Василика хмыкнула и покачала головой, а затем вернулась в избу. Не получит родня лесного хозяина сегодня доброй поживы. Да и ей ничего не надо было от мавок.

– Погадай мне, – вдруг попросила она Ягиню. – Ты ведь можешь?

– Дурное дело, – фыркнула ведьма. – Ты сейчас на распутье находишься. Там столько дорог, что и карт не хватит.

– Даже на любовь? – усмехнулась она.

– Даже на любовь, – Ягиня кивнула. – Лучше сходи в баню, попарься, а потом берись за дело, раз кушать не хочешь. Надо воды наносить и сделать несколько отваров. Рук не хватает.

Василика не стала спорить. Наверняка старая ведьма видела и знала больше. Может, и глаза её глядели по–другому, не как у людей и не как у неё самой? Она видела душу Василика и могла сказать, чего ей и впрямь не хватает. Если отправляла купаться – значит, не зря, хоть Василике не очень хотелось идти в натопленную паркую мыльню.

В предбаннике она скинула посеревшее платье и похвалила Банника, который додумался приготовить чистые одежду и полотенце. Лохматый дух захихикал и исчез. Василика улыбнулась и прошла в комнату, где стояли бочонки с тёплой водой. Неподалёку лежал травяной веник. Эх, будет славно! Что–что, а мыться ей нравилось, хоть и часто не было сил для подготовки. Если в купеческом доме обо всём заботились чернавки, то здесь приходилось таскать вёдра самой. Иногда этим занимался Домовой, но у духа находились и другие дела.

Василика взяла деревянный ковш, зачерпнула воды и вылила на тело. Вместе с потоком уходили пот и грязь, кожа очищалась, сперва белела, затем румянилась. Василика по–девичьи засмеялась и начала обливаться водой всё больше, не забывая промывать русые волосы. Эх, хорошо, славно! Не водица то была, а настоящее море целебных огоньков. Жар гнал прочь все страхи и сомнения, очищал не только тело, но и душу, и Василике становилось удивительно легко.

Она убрала ковш в сторону, схватила травяной веник и принялась бить себя, прогоняя остатки черноты. И правильно: прочь треклятую тьму, нечего ей хозяйствовать в душе молодицы, и не простой, а ведьмы. Василика вдохнула запах хвои, можжевельника и полыни. Чудный веник! Не зря провозилась, собирая травы.

– О, совсем другое дело, – усмехнулась Ягиня, когда Василика вышла из мыльни румяная, чистая и с улыбкой аж до ушей. – Теперь, молодица, кушай и берись за работу. Дел мнооого.

– Благодарю, – она с удовольствием схватила щи и начала хлебать. Пустой живот требовал сытной пищи.

– Да ты вся светишься! – хохотнул Всполох. – Прям ярче меня!

Блаженство, окутавшее Василику с головы до ног, не уходило. Жар пульсировал в крови, вынуждал искриться силой и переливаться сиянием. Она с аппетитом доела и принялась за работу. Ягиня с усмешкой наблюдала и подсказывала. Ведьма могла бы собой гордиться – её ученица с довольным урчанием таскала вёдра, а после смешивала травы и делала это так ладно, что даже Всполох поневоле залюбовался.

Работа кипела. Отвары варились, настаивались, заговоры начитывались, а ведь надо было ещё между делом озаботиться ужином и непременно угостить Домового и Всполоха. Всё давалось Василике необычайно легко. Закончив подметать избу и убедившись, что пряные зелья стоят в углу, она прошмыгнула во двор, взяла заскучавшего Яшеня и повела коня за ворота.

Ягиня не была против. Ведьма позволяла ей вольно кататься по перелеску, а если Василика привозила с собой травы или снедь, то и вовсе радовалась. Вот и сейчас ей захотелось поскакать на коне, посидеть на тихой поляне и взглянуть издалека на Радогощь.

В избе дни пролетали незаметно. Очень быстро русальная седмица сменилась месяцем липнем, когда травы, ягоды, грибы и впрямь липли к рукам, сами просились в туес, а деревенские дети бегали почти голышом и боялись только одного – злой Полудницы с острым серпом в руках. Василика проскакала по перелеску, сделала круг–другой, выехала к окраине и привязала поводья к толстой ветке. Яшень остался в стороне, а она уселась на зелёной траве, начав расплетать косу и напевать:

– Ой ли–лю, ой ли–лю, я тебя, родной, люблю, – она улыбнулась и взглянула на верного коня. – В гриву травы заплетаю, вечным другом нарекаю.

И в самом деле: не петь же ей о добрых молодцах из Радогощи? Василика видела в них побратимов, с которыми можно было пить сбитень, рисовать похабщину на земле, обкидываться снегом, но никак не миловаться у костра. А между тем душа её девичья жаждала чего–то подобного, но признаваться в том Василика не могла. Что Ягиня, что Калина – обе смотрели на молодиц снисходительно. Первая и вовсе посоветовала пить мятные чаи, чтобы унять жар в груди.

Отчего–то вспомнился молодец, что снился ей едва ли не каждую седмицу. В нём не было ничего красивого, а от чёрных ладоней веяло кровью и пеплом, но глаза парня горели таким пламенем, что сопротивляться она не могла. Такие воины не приезжали в Радогощь – они состояли на службе у князя, рубили головы, сжигали деревни, насиловали девок, а в свободное время пили вино. Эти молодцы казались Василике хуже духов Нави, ведь последние губили людей из–за голода, заложенного природой, но никак не по собственной прихоти.

Служители Нави… Она улыбнулась, вспомнив их красоту. Статные лица, пышные кудри, добрые взгляды. Если не знать, то легко обманешься. Однажды ей удалось поплясать с ними, совсем немного. Василика схватила нечеловеческую руку и запрыгала вдоль костра, всматриваясь в костяную маску. То была жуткая тяга. К живым людям так не тянуло, как к ним. Ягиня вместе со Всполохом оттаскивали её чуть ли не за косы. Ведьма грозила ей страшной карой, обещая выпороть так, что она не встанет ещё пару седмиц и пролежит добрую часть лета на животе. Духи шипели, не желая отпускать добычу, но Костяная вырвала из их лап Василику и утащила в избу, рассыпая проклятия.

– А бывает ли оно вообще? – она грустно взглянула на Яшеня. – Калина отца не особо жаловала, да и девки наши миловались с молодцами только для того, чтобы потом перед друг дружкой хвастать.

Молодицы выли от горя, уходя в дома женихов, и то тоже казалось слишком странным. Разве могла девка, идя за милого, заливаться слезами и обнимать порог родительского дома? И зачем тогда идти, если можно было оставаться?

Василика усмехнулась. Калина сейчас побагровела бы и назвала её глупой. Ягиня на подобные вопросы лишь качала головой и повторяла, что люди слишком простые и не видящие дальше собственных кошельков. В чём–то ведьма была права. Василика вплела в густую косу еловые ветки. Вышло странно: мягкие волосы плохо смотрелись вместе с колючей хвоей, но переплетать не хотелось.

– Ладно, дружочек, – она спрятала гребень в карман платья. – Надо возвращаться, а то дел ещё много.

Не зря ведьма оживила Василику, придала ей целую гору сил. Ягиня надеялась, что она будет трудиться до глубокой ночи. Костяная была справедливой: сперва позволяла ученице отдохнуть, очиститься, впустить в тело силу, напитаться ею, подкрепиться, а после браться за дела и работать, пока луна не начнёт клониться к низу и пока силы не покинут Василику.

Ведьма не позволяла ей ни подолгу лежать на полатях, ни ходить с потухшим взглядом и поражать всех усталостью. Ягиня всегда твердила, что им, ведающим, надо в первую очередь думать о себе, а после – обо всём остальном. И у Василики каждый день начинался с умывания, прогулки и вкусного завтрака. Конечно, не купеческая жизнь, но лучше, чем любая изба доброго молодца, пусть и приходилось таскать вёдра воды из колодца, покупать мясо иной раз или охотиться, ставить силки. А всё же – свобода, не неволя, которой пугали с младенчества.

Яшень сделал круг–другой по поляне, а после пересёк знакомые ворота. Ягиня уже поджидала её у порога.

– Всё никак не нагуляешься, – она покачала головой. – Лучше возьми ведро воды и пойди вычисти предбанник, а то там скоро всё зарастёт паутиной.

– Да, – кивнула Василика. – Что–нибудь ещё?

– Потом поможешь мне со снадобьями, – ведьма зевнула. – Надо девкам из твоей деревни по отвару сделать. Просили, представляешь, – и тут же хохотнула, – чтоб кожа белее была! Вечно им в родительских избах не сидится, беспокойные.