— Друг мой сердечный, подслушивать и заглядывать в замочную скважину стыдно! — сказал он, вглядываясь в незнакомца.
Перед ним стоял паренек лег шестнадцати-семнадцати, морщась от боли. Еди узнал его. Этого паренька звали Чары, но сельчане его чаще всего величали Чары-гармонистом за чрезмерное пристрастие к этому голосистому музыкальному инструменту. Чары с гармонью был неразлучен. Даже некоторые поговаривали, что Чары и ночью спит с ней в обнимку. Может быть, это и не так, но то, что Чары любил свою гармонь и играл на ней, причем очень даже неплохо, без устали днем и ночью, знали все от мала до велика. И когда он поступил в культпросветтехникум, все восприняли это как должное. Еди тоже знал о том, что Чары-гармонист учится там, поэтому был очень удивлен встрече с ним здесь, в селе.
— А, покраснел, значит, урок мой не прошел даром… Что ты тут делаешь?
Чары-гармонист молча потер ухо, видимо, все еще болело.
— Джахан там? — спросил Еди, кивнув головой в сторону двери.
— Да, все там.
— Все? Кто это все?
— Члены комсомольского бюро.
Еди на секунду замешкался, а потом пригнулся, чтобы получше рассмотреть через замочную скважину. За длинным столом сидело несколько человек и о чем-то оживленно беседовали, передавая из рук в руки какие-то фотографии. «Видите, как постарался фотограф, отличные снимки», — услышал Еди возбужденный голос Овеза. Еди затаил дыхание. «…И вы зря улыбаетесь, глядя на эти фотографии, зря. Поймите, о нас с вами скоро заговорят во всем районе. Первый дояр в районе! Это понимать надо!» Голос Овеза теперь доносился отчетливо.
«И он здесь… Для чего же Джахан вызвала меня, не собирается ли она помирить меня с Овезом?! Неужели она думает, что я унижусь перед ним и попрошу извинения?!» — подумал Еди и, как ужаленный, отпрянул от двери.
— И тебя вызвала Джахан? — обратился Еди к Чары-гармонисту.
— Нет, я пришел сюда сам, узнав о заседании бюро.
— И что же тогда стоишь у двери?
Чары растерянно пожал плечами.
— Заходи, не стесняйся, пока они разговаривают между собой просто так, потом им будет не до тебя, — сказал Еди, подталкивая гармониста к двери. — Заходи! — заговорщицки прошептал он, открывая дверь и вталкивая парня.
В открытую дверь донесся голос Джахан:
— Товарищи! Дело сейчас не в том, надо ли отправлять заметку о Кочкулы в редакцию или нет. Дело в другом, — я хочу сказать об очень важном для молодежи нашего села. Настала пора нам поразмыслить о месте каждого молодого человека в колхозном производстве…
Увидев в дверях гармониста, Джахан прервала свою речь.
— Я же ведь говорил тебе, если согласен, приходи завтра на свиноферму. Зачем сюда-то пришел? — обратился к гармонисту Овез. — Ну, что стоишь и молчишь. Говори, раз пришел. У нас заседание бюро, понимаешь?
Чары-гармонист приблизился к Джахан и срывающимся от волнения голосом сказал:
— Я пришел к вам с просьбой…
Овез вновь опередил Джахан:
— В таком случае приходи завтра. Ты же видишь, у нас заседание бюро…
— Я пришел не к вам, а к Джахан, — сказал Чары-гармонист срывающимся от волнения голосом.
— Я тебя слушаю, Чары, говори, — сказала Джахан, жестом останавливая возмущенного Овеза.
— Я окончил культпросветтехникум. Вот мое направление, а меня в правлении колхоза отправляют на свиноферму. Я музыкант, неплохо танцую, разбираюсь в сценическом искусстве, а меня… — Чары запнулся и протянул свое направление Джахан.
— Сколько раз можно тебе повторять, браток, нам сейчас не нужны музыканты и танцоры. Ставить и смотреть пьесы нам сейчас некогда. Нам нужен свинопас, который бы присматривал за нашими колхозными свиньями. Я ведь тебе еще утром об этом сказал от имени самого председателя колхоза. Иди и не мешай нам, когда понадобятся танцоры, мы тебя и сами найдем.
Члены бюро, все как один, повернулись лицом к Джахан. Что она скажет?! Клубного работника использовать в качестве свинопаса, по крайней мере, было несерьезно. Это понимали все члены бюро. Но высказанное Овезом, от имени председателя колхоза, заставило всех стыдливо опустить глаза и промолчать.
Гармонист некоторое время стоял в нерешительности, не зная, что делать. А потом дрожащей, то ли от волнения, то ли от гнева, рукой забрал со стола свое направление и молча покинул помещение библиотеки.
Уже в коридоре Еди дружелюбно похлопал Чары-гармониста по плечу, держись, мол, и они вместе направились в село.
* * *
Дни шли своим чередом. Солнце, как и миллионы лет тому кряду, своим восходом отмечало начало дня и, скрываясь за горизонтом, завершало свой ход. Жизнь, словно спокойная равнинная река, текла тихо, размеренно.
Еди жил у старшего брата, поэтому спорное наследство Веллат-ага — большой дом — перешло семейству Чары без всяких споров, а за спокойной беседой вечернего чая в кругу семьи.
Решили, что дом заселит семья Чары, а в следующем году приступят к постройке другого дома для семьи Бяшима, но чтобы новый не был более велик и красив, чем существующий… Таково было решение семейного совета.
* * *
Сегодня Еди, впрочем как всегда, проснулся позже всех в доме. Когда он, в спортивном костюме, с гантелями в руках, вышел во двор, там уже жизнь кипела вовсю. Каждый был занят своим делом, а в селе для работящего человека дел всегда уйма. Чары стругал черенки для лопат, а Бибигюль, казалось, вот-вот разорвется на части, чтобы все успеть по-хозяйству. Тут и дети от мала до велика, и скот, тоже немалый. Если дети чуть постарше пытались помочь матери, младшие же отрывали ее от дел. Вот и сейчас они с вымазанными молочной пенкой мордашками звали мать на помощь. Когда снимаешь ложкой молочную пенку прямо из казана, пальцы так и попадают на его покрытый толстым слоем сажи бок. Дети, на удивление похожие друг на друга, вымазаться сажей — великие мастера, а вот вытереть или помыть руки должна непременно мать.
Еди, выйдя во двор, начал заниматься утренней гимнастикой. В селах мало кто занимается специальными упражнениями для развития мускулатуры. Сам уклад сельской жизни заменяет утреннюю гимнастику. Движений сельчанам хватает, только успевай поворачиваться. Поэтому, когда Еди приступал к утренней зарядке, взрослые, чтобы не смущать его, делали вид, что не замечают, как взрослый парень делает никому не нужные, по их понятиям, движения и тратит столько сил впустую, зато дети окружали его плотным кольцом и завороженно следили за каждым движением.
Еди, закончив утреннюю гимнастику, весело подмигнул самому младшему сыну Чары и пощекотал его оголенный животик.
— Ну и вымазался ты, племяш, сущий чертенок! — сказал он ласково.
Но матери не любят, когда даже в шутку называют их детей грязнулями. Так случилось и с Бибигюль. Она, добрая и невспыльчивая по натуре, не выразила свою обиду громко, а лишь обратилась к ребенку:
— Дядя Еди сказал, что ты грязнуля, сыночек, но ему невдомек, что ты для меня самый сладкий. Правда, сынуля?! — сказала она, беря сына на руки и вытирая сажу с его щек. — Пойдем отсюда, мы сейчас умоемся и посмотрим, что тогда твой дядя скажет.
Еди понял, что обидел Бибигюль, и виновато улыбнулся.
Еди сел завтракать. Ел он с аппетитом жареное в курдючном сале мясо со свежим, только что из тамдыра, чуреком, словно молодой верблюд свежую траву.
Тумарли, хотя и согласилась на семейном совете уступить новый дом Чары, нет-нет, да проявляла свое неудовольствие тем, что ей приходится жить в небольшом и низеньком домике. Каждый раз ее сердце обливалось кровью, когда она видела Бибигюль входящей в большой и светлый дом. Нет, она явно не ссорилась с Бибигюль, но в любой удобный момент пыталась ее как можно больнее задеть своим бойким язычком. А в последнее время она явно старалась поссорить Бибигюль с Еди. Изворотливость женского ума известна всем, и если этот ум направлен против кого-то, то и до коварства тут не так уж и далеко.
Тумарли преследовала свою цель и шаг за шагом шла к своей цели. Сумей она рассорить Бибигюль с Еди, последний будет вынужден перейти жить к ней. Раз Еди будет жить в ее семье, то и дом безоговорочно перейдет к ним. Именно так трактовал Джинны-молла наследственное право по мусульманским обычаям. А Еди в селе долго не задержится, она была уверена в этом. Только бы найти подходящий повод, уж она-то сумеет воспользоваться любым случаем. В то утро, как показалось Тумарли, повод нашелся.
