После этой ночи мы так же тихо-мирно расстались. Не сговариваясь, не скандаля… просто перестали быть парой. И остались друзьями, потом приятелями, а к концу института просто знакомыми.

— О чем думаешь? — перебил мои мысли Дима.

Я вздохнула, встряхивая плечами и честно ответила.

— Вспоминаю… Знаешь, мне всегда нравились мужчины старше меня…

Мне захотелось рассказать ему правду о себе и о нем. Все эти дни как-то не было случая, а вот сейчас… я только открыла рот, чтобы признаться, но он перебил меня.

— Малолетки всегда вешаются на взрослых, — хмыкнул он с такой интонацией, что во рту появился гнилой вкус презрения, — вы же не понимаете, что для взрослых мужчин вы всего лишь тело, потому что мозга у вас еще нет.

Он сидел, положив локти на стол, и насмешливо смотрел на меня, словно чего-то ожидая.

— Может быть, — пожала я плечами. Рассказывать правду сразу расхотелось. Тем более, если мы сейчас расстанемся. Зачем бередить прошлое? — Но в нашем с тобой случае меня это устраивало. И я не просила большего.

Сказала, а сама заплакала. Опять где-то там внутри. Ну что ему стоит сделать вид, что я хотя бы чуточку была ему интересна. Но искорка в очередной раз почти потухла, оставляя после себя пепел. Я, конечно, в любом случае стерплю любое отношение, любое оскорбление, чтобы быть с ним рядом хотя бы еще один день. Но как же мне больно. И почему он стал таким? Ведь раньше он таким не был. Я же помню, как он любил маму. Как носил ее на руках. Как дарил подарки тайком от меня, чтобы не нервировать ребенка. И как я потом воровала их у нее. У меня до сих пор лежат в шкатулке с детскими драгоценностями заколки, бусы, безделушки подаренные им не мне.

— Хорошо, что ты это понимаешь, — хмыкнул он, — может не будешь вешаться мне на шею и умолять не прогонять тебя.

Он словно нарочно старался ранить меня, оскорбить, унизить. Но зачем?

— Не буду, — спокойно и честно ответила я, — я не буду вешаться тебе на шею и умолять не прогонять меня. Обещаю.

Он нахмурился и замолчал. Мы еще немного посидели молча, а потом он снова продолжил разговор с того же места.

— Я не верю тебе. Вы, женщины, не умеете не врать. Вы врете всегда и везде. Хитрите, изворачиваетесь. Это у вас натура такая. Гнилая. Бабская.

— Не все такие, — ответила я.

— Не все, — согласился он и криво улыбнулся, — но подавляющее большинство. Вот ты, к примеру, можешь сказать, что не врешь? Что искренна со мной?

— Да, — ляпнула я прежде, чем сообразила, что это не так. Я же не сказала ему, кто я на самом деле… а еще соврала о том, где живу… и о том, что мне все равно…

Он усмехнулся.

— И почему я тебе не верю? Ладно, Дашка, забудь. Сегодня я хотел поговорить о другом.

Легко сказать забудь. А как забыть его презрение? А как теперь рассказать правду? А надо ли теперь рассказывать эту правду? Ведь если мы были вместе совсем недолго, и он потерял ко мне интерес, то нужно ли ему теперь все это знать? А особенно про наше общее прошлое? Вряд ли…

Пусть все будет так, как будет. Я ничего ему не расскажу. И останусь в его жизни просто незнакомой девочкой Дашей, с которой он провел несколько ночей и которую забудет уже завтра утром.

А я смогу пережить еще одно расставание. А если и не смогу, то никто от этого не пострадает. Только бабушку жалко. Она у меня, конечно, еще относительно молодая, даже шестидесяти нет, но тяжелая работа от зари до зари сделала свое дело. И я ни за что не оставлю ее одну.

Я снова ушла в свои мысли, замерла, размышляя, и включилась только тогда, когда Дима взял меня за руку.

— Эй, Даша, ты меня слышишь? Все хорошо?

— Да, — я улыбнулась, как же хорошо, тепло и приятно, быть в его руках. Даже если он просто поглаживает мою ладонь и перебирает пальчики, — все хорошо. Я хочу в последний раз побыть с тобой сегодня.

«И завтра. И послезавтра. Я хочу быть с тобой всегда. Всю жизнь,» — добавила про себя. Жаль, что этого не будет.

— О! Какие люди! — громкий пьяный голос разрушил наш тихий вечер.

К нам, удивительно точно лавируя между столиками, несмотря на состояние, приближалась Виктория Семеновна.

— Димочка, у тебя совсем испортился вкус, — она плюхнулась на свободный стул и пьяно захохотала, — как ты мог променять меня на это?

— Вика, — Дима начал закипать мгновенно, — тебе лучше уйти.

— Я сама буду решать, что для меня лучше, — она вспылила намного быстрее него и заорала, — ты мне не указ. Ты больше не мой босс, и теперь мне не нужно молчать о том, какая ты сволочь. А ты, девочка, — она обратилась ко мне, — даже не думай, что если он тебя трахает, значит любит. Эта скотина никого любить не может. Не способен он на любовь. И сердца у него нет! Скотина ты бессердечная!

Она орала все громче и громче, а я видела, что Дима зол так сильно, что сейчас прибьет эту дуру. Он уже начал вставать, не отводя от пьяной Виктории Семеновны потемневшего до черноты взгляда.

Я не могла этого допустить. Если он при мне ударит женщину… даже такую… нет. Не хочу этого видеть. Тем более, если я что-то умела в своей жизни очень хорошо, так это успокаивать пьяных женщин.

И я сжала ладонь Дим, давая ему понять, что справлюсь сама. Подвинула стул ближе к Виктории Семеновне и обняла ее.

— Все мужики сволочи, — зашептала я проникновенно. Она закивала, размазывая косметику по лицу, — они не достойны тебя. Ты самая лучшая. Самая красивая. И, вообще, посмотри на него. Что в нем такого, чтобы так убиваться? Ты найдешь себе гораздо лучше. Щедрого. Богатого. Который будет тебя бриллиантами осыпать. И подарит машину. Красный Ягуар. И повезет на самый дорогой курорт. Вот такого ты достойна. А этот… плюнь и разотри. Давай пойдем умоемся и приведем тебя в порядок. А то вдруг мужчина твоей мечты сегодня где-то рядом, а ты вся зареванная.

Виктория Семеновна кивала, соглашаясь с моими словами, и послушно пошла за мной в туалет.

А там она вдруг обняла меня и, пьяно всхлипывая, заговорила:

— Хороший ты человек, Даша. Если бы я знала раньше. Прости, что так поступила с тобой. Я так виновата. Прости. Но он страшный человек. Он тиран. Деспот. Он мне угрожал! Сказал, что если с тобой что-то случится, он меня убьет. И это правда, он такой. Жестокий. Не дай Бог, что не по его, он может даже ударить. Я так его боялась. Всегда. Он ненавидит женщин. Он нас презирает.

И мне пришлось выслушивать все ее обиды. На Диму, на всех мужчин, на несправедливую жизнь, на то, что ее не ценят… а ведь она такая хорошая.

Очень все знакомо. У мамы часто случались такие пьяные истерики. И всегда они заканчивались тем, что наплакавшись и нажаловавшись на судьбу она засыпала. И Виктория Семеновна тоже стала постепенно успокаиваться, тереть глаза и зевать.

Мы провели в туалете не меньше часа. И я уже не надеялась увидеть Диму. Но и бросить эту бедную несчастную пьяную женщину тоже не могла. Она так сильно напомнила мне маму.

Мама тоже часто приходила домой вот в таком состоянии и жаловалась на несправедливую жизнь.

— Вызвать такси? — Дима меня ждал. Он не ушел! И я не могла сдержать счастливую улыбку. И кивнула, потому что у самой на глазах появились слезы. От радости. Я ведь уже думала, что наше последнее свидание закончилось.

Мы вместе усадили успокоившуюся Викторию Семеновну в такси, и отправили домой. С кем она пришла мы так и не нашли. Официанты пожимали плечами, говорили, что вроде бы одна.

Нам ничего не оставалось, как уехать домой. Надеюсь ее никто не потеряет.

Мы ехали домой и молчали. Я устала и зевала, отворачивая лицо. И Дима внезапно спросил:

— Даш, а мы с тобой раньше точно знакомы не были? Может гуляли где-то вместе? Но я совершенно точно тебя не помню. Тоже пьян наверное был?

У меня пол ушел из-под ног. Если не сидела бы, то точно упала. И голова закружилась от страха. А если он возненавидит меня, когда я признаюсь? А если не простит? Никогда? Ведь я ему врала. А еще… меня вдруг внезапно озарило, что если он ушел от мамы, значит была какая-то причина, о которой я просто не знаю. Или не помню. Ведь просто так такие, как Дима, не уходят.