Чёрный всадник останавливался в её избе поздним вечером. Его глаза светились лихим пламенем, а чёрные руки сгребали со стола всю снедь. Мрак всегда ел жадно, а после вскакивал на верного коня и уносился. Среди всех братьев он один отличался лихим нравом. Однажды чуть не отрубил лапу Домовому за то, что тот косо взглянул на него.

Ягиня знала, что беды не миновать, раз уж молодица приглянулась Мраку. Она чувствовала, как кровь вот–вот прольётся в избе, зашипит, а потом иссохнет, и не останется ничего от страшного злодеяния. То уже было предначертано, ей, ведьме, оставалось лишь подготовить девку. Василика могла отбросить Мрака за ворота, накинуться на него соколицей и прогнать прочь, наказав нести службу и не останавливаться в избе.

Но то будет нескоро. Познавать ей ещё и познавать. Забудет молодица о молодцах, румяных булках и мёде – другие заботы окружат её, и в них пролетят годы. Когда привыкаешь ходить по грани, якшаться с жителями Нави и ставить охранные знаки, то смотришь на живых совсем иначе. Вечные ссоры князей, слухи и самое простое людское коварству уже не кажутся чем–то страшным, а завывания молодых девок и вовсе выглядят смешно.

Хотела бы Ягиня снова прочувствовать свою семнадцатую весну, вспомнить ворчливую Кислицу и то, как старуха оттаскивала её за косы от перелеска, повторяя, что ведьмам молодцы ни к чему. Поначалу было тоскливо, но с каждым годом ворожба увлекала сильнее и сильнее. Она помнила, как Кислица отпустила её в деревню на русальную неделю, а Ягиня стояла с венком и понимала: слишком много пустоты в молодецких забавах. Ягодное вино совсем не пьянило, хмельные парни не казались чем–то красивым, не под стать духам Нави.

Рутинная жизнь нагоняла тоску. Так было, пока в Радогощь не пришла война. Степняки налетели ночью, выжгли избы и землянки дотла, увели мужиков и девок в плен. Кому–то повезло спрятаться. Тогда люди побежали за помощью к Кислице. Ведьма – не ведьма, а всё же своя, не чужачка. Кислица не отвернулась, вылечила раны, помогла кое–как обустроить общий сруб, договорилась с водяником, чтобы тот двигал жернова на мельнице без подати хотя бы ближайшие несколько седмиц. Знала ведьма, что забудут её добро, но ничего не взяла, да и Ягине посоветовала не просить, если сами не настаивают.

– Ты возьмёшь, – говорила Кислица, – а потом с тебя возьмут в семь раз больше, и не люди, и не булками да пирогами.

Вскоре всё забылось, стёрлось по весне, пришли новые люди, сделали свежие срубы, наставили изб и землянок, кто–то даже начал мечтать о каменных домах, но его быстро засмеяли, мол, где же это видано, чтобы вместо досок – камень.

Теперь в городах строили много бело–красных домов, лепили из глины украшения. Так поступали богатые купцы, желавшие встретить старость в тепле и достатке. Оно и правильно, ведь каменный дом не разваливался десятилетиями. Изба Ягини держалась на ворожбе. Сруб–то был заговорённый. Кислица говорила, что древесные доски приносили духи Нави из того леса, который стоял за алатырь–камнем. Правда, брехня – неясно, только изба стояла давно и не портилась от снега, проливных дождей и жуткой летней жары.

Ягиня вздохнула и принялась перебирать травы. Вереск и полынь наверняка понадобятся. Придётся перетолочь, сделать отвар, а остатком окурить избу, чтобы отогнать непрошенного гостя. Пусть ругается Мрак, сколько хочет. Вечно ему не нравилось отдыхать у Ягини из–за неприятных запахов, мол, за версту несло обережной защитой и полевой горечью. Теперь–то будет ругаться ещё больше. Сам виноват. Не она же заставляла его красться к молодице.

– Распоялся, – пробормотала ведьма. – Вечно всё не как у братьев.

Светоч, Месяц и Мрак скакали по всему свету, не зная снов. Боги наказали им останавливаться для отдыха только у ведьм, обитавших возле грани. Каждый из братьев мог немного отдохнуть и поесть, а потом отправляться в путь и скакать дальше. Но если багряный Светоч и бледный Месяц покорно выполняли волю богов, то Мрак вечно норовил вытворить что–то лихое, а после ускакать со злым хохотом.

– Паршивец, – фыркнула Ягиня, вспомнив дикий взгляд чёрного всадника. – Но ничего, и на тебя найду управу.

– Найди уж, хозяюшка, – зашевелился рядом Всполох. – А то спасу от него, окаянного, не будет.

3.

Запах цветов разливался повсюду и пьянил. Синие колокольчики, ландыши, лютики, нежные первоцветы разных оттенков, от жёлтого до небесного, и над этим всем склонялись, ветви весенних яблонь. Василика нежилась под солнцем, то и дело убирая с волос белые лепестки. Совсем рядом жужжали пчёлы – они тоже радовались и встречали первое тепло.

Сила Мораны растаяла, утекла с талым снегом, и на отогретой земле проросли травы, а вместе с ними – огромные ковры цветов. Сердце Василики радовалось вместе с растениями. Тёплый ветер шевелил траву, рассказывая о том, что совсем скоро начнётся жаркая пора и наступит певучее лето. Даже лесавки – и те вылезли из–за деревьев и начали выплетать венки, один другого краше. Маленький лешачонок тряхнул землисто–зелёными кудрями и подскочил к Василике, вложил ей в руки огромный травяно–жёлтый венок и отскочил, подмигнув. Она улыбнулась. Да, жители леса наконец–то приняли её за свою.

Василика села посреди поляны. Стоило ей надеть венок, как из–под земли выросли огромные чёрные лапы, схватили её и поволокли глубоко вниз. Она с криком полетела в пустоту, в стороне послышался злобный хохот. Тело затрясло, страх врезался в душу.

Неподдельный ужас вытолкнул её из кошмара. Василика осмотрела руки, потрогала лицо и, наконец, выдохнула. То был всего лишь сон. Ягиня возилась возле печи, замешивая тесто. Всполох вертелся рядом.

– Василика очнулась! – воскликнул дух.

– О, – ведьма подняла голову. – Долго же ты спала, молодица. Полтора дня в кровати пролежала.

– Что со мной было? – она погладила собственную голову. Перед глазами как будто бы стоял туман, а внутри и того хуже – тихий вихрь вертелся, переворачивая всё.

– Что, что, – буркнула Ягиня. – То же, что и со всеми ведающими случается в самом начале пути.

Шёпот алатырь–камня рассказал ей о многом. Василика широко раскрыла глаза и поняла, что видит намного больше, чем раньше. Она чувствовала страх Всполоха, слышала хихиканье Домового, едва различимый топот возле ворот и видела… нити. Серебристые нити тянулись отовсюду. Целый клубок плясал внутри Ягини, становясь пламенем, такой же, но чуть меньше, был у Всполоха, а в лесу… Василика взглянула в окно и ахнула: весь лес был источником серебристо–смарагдового пламени! Сколько нитей, сколько жизни! Лишь духи Нави выглядели пустыми, без единого огонька внутри.

– Есть будешь? – спросила Ягиня.

В животе заурчало, но в горло не лез даже хлеб. Василика не понимала, как можно было думать о еде, когда вокруг творилось… такое? Бурлящее пламя напоминало кипящий котелок. Это была сама Жизнь, чистый исток. И он звал её, просил прижаться к ближайшему дереву и слиться воедино, чтобы сердце Василики запело вместе с ветром и зелёными листьями, чтобы вся её душа заплясала и закипела, переливаясь на солнце, как огромный смарагд.

Василика спрыгнула с печи, вышла во двор и ахнула. Хвойный лес дышал силой и вместе с тем жаждал тепла и людской крови. Она чувствовала голод жителей Нави, холодное дыхание мавок и лешачат, слышала шипение неупокоённых духов и даже вой на далёких болотах. Травы и кроны перешёптывались между собой, рассказывая разные истории.

И как она раньше не замечала? Василика чувствовала Жизнь, смаковала её всей душой и удивлялась переливчатому пению птиц. Таких хрупких, лёгких и лишённых страха. Они не опасались Лешего, коварных русалок и неведомых чудищ. Их беспечности можно было бы позавидовать.

Ах, как захотелось заплясать, запеть, пустить по реке цветочный венок и подмигнуть какому–нибудь молодцу, обещая скорую встречу, а потом не явиться. Лес вскружил Василике голову. Ещё немного – и пустится в хоровод, обнимет зелёных лесавок и отдастся им нежити на радость. Впрочем, в детях Лешего не было огней Жизни – вместо пламени внутри мелькали землистые тени, оттого и глаза их сверкали злобно. Рождённые от нежити, лишённые пламени, они жаждали тепла и хотели пожирать его днями напролёт. Дай им несколько капель крови – и они откроют неведомые тропы, проведут сквозь зелёный полумрак, овраги и кочки к нужному месту, но никак иначе. Нечисть обожала кровь, горячую, сладкую, как только что сваренный сбитень.