового шквала ветра бросались врассыпную. Так продолжалось до самой ночи. Потом ветер стих и пошел холодный, словно осенний дождь. Дождь прибил пыль и вроде бы ободрил Еди, да и высунувших от усталости языки собак. Овцы наконец-то утихомирились. Еди устало обошел стадо: не потерял ли в этом кромешном аду часть из них. Но разве сейчас их пересчитаешь?! «Эх, был бы сейчас рядом Хораз-ага, он бы сказал», — горестно подумал Еди, и тут вдруг словно током пронзила мысль: «А где они сейчас находятся? Где кошара? Куда идти?» Вопросов было много, а ответа ни одного. Ведь Еди впервые оказался ночью при отаре да еще после такого страшного дня. Темная ночь, небо затянуто тучами, ветер и дождь.

Ветер с дождем хлестал по лицу, стало холодно. Промокший до нитки. Еди не попадал зубом на зуб. Надо было двигаться, идти, несмотря ни на что. Молодой чабан, доверившись овцам, поплелся за овцами, которые дружно направились в одну сторону, видимо, к кошу…

Еди чувствовал, что слабеет, он уже не чуял под собой ног, движения его становились все медленнее и каждый шаг давался с трудом. «Эх, поспать бы сейчас хоть самую малость», — подумал он, с трудом размеживая слипающиеся ресницы. А веки все наливались свинцовой тяжестью.

Вот он поднялся из последних сил на вершину пологого холма и, как подкошенный, рухнул на сырой песок, но он не чувствовал теперь ни сырости, ни холода. Ему хотелось одного — смертельно хотелось спать. «Вздремну чуток и пойду, только чуть-чуть, самую малость», — подумал он, уже засыпая.

Почувствовав неладное, Вепадар затрусил к Еди. В темноте он безошибочно нашел своего хозяина и, принюхавшись к нему, потихоньку заскулил, надеясь разбудить его. Но Еди спал беспробудным сном. Тогда Вепадар положил переднюю лапу ему на плечо и лизнул щеку. Бесполезно, хозяин спал. Забеспокоившись, Вепадар громко и тревожно залаял, а потом, вцепившись зубами в его фуфайку, попытался приподнять его. Не получилось. Вепадар заметался между отарой и своим хозяином. Видимо, его собачий ум был в смятении. Оставить хозяина одного в беспомощном состоянии он не мог, но как же быть с отарой. Правда, там есть другие собаки, но можно ли им довериться?! Вдруг подведут…

Вепадар в отчаянии протяжно завыл. Вой собаки разбудил Еди, он открыл глаза, хотел встать, но ноги не слушались его. Вепадар метнулся к нему и подставил хозяину шею: «Держись, дружок!» Еди с благодарностью обнял собаку за шею, но встать все же не смог, не было сил. Вепадар волоком потащил его за отарой, но и без того усталой и голодной собаке не так-то просто это было сделать. И Еди вскоре понял его.

— Иди, Вепадар, не отставай, от отары, иди… А я вот немного отдохну и догоню вас, иди, — сказал он своей собаке, но Вепадар, жалобно скуля, вертелся вокруг него и не собирался уходить. — Иди, Вепадар, иди…

Но собака не уходила, а наоборот, вцепившись зубами в фуфайку, тянула хозяина вперед. Еди вдруг стало стыдно перед Вепадаром за свою слабость, и он, собрав все силы, встал на ноги. И вдруг… прямо к нему, развевая на ветру гриву, летит красавец Карлавач. Вон он уже совсем близко. Еди протягивает руки, чтобы остановить его. Но Карлавач вдруг резко останавливается, и на нем уже сидит Баба-сейис. Баба-сейис, высокомерно поглядывая на Еди, начинает кружить вокруг него. «Ты что, старый, рехнулся, ведь загонишь коня», — кричит Еди. Но Баба-сейис не слышит его, все кружит и кружит вокруг.

Еди пытается дотянуться до Карлавача, и тут прямо перед ним появляется Дилбер, она уже держит за повод Карлавача, но на нем уже Баба-сейиса нет. «Дилбер!» — вырывается из уст Еди. Но она почему-то молчит, а просто улыбается ему. От этой улыбки Еди становится тепло и приятно. «Дилбер!» — шепчет он и пытается приблизиться к ней и, сделав шаг, падает.

А дождь все лил и лил, таковы Каракумы: если уж нет дождя то надолго, а если уж пойдет, так бесконечно…

Еди нашли на следующий день на рассвете. Он был без сознания, а его верный пес Вепадар, как изваяние, стоял над ним, прикрывая его от дождя.

…Хораз-ага быстро сбросил с Еди мокрую одежду и, положив на овечий тулуп, начал растирать нутряным козьим жиром. Кошек развел жаркий огонь и растопил на сковороде курдючное сало, и когда оно остыло немного, поперчив его красным перцем, с ложки начал отпаивать Еди. Вскоре на его щеках начал проступать румянец.

— Хватит, Кошек, больше не надо, теперь давай его ближе к огню, — сказал Хораз-ага, заворачивая Еди в тулуп.

Когда Еди переносили к огню, он раскрыл глаза, и, тревожно оглядываясь по сторонам, прошептал:

— А где же Дилбер?

Отец с сыном молча переглянулись и, смутившись, опустили глаза. И Еди вновь впал в забытье.

Вечером, когда Еди стало чуть лучше, его отправили на машине в село.

— Поправляйся быстрее, сынок! — сказал провожая его Хораз-ага и, вспомнив вопрос «А где же Дилбер?», густо покраснел. — А ты что стоишь, влезай тоже в машину, — прикрикнул Хораз-ага на Кошека, пытаясь замять свою неловкость.

— Я не поеду, я остаюсь с тобой, отец, — сказал дрожащим от волнения голосом Кошек.

Перевод В. Аннакурбановой.

Сторонний наблюдатель затруднился бы определить его настроение. Не сказать, чтобы прекрасное, но и унылым его не назовешь. Так, серединка на половинку. Внешне он был не так уж прост и ясен. На первый взгляд, сильный, бодрый, энергичный, а приглядишься — одни сомнения да колебания. Губы не то улыбаются, не то кривятся. Только вот глаза… Непроглядной черноты, глубокие — и впрямь зеркало души. Сейчас в этом зеркале отражалась молодость, гордость, и хотя на самом дне проглядывала какая-то растерянность, самоуверенность брала верх. Из-за нее он и пустился в путь раньше времени.

Он сошел с поезда в полдень, автобуса дожидаться не стал. Зашагал, повторяя: «Дорогу осилит идущий». К чему ждать. Кто-нибудь да подберет, а нет — дойду пешком, вещей у меня один «дипломат».

Он не задумывался над тем, что делает, наоборот, ему казалось, что это единственно правильный путь. Кто знает, когда придет автобус — через час, через два? Дорога на Караджар — это тебе не ашхабадские проспекты, по которым машины несутся потоками. Здесь если посчастливится, пройдет грузовик, и ты сядешь, в тесноте да не в обиде, а нет — торчи у обочины и глотай пыль. Ничего, дорогу осилит идущий. Если идти так, то до стройки в Караджаре он доберется.

Довольно скоро он ощутил жажду, пересохли губы. Только теперь он подумал, что, может быть, поторопился. И зачем нужно было идти в такую жару пешком. Еще минута-другая, и он вполне уверился, что совершил ошибку. Чего не сиделось, спешил, как на пожар! Можно подумать, тебя там ждут с распростертыми объятиями! Или станут выговаривать, что опоздал на работу?

Он ругал самого себя, поняв, что сделанного не воротишь. Он встревожился: жара в Каракумах была жестокой, немилосердной. Человек, знакомый с пустыней, не вышел бы в путь без воды. Почему он не подумал об этом раньше? Не зря предки говаривали: «Если не повезет, так не повезет». Все успели сказать предки…

О чем он только не думал, но — удивительная вещь — он не думал о возвращении. И на это была поговорка — «Брошенный камень не воротится», так и он — шел только вперед.

Песчаная дорога — по обе стороны кустарники, колючки — то сбегала вниз, то текла по барханам и, все время извивалась, уходила вперед, вперед. С каждым шагом он острее и острее ощущал жажду. И с каждым шагом понимал, какая опасность надвигается на него. Губы пересохли, по телу струился пот. Солнце стояло в зените и, не зная пощады, палило, словно хотело своими лучами прожечь ему голову. Горячий песок, как раскаленное железо, обжигал даже через туфли на высоком каблуке, жара точила тело. Опасаясь солнечного удара, он накрыл голову пиджаком. Синтетическая ткань давила своей тяжестью, но хоть немного защищала от палящих лучей. Безмолвная пустыня нагоняла тоску. До чего упряма бывает природа! В другой раз легкое дуновение ветерка шевелило бы одежду, а сейчас все сжалось, съежилось, замерло. Суслики, которые и в жару и стужу сновали из норы в нору, словно сквозь землю провалились. Черепахи и те спешили уползти в норы.