Долг перед умершим человек почему-то чувствует острее, чем долг перед живыми. И Еди не был исключением. Ему не давала покоя мысль о том, что он опоздал, не успел попрощаться с отцом, не сумел бросить в его могилу горсть земли, исполняя свой последний сыновний долг. А когда умерла мать, он был вообще маленьким. Теперь, когда он был уже вполне взрослым и остался круглым сиротой, ночами снились ему родители. Они ни о чем его не просили, просто смотрели на него печальными глазами. Еди слышал от взрослых, что если снятся умершие родители, то они чем-то недовольны. И Еди истолковал свои сны именно так: его родители наверняка недовольны им — и после долгих размышлений решил поставить кирпичные оградки на их могилах.

Рано утром отправился Еди на кладбище. Один натаскал воды, месил глину и клал кирпичи. Он так с головой ушел в работу, что и не заметил, как к нему подошел Джинны-молла.

— Не стоило бы затрачивать столько труда, молодой человек, на такое дело. У мусульман не принято делать оградки, считается, чем раньше затеряется могилка, тем лучше…

Еди, повернувшись на голос, увидел перед собой служителя молебенного дома при кладбище. Еди почему-то, именно почему-то, так как сам еще не знал от чего, невзлюбил его. Ему были противны и его гладкое мясистое лицо, и маленькие, бегающие, как у хорька, глаза, и голос, слащавый и противный. Когда тебе не нравится человек, то все в нем кажется противным, даже одежда. Поэтому и пиджак, и шапка-ушанка и кирзовые сапоги Джинны-молла показались ему несуразными, смешными, как с чужого плеча.

Еди, пересилив себя, поздоровался с Джинны-моллой, но все же не смог скрыть свою неприязнь к нему.

— «Кто не почитает умерших, тот не уважает и живых», гласит наша туркменская пословица, как тогда ее понимать?! — раздраженно спросил Еди.

Джинны-молла не ответил ему.

— Ты бы лучше отремонтировал молебенный дом или хотя бы кладбищенский забор… От колхоза-то помощи не дождешься, то у них материала нет, то рабочих… Когда нужно отремонтировать свинарник, все находится…

— А вы, Джинны-молла, для чего поставлены при кладбище?! Или ваши обязанности ограничиваются только сбором жертвоприношений? — не дал договорить ему Еди.

— Ты еще молод о таких вещах рассуждать, сосунок, молоко еще на губах не обсохло… — Джинны-молла посмотрел на Еди ненавидящими глазами и поплелся к себе в молебенный дом.

Еди, довольный тем, что удалось так скоро избавиться от присутствия Джинны-молла, начал месить глину.

— Да, я же к тебе по делу пришел, чуть было не забыл… — начал Джинны-молла, вновь вернувшись. — Ты бывал в городе и наверняка знаешь, сколько там дают за мех кролика.

— Много… — ответил Еди, не поднимая головы.

— Я серьезно спрашиваю, Еди У меня накопилось около сотни кроличьих шкурок, да и лисьих немного найдется. Очень и очень хорошие. Если бы ты сумел их пристроить как-нибудь, мы бы договорились с тобой. И тебе на карманные расходы и мне…

— За кого вы меня принимаете, а? Я что, перекупщик? Знаете что, катитесь вы отсюда быстрее, не то… Уходите, вам говорят, быстрее! — Еди, еле сдерживая ярость, затопал ногами.

Джинны-молла на всякий случай отошел от него подальше, но постарался не остаться в долгу у Еди:

— Неуч несчастный! Ты с таким дурным характером всю жизнь будешь тем и заниматься, что чистить нечистоты за горожанами!

Джинны-молла, проявив неожиданную проворность, быстро скрылся из глаз. Но каково было Еди?! Он как-то обмяк и бессильно опустился на землю рядом с могилой отца: «Как мне жить дальше, отец?!» — прошептал он, обливаясь горючими слезами.

Кошек, мурлыча себе под нос, быстро взлетел вверх по крутой лестнице дворца культуры, расположенного в самом центре села. Он, когда был в хорошем расположении духа, всегда пел одну и ту же незамысловатую песню: «Дождик, дождик, не промочи мою подругу…» А так как Кошек был влюблен и был любим, то он почти ежедневно распевал эту песенку, которую теперь чуть ли не все работники дома культуры знали наизусть и подшучивали над ним: «Кошек, ты бы сменил пластинку. Если даже пойдет проливной ливень, и тот не промочит твою любимую в таких хоромах». Но Кошек и не собирался сменить свою песенку. Песня эта полностью соответствовала его душевному настрою и служила чуть ли не паролем для Джахан. Джахан работала библиотекарем. Еще издали, услышав голос Кошека, очень точно могла сказать, в каком он был настроении. Ведь и хорошее настроение имеет свои оттенки. А если Кошек поднимался по лестнице молча, то Джахан знала, что он вновь повздорил с заведующим фермой Овезом. Кошек, как, впрочем, все здоровяки, был добряком, и, чтобы вывести его из себя, надо было обладать отвратительным надоедливым характером. К неудовольствию Кошека, этим особым даром обладал его непосредственный начальник Овез.

Кошек сегодня был в особенно радужном настроении. Он, раскручивая на указательном пальце цепочку с ключами от машины, открыл дверь библиотеки. Там по разные стороны стола стояли Джахан и Овез и, по-видимому, вели нелицеприятный разговор. Они были возбуждены и со стороны напоминали нахохлившихся драчливых петушков. «Этот прилипала успел и Джахан досадить. Ну, парень, этого я тебе не прощу», — с досадой подумал Кошек, сжимая свои пудовые кулаки.

Овез резко повернулся к двери и озарил Кошека уничтожающим взглядом. К своему удивлению, он заметил, что Кошек не затрепетал, как бывало обычно, а спокойно с достоинством выдержал его колючий взгляд. Овезу даже показалось, что, скажи он сейчас хоть слово, спуска ему не будет. В бессильной злобе Овез махнул рукой и пулей выскочил из библиотеки.

Джахан, как подкошенная, опустилась на стул и отрешенным взглядом уставилась в потолок. Кошек на цыпочках, словно боясь разбудить кого-то, прошел к дивану и взял в руки газету, но не до чтения ему было сейчас. Он глядел на свою любимую и ломал голову над тем, как вернуть ей хорошее настроение.

— Ох-хо-хо, надо же такому случиться! — нарочно удивленным тоном произнес Кошек. — Ох-хо-хо!

Джахан не отреагировала.

— Ох-хо-хо! Чудеса чудес, да и только! — не унимался Кошек.

— Ну чего ты там охаешь, Кошек?! — не выдержала Джахан.

Голос Джахан прозвучал хрипло, видимо, она еще не успела успокоиться. Но Кошек был доволен собой: лед тронулся, а остальное приложится.

— Оказывается, и летом может идти снег! — сказал он, улыбаясь во весь рот.

Джахан поняла, что Кошек намекает на ее настроение, и ответила ему в тон:

— Да, Кошек, и такое временами случается… И вообще ты сегодня не ко времени…

Последняя фраза глубоко ранила бесхитростную душу Кошека. Он похлопал ресницами, как обиженный ребенок, и глубоко задумался. «О чем они спорили здесь так горячо? Допустим, Овез может со мной ругаться, это объяснимо, как-никак он — мой начальник. Но причем тут Джахан, она ведь к ферме не имеет никакого отношения. Может быть, они ссорились из-за меня? Но и этого не может быть. Джахан не из тех, кто вмешивается в чужие дела. «Не суй носа в чужие дела, каждый должен справляться со своим делом сам», — отвечала она мне каждый раз, когда пытался ей в чем-то помочь. Нет, не могла Джахан ссориться с Овезом из-за меня. Все же, что послужило поводом для их ссоры?! Может быть… нет, нет, этого не может быть. Овез семейный человек, у него уже дети подрастают».

После долгих и мучительных размышлений Кошек подсел к Джахан и стал в упор разглядывать ее.

Джахан была красива, даже очень. Кошек всегда знал это, но сейчас в ней было нечто большее, чем красота. И это «нечто» превращало ее в глазах Кошека в божественное создание, призванное составить его счастье. Кошек глядел на Джахан долго и чем больше смотрел на нее, тем более она казалась ему красивой и премилой. Маленькая, с ушко иглы, родинка на ее чистом лбу, казалось, так и переливается, как частица агата, а глаза под черными вразлет бровями так и манили его, излучая нежность, какое-то таинство. Даже повседневное платье Джахан казалось сегодня нарядным, а искусная вышивка на нем словно имела загадочный смысл. Кошек так уверовался в этом, что пытался в уме расшифровать замысловатые зигзаги узоров и досадовал тем, что ничего не смыслит в этом.