– Благодарствую! – произнесла Калина. Её учили, что на добро надо отвечать добром, даже если перед тобой находится ведьма.
– Успеешь ещё поблагодарить, – усмехнулась Ягиня. – Ступай.
К удивлению деревенских девок, она вернулась из смарагдовых дебрей целёхонькой. Заплаканная мать кинулась к Калине, прижала её к себе и пообещала больше не отпускать её одну. Слухи по Ближним Вьюнкам разносились быстро, поэтому о погибели молодицы в лесу уже знали все. Как же на неё смотрели, когда она шагала по дороге уставшая, но живая!
О, Калина пообещала себе, что никогда не забудет этих взглядов, а своё ощущение превосходства над другими обязательно передаст дочерям и сыновьям. Как ни крути, а девка должна сохранять гордость, даже если с ней случилось что–то мерзкое, точнее, особенно если с ней что–то случилось.
I. Неровные стежки
Не сиделось Василике в купеческом доме. Отец её давно разъезжал по заморским краям, торговал шелками, мехами, каменьями, а по возвращении рассказывал такое, что у неё поневоле загорались глаза. Даром что мачеха раз за разом повторяла, мол, здоровой девке пора замуж. Полная и вечно недовольная Калина не была ей родной матерью, поэтому особой теплоты к Василике не питала, но и делать из купеческой дочки посмешище не собиралась. Шутка ли – девке шёл семнадцатый год, а она до сих пор не была сосватана. Так ведь и дурные слухи про их семью могут пойти, и тогда никто не посмотрит на старших дочерей.
Калина мечтала выдать замуж двух своих, но добрым молодцам больше приглядывалась младшая Василика. Всё было при ней: и статное тело, и крепкая русая коса, и цветные сарафаны, и бисерные кокошники с разными каменьями, и даже заморские мази. Одной лишь головы не была, как говорила мачеха. Да, не хотела Василика замуж. То дёгтем перемазывалась, то целую седмицу не купалась, то просто сбегала со смотрин в дикий лес.
Ей настолько полюбилась непроглядная чаща, что она могла пропадать там целыми днями, являясь в дом под вечер. Другие люди того леса опасались, говорили, что там испокон веков живёт злая ведьма, а изба её сделана из крепких человеческих костей. Василика много раз проходила мимо того дома, самого обычного, деревянного и с трубой. Но заходить к Костяной Ягине она боялась. Мало ли, вдруг есть крупица правды в рассказах?
– Опять она за своё, ты погляди! – бурчала Калина на проходившую мимо Василику. – Вся в листьях и колючках, чтоб тебя, неугомонную, Ягиня сварила, раз замуж за Миклая не хочешь!
Видела Василика того Миклая, бородатого, пахнувшего дурной брагой и потом. Статный воин. И служил у самого князя. Жаль только, что её он совершенно не притягивал – не нравились ей могучие богатыри. Калина сыпала искрами, кричала, что отправит Василику в чёрную избу, где доживали свой век старые девы, прислуживая богам, что нажалуется отцу, и тот силком выдаст её замуж за первого встречного, а после приказала всем трём дочерям вышивать багряные цветы для полотенца. Калина собиралась преподнести его мужу – ценный дар, сделанный родными руками.
– И чтоб ни шагу из дома! – шикнула купчиха, гневно взглянув на Василику, и захлопнула тяжёлую дверь с жутким шумом.
Купеческая дочка тяжело вздохнула и взглянула на связку нитей. Вышивание не входило в число её любимых занятий, чего нельзя сказать о сёстрах – те радовались каждому ровному стежку и старательно выводили целые цветастые поляны, украшая полотенца, скатерти и даже собственные платья. У Василики всё было наоборот: её единственная работа – несчастные раскосые маки – смотрелись жутко. Иной раз казалось, будто цветы ехидно улыбались, мол, не дадимся в руки, заколем кривыми лепестками. На изнаночную сторону и вовсе было страшно взглянуть – столько узлов! Василика пыталась подвязывать нитки аккуратно, как делали сёстры, но получались огромные нитяные комки, мешающие друг другу.
– Как там твоё подвенечное платье, сестрёнка? – елейно усмехнулась Марва, считавшаяся лучшей рукодельницей в семье. – Не готово ли ещё?
– Пока нет, – ответила Василика. – Но я тружусь над ним.
Марва и Любава переглянулись и заливисто захохотали. У них самих сундуки с приданым давно были готовы. Каждая выткала по белому платью, украсила каменьями и готовилась, ожидая суженого. У Василики лежал латаный подол. Она страдала временами страдала над ним под суровым присмотром мачехи, которая качала головой и говорила, что не будет из Василики доброй и умелой хозяйки, если та не может сделать даже подвенечного платья.
– Кто ж с подола–то начинает, – сокрушалась Калина. – Совсем девка ума лишилась, хоть и молодая ещё.
Купчиха много раз угрожала ей чёрной сбой и обещала, что однажды утром приедут за Василикой служители богов и утащат её силком, если сама не согласится уйти.
– А что, разве под венец силком идти лучше? – отвечала она. – В чёрной избе хоть мужика обхаживать не надо.
Калина покраснела и с трудом сдержалась, чтобы не свернуть глупой девке голову. Ещё бы – кто же сравнивает замужество с прислуживанием богам?! Только страшные дурры, которым не повезло родиться бедными, бледными худощавыми, с редкими волосами и впалыми щёками.
Василика, тяжело вздыхая, сплетала багровые нитки и втайне надеялась, что однажды отправится в лес и исчезнет, не услышит больше упрёков мачехи и насмешек сестёр, не будет наряжаться на смотрины и поражаться жутким сальным молодцам, которые выглядели не красивее лохматых лешачат. Она мечтала о невозможном – славной воле, когда не надо колоть руки иголкой и мучиться над вышиванием целыми вечерами. Но девкам нельзя было даже допускать подобных мыслей. Все знали, что главное в жизни – тёплая изба и храпящий мужик под боком. Какой – не важно.
Василика смотрела, как ладно выходили у сестёр зелёные листочки, и неохотно завидовала. Наверняка мачеха похвалит их за хороший труд, а её снова начнёт бранить и повторять одни и те же слова.
Поначалу, когда отец только женился, Калина была доброй и относилась к падчерице с теплотой, стараясь не обделять её лаской. И леденцы дарила, и ткани хорошие выбирала, и следила, чтобы все девки сытно ели и оставались румяными – словом, заботилась. Когда у Василики пряжа вываливалась с рук вместе с шитьём, а на смотрины она приходила в жутких одеяниях, Калина заподозрила неладное и забила тревогу. Конечно, мачеха пыталась мягко говорить с Василикой, намекая, что девке стоило бы выйти замуж, но та слушала, а сама бежала в лес и бродила среди узких троп и кустарников. Оттого мачеха злилась на неё, надеясь, что чем сильнее наругает, тем лучше постарается безрукая падчерица в следующий раз.
Василика возилась с нитками, а сама думала, как там её верный конь Яшень, достаточно ли овса ему давали, ласково ли гладили рыжую гриву. Когда отец привёз дочерям подарки, в доме все пировали. Красавице Марве достался смарагдовый кокошник, пышнотелой Любаве – жемчужные бусы, а младшей Василике купец подарил славного жеребца, как та и просила. Помнится, Калину чуть не хватил удар. Купчиха кричала на мужа, напоминая, что потакать прихотям глупой девки не следовало и что Василика до сих пор отказывается ходить на смотрины.
– Глаза б мои не видели, как она по лесам скачет! – причитала Калина.
– Так ведь и так не видят, матушка, – отвечала падчерица. – Или вы следом за мной скачете?
– Ах ты ж бесстыдница! – пуще прежнего завопила мачеха. – А ну бегом в свою комнату, и чтобы не выходила до вечера!
Василика правда не понимала, почему Калина не выдаст замуж двух старших, тем более, что им давно пора было. Отчего–то мачеха прицепилась к ней, как репей – к подолу, и не отставала.
Она тяжело вздыхала, перебирая воспоминания и стараясь хоть как–то отвлечься от опостылевшего шитья. Чёрная изба уже не казалась такой пугающей. Почему бы Василике и впрямь не податься в божьи служки? Поддерживала бы святое пламя, ворожила на птичьих костях, предсказывая судьбу князьям, их жёнам и детям – и никто не посмел бы сказать ей слова поперёк. Дев из чёрных изб уважали, иной раз приглашали на пиры, хоть и болтали за спиной дурное, поговаривая, будто у них под подолом вместо белых ног – копыта, а снизу торчат хвосты. Интересно – правда или пустые слухи?
