Но ничто не могло унять голод духов Нави. Они всегда хотели большего. Незримые для одних, они появлялись перед другими, стравливали родных братьев, заставляли спеваться с чужаками, и тогда проливалось ещё больше крови, люди приносили много жертв, и каждое племя стремилось получить благосклонность огромной непроглядной чащи.

Проходило время, сменялись люди. Устав от постоянной резни и крови, великий воин Яромир объединил племена и воззвал к богам. Он отказался от старого порядка, поскольку не хотел поклоняться тем, кто забирал много крови, а давал слишком мало. Может, Яромир понял, что жители Нави никогда не хотели, чтобы люди жили мирно и спокойно?

Прошло много седмиц прежде, чем Яромир стал первым князем и выжег добрую часть колдовского леса, загнав злых духов к самой грани. Он запретил им показываться честным людям, а на страже поставил великую ведьму Черноброву, ученицу волхвов.

С тех пор прошёл не один век. Духи Нави шипели. Не раз пытались они достать князя Яромира, но тот окружил себя защитой. Ничего не осталось от былого величия Навьего царства. Некоторые даже умерли от голода и тоски по старым временам. Другие же сделались хитрее, научились заманивать людей в чащу сладкими речами, проникать в самое сердце и ударять по дорогому и сокровенному.

Василика тяжело задышала и рухнула на траву. Письмена на необъятном алатырь–камнем всё ещё переливались золотом. За ним чернел лес, но не тот, по которому привыкли ходить люди. То было Навье царство, где пировали мёртвые. Живой не мог ступить на те земли. Даже Всполох подрагивал, страшась иного мира.

Колдовская сила растекалась с кровью. Василике казалось, будто в её сердце врастают корни деревьев, а кожа зеленеет. Вот–вот – и станет лесавкой, будет охотиться на людей и забудет батюшку, мачеху, сестёр. И правильно.

– Родина ведьмы – лес, семья её – духи, кровь её – зелень, – шептал алатырь–камень.

Голова кипела. Неведомые знаки приобретали смысл, и вот уже Василика могла различить среди них знакомые: одни берегли кров, другие отпугивали духов, третьи призывали на помощь кровь и когти, четвёртые помогали залечивать раны и бороться с самой Смертью.

Всё в одночасье переменилось. Василика смотрела на вьющиеся строки и осознавала, насколько мелочными были её мечты, да и она сама. А Радогощь? Там все только и думали о том, чтобы набить животы, похвастать перед другими новым монистом или богатым женихом. Всё бы ничего, да в этих пустых хлопотах терялась человеческая суть.

Всего одно её касанье – и Василика стала иной. Потеряли вкус румяные пироги, горячий сбитень, окорок, лишились блеска мониста из дорогих каменьев, дорогие платья и кокошники сравнялись с грубыми льняными тряпками.

– Идём домой, Василика, – сказал Всполох твёрже обычного.

Она не стала спорить – медленно поплелась за духом. Глаза слипались от усталости. Спутанные мысли едва не доводили до безумия. Слишком много всего вылезало, скреблось, выло и разрывало тяжёлую голову.

Хорошо, что лес провожал их молча. А может, она просто не замечала нечисти? Чутьё подсказывало: не будь рядом с ней провожатого, какая–нибудь лесавка непременно выскочила поперёк тропы и попыталась заманить тёплую душу в своё логово. Ослабленная ведьма – лакомый кусочек. Но дети Лешего и духи Нави до ужаса боялись огня, оттого не могли подойти близко.

Василика в полубреду добралась до знакомых ворот. Если бы не Всполох, она бы их не различила и приняла за камень. Огненный дух заставил её доползти до спальни и рухнуть прямиком в кровать. Её душа закружилась и полетела далеко–далеко, позабыв земные печали. Пожалуй, это был самый крепкий и глубокий сон за последние три седмицы. Василика не просыпалась от кошмаров, не вскакивала посреди ночи, думая, что не закончила проклятое шитьё, не сдирала костяную маску с чарующего незнакомца – она летала дико и свободно среди звёздной тишины. Нарушало последнюю только слова:

«Родина ведьмы – лес, семья её – духи, кровь её – зелень».

Сказанное стелилось печатью на душу, и внутри как будто пробивались древесные корни со скрипом и плачем. Василика смотрела на это словно со стороны, холодно, отчуждённо и не чувствуя боли. Впервые за долгое время её не терзали ни сомнения, ни страхи, ни тоска по купеческому дому.

Так умирало человеческое и рождалось иное – ведьминское.

2.

– Не рано ли ты её отправила к алатырь–камню? – встревоженно спросил Домовой.

– Нет у нас времени, – нахмурилась Ягиня. – Если каждую девку по несколько лет обхаживать, то столько потратишь, что и не успеется ничего.

– Других обхаживала, – дух покачал головой.

– То были другие, – фыркнула ведьма. – Другие времена, другие девки, да я помоложе была.

Карты говорили: времени непростительно мало и стоило бы обучить Василику как можно скорее. Понятное дело, что они не успеют, и придётся девке самой что–то познавать, испытывать на собственной коже. Лучше будет, если она пройдёт через самое трудное вместе с наставницей, а дальше пойдёт, как нож по маслу, уж Ягиня–то знала.

Василика помогала ей и, сама того не ведая, укрепляла свою силу, а теперь, после алатырь–камня, душа её должна была раскрыться, впустить колдовское и впитать знания. Теперь пришло время ворожбы, злой, лютой, забирающей жизни и дарующей жуткое. Пути назад не было. Духи Нави должны страшиться их, обходить околицами и ни в коем разе не подманивать к себе. И Ягиня постарается от всей души.

Мясные пироги остывали на столе. Когда–то она их любила. Но со временем вкус к яствам потерялся, да и лес стал каким–то блеклым. Кровь уже не бурлила в теле, не было прежней страсти и жажды жизни. Но старикам оно и ни к чему. Ягине казалось, что она прожила слишком долго и пора бы знать честь, но смерть не спешила к ней в гости. Причиной тому была Василика.

Ведьмы не оставляли своих учениц в полном неведении. Пусть сердце Костяной билось всё медленнее, а душу сильнее терзали скука и тоска по неизведанному, Ягиня никак не могла оставить девку. Василика должна была впитать и силу, и знания, хотя бы треть, а лучше – половину.

Ведьма молила богов о том, чтобы девка проявила расторопность. Жить на свете стало почти невозможно. Опротивела изба, бремя давило на плечи, а сил становилось меньше и меньше. Знал бы кто, как старая Ягиня хотела бы укутаться в одеяло, крепко заснуть и не проснуться следующим утром, но… О, сколько забот!

Ведьма допила пряный сбитень и покачала головой, мол, раньше вкус был насыщенней, а теперь совсем другое. Она взглянула на полати, где спала Василика, и улыбнулась мимо воли. Сколько жизни было внутри девки, сколько силы, и ведьминской, и молодецкой! Лишь бы прожила свой век не зря, не наделала много глупостей (совсем без них никак нельзя – молодица же!) и оставила какой–то след, будь то серебристая пряжа или ладная ученица.

– Скажи Баннику, – обратилась она к Всполоху, – пусть растопит старые брёвна и поддаст пару. Скоро девка проснётся, надо будет отправить в мыльню.

Дух кивнул и укатился за дверь. Нельзя было начинать тяжёлые дела с плохого – сперва пусть сила забурлит внутри Василики, загорится смарагдовое пламя в зеницах, и девка окунётся с головой в ворожбу, будет слушать и запоминать всё сказанное, а руки сами возьмутся за обрядовый нож.

Не успела Ягиня дожевать пирог, как из–за двери появилась знакомая тень. Чёрные руки тянулись к печи и знаками грозили ведьме. Ей, Костяной, грозили, надо же! Она усмехнулась и, не сказав ни слова, обмакнула кончик вороньего пера в стоявшие рядом чернила и вывела на куске бумаги три треугольника. Защитный знак засиял золотом и взвился дымом. В стороне раздалось злобное шипенье. Чёрные руки как будто обожглись и уползли, скрывшись с глаз.

– А ты что думал, – прошипела Ягиня, – средь бела дня пакостить?! Нет уж, Мрак, не выйдет. Не пришло твоё время.

– Что случилось? – на шум прикатился Всполох.

– А, – ведьма махнула рукой. – Дух ночи посреди дня безобразничает.