Вейма склонила голову. От барона пахло горечью и сожалением, слабыми отголосками любви к сыну — не к тому, каким он был сейчас, а к худенькому болезненному мальчику, которого отец поднимал на плечи.

— Ваша милость… — нерешительно начала она, — я бы не позволила себе, но в словах брата Флегонта прозвучало… вы позволите спросить?

— Спрашивай, — устало разрешил барон.

— Мать Норы… За что ваш сын её ненавидит?

Лицо Норы приняло пунцовую окраску и смущение в ней смешалось с обидой и гневом.

— Моя первая жена была тяжёлая женщина, — пояснил барон, обнимая дочь за плечи с неожиданной для него теплотой. — Графская дочь, из рода, состоявшего в родстве с родом Дюка… Нас поженили потому, что этого требовали соображения дела… По брачному договору её старший ребёнок должен был наследовать владения её отца, а следующий за ним сын — мои земли. Барберг доставался мне безо всяких условий, и я был волен отдать его хоть своему ребёнку, хоть подарить своему рыцарю — неважно. Дядя, о котором шла речь, был младшим братом отца моей жены и не имел права наследования. Я получил земли, позволяющие сделать более законченными мои владения, союз с одним из пограничных графств… ещё один голос в общем собрании… я не получил сердца своей жены. Мне кажется, она всегда упрекала меня в том, что я недостаточно знатного происхождения… или недостаточно люблю роскошь. Родив мне одного ребёнка, о котором все говорили, что он не жилец, она окончательно отдалилась от меня. Кто будет наследовать мои земли, её ничуть не волновало. Мать Норы была дочерью одного из моих рыцарей… потомка человека, которого за верность и доблесть посвятил в рыцари мой прадед. Отец девушки умер и я взял девушку ко двору… её тёмные волосы…

Вейма понимающе кивнула. Тёмные волосы были несомненным признаком низкого происхождения. Неудивительно, что худая светловолосая женщина сразу невзлюбила тёмненькую кругленькую девушку, насильно введённую в её свиту. Когда-то — это Вейма узнала из копий летописей, хранящихся в Раноге, — здесь, в землях Тафелона была дальняя окраина древней империи, позже сокрушённой варварами. А до империи здесь жили мирные люди, все, как один, с тёмными волосами, они возделывали земли, знали многие ремёсла и не умели ещё ни читать, ни писать. Потом пришли завоеватели, принесшие культуру на остриях мечей. Они построили дороги, возвели города, открыли школы для тех, кого принимали в свои граждане, и привезли с собой многих рабов с разных уголков земли. Завоеватели были разной масти, но совсем светлых среди них не было. Империя пала. Варвары — не те, что её сокрушили, а другие, слетевшие расклёвывать мёртвое тело некогда великой страны, — пришли сюда и живо разобрали страну на мелкие кусочки. Не все из них основали баронские роды, были и такие, кто почитал за счастье получить клочок земли и сменить боевого коня на крестьянскую клячу. Горожане были чаще темноволосые, крестьяне были самой пёстрой группой, но бароны и рыцари все были светловолосыми и гордились этим, и поэты воспевали золото волос и лазурь взгляда. В жилах Норы текла кровь простолюдинов. Вампирша внимательно посмотрела на ученицу, а после сняла двурогую шапочку с закрывающей причёску вуалью и провела рукой по своим коротким чёрным волосам. Отец говорил ей, что его предки жили на одном месте и смешивали снадобья вот уже больше тысячи лет. Если это не красивое преувеличение, то Вейма была прямым потомком того самого, мирного и трудолюбивого населения, завоёванного сначала империей, а потом варварами. Нора уставилась на голову наставницы так, как будто впервые увидела, а потом медленно наклонила свою. Вейма принюхалась. Урок был усвоен.

— Моя жена возненавидела Лору — это её мать. Делала разные замечания… мне было не в чем себя упрекнуть, хотя, защищая девушку от вечных нападок госпожи, я невольно проникся к ней особым расположением. Флегонт… он во всём разделял мнение матери и презирал меня не только за низкое происхождение, но и за отсутствие презрения к низшим. Ты можешь себе представить, как я удивился, увидев его в собрании босого, в рубище… Но… я думаю, это всё то же презрение, только в новой, извращённой форме.

Вейма кивнула.

— Жена умерла, когда Флегонт был отроком, умерла, изрыгая проклятья и не приняв благословения. Я не любил её, но… зрелище её смерти… оно была очень тяжёлым. Я отослал домой всех придворных дам своей жены, но Лоре было некуда идти… И тогда я посмотрел на неё новыми глазами. Сын же… он воспринял моё предложение, сделанное девушке, как доказательство обвинений своей матери.

Нора немного робко, но с трогательной нежностью погладила отца по плечу. Барон улыбнулся дочери и на её губах расцвела ответная улыбка. Вейма отвела взгляд. Она тоже любила своего отца. Но они больше никогда не увидятся. Она больше не человек. Что она делает здесь, с людьми, которые так остро пахнут любовью, верностью, доверием?

— Я горевал по Лоре, — признался барон, посмотрев прямо перед собой. — Она любила меня и хотела ещё детей… но не сложилось.

Барон перевёл взгляд на стоявшую перед ним вампиршу.

— Я ответил на твой вопрос?

— Больше, чем ответили, ваша милость.

— Тогда, что ты можешь сказать… об этом?

— Вы искренни, ваша милость, — ответила вампирша. Ей было сложно сохранять спокойствие. Эта беседа разбередила её больше, чем она была готова признаться. Барон Фирмин кивнул, как будто именно это он и хотел узнать.

— На сегодня ты свободна. А завтра приходи с утра. Я хочу, чтобы ты дала моей дочери урок географии. Ты знаешь географию?

— Знаю, ваша милость, — по-мужски поклонилась Вейма, что странно смотрелось, когда она была одета в женское платье. Добравшись до Ранога, вампирша употребила много сил, чтобы достать карты и изучить их так, как могут только вампиры. Она не хотела, чтобы кто-то снова мог её обмануть, как это сделал когда-то Вир.

— Ты спрашиваешь, почему я тебе это рассказал, — вдруг произнёс барон, когда Вейма уже подошла к дверям. В зале было пусто, погас очаг и становилось прохладно. Надо было позвать слуг, но Фирмин почему-то медлил.

— Вы хотели рассказать именно это, ваша милость, — ровно ответила Вейма. В речах барона был какой-то оттенок. Ясный и твёрдый, но бывший для девушки горше отравы. В речах барона было доверие. Доверие для вампира — или приглашение к обеду или смертельная ловушка.

— Да, хотел. Видишь ли, я хотел бы, чтобы ты не просто учила Нору тому, что знаешь. Я хотел бы, чтобы ты стала доверенным лицом моей дочери, её придворной дамой — для всех — и советчицей — на самом деле. Для этого ты должна знать о ней всё, даже то, что причиняет боль при воспоминании. Я хочу, чтобы ты сопровождала её на собрания баронов и помогала принимать правильные решения… или хотя бы удерживала от опрометчивых шагов.

Он перехватил косой взгляд, брошенный вампиршей, и покачал головой.

— Нет. Я не хочу, чтобы ты шпионила для меня за моей дочерью. Я хочу, чтобы твоё понимание людей, умение видеть их такими, какие они есть, помогло ей не ошибаться. Ты должна стать советчицей моей дочери.

— Прекрасная шутка, — хрипло рассмеялась доведённая до отчаяния Вейма, — вампир — доверенное лицо, вампир — советник баронской дочери!

Она захлопнула рот, но было уже поздно. Слова уже были произнесены.

Стало очень тихо. Светильники не были зажжены, в очаге прогорели даже угли, дверь была закрыта и только в узкие окна под самым потолком попадало немного серого сумеречного света, да прыгали по полумраку красные отблески. Вейма моргнула. Это светились в темноте её глаза, как бывает только если вампир готов к охоте или к драке. Она горько улыбнулась, чувствуя, как выросли клыки и представляя, на кого она теперь похожа. Надо драться. Надо ударить первой, пока они не успели крикнуть. Надо ударить и бежать. Убежать и скрыться. Снова. Опять. Так уже было с ней…

Напасть первой… Если бы она могла… Но для неё нападение означало ловушку… Вейма медленно облизнула пересохшие губы, понимая, как это может выглядеть.