Мужской долгий стон выражал не наслаждение, а боль, и я была уверена, что сейчас Марья в буквальном смысле готовиться изнасиловать Золика. Но восточный принц справился самостоятельно. Оторвался, глубоко задышал, отвернулся от женщины, бесстыдно задирающей сарафан выше пояса, кое-как справился со штанами и глухо произнёс:

— Грязная ты, сколько молодцев высосала, отродье донное. Иди вон, не то попомни — порежу горло и ей, и себе! Не пачкай лапами своими!

Марья не унималась, ее магнитом тянуло к смуглому красавцу. Стекала по нему плотью, тёрлась и постанывала. Золик размахнулся и отвесил Моревне звонкую пощёчину. Я ойкнула от неожиданности, и странная парочка уставилась на меня.

— Мимо иду, а вы тут, кхм, беседуете вот! — улыбнувшись, я дошла до конца лестницы. — Пирогами пахнет, пойду угощусь!

— М-м-м! Вкусно! — я прикрыла глаза от наслаждения. — А ты сколько купил?

— Три.

— Тогда два мне, да?

— А как же вес?

— Плевать, коляска выдержит! — глаза напротив наполнились недоумением. — Ну, можно же один раз нарушить диету? Один разик? Разочек? — пирожное по частям падало в желудок.

— Ты обязательно встанешь на ноги. — Егор отодвинул от себя блюдце с двумя коричневыми "картошками". — Ходить будешь и танцевать. Я тебе обещаю.

— Правда? Вот спасибо, что сказал!

— Я люблю тебя, Жень. Очень. Не могу простить, что тогда из-за Лушки... Не могу... — Егор опустил голову. — Дурак.

Облизнувшись и глотнув чаю, набрала воздуха в лёгкие:

— Не переживай, кто старое помянет, тому глаз вон. Перегорело у меня всё, представляешь? Нет, ты, безусловно, очень приятный молодой человек, положительный со всех сторон, но не вызываешь никаких желаний, кроме вот. — я потянулась за пирожным и почти целиком засунула его в рот. Жевание избавляло от необходимости говорить. И решать. И даже любить.

— Ты боишься, это понятно. Боишься, что реабилитация будет долгой, что пройдёт время. Но я готов быть рядом, готов! И если споткнёшься, делая первые шаги, я поймаю.

Все было прожёвано, эрл грей прочистил горло.

— А если я не сделаю первые шаги? Вообще? Категорически? Буду сидеть до конца жизни вот на этом троне и просить тебя пересадить мою задницу на унитаз. Каждый день. В какой момент рыцарю надоест?

— Я...

— Да пошёл ты! Уходи! Выйдешь на Мира, там ночные бабочки роятся — выбирай любую! А я ни летать, ни ходить не могу! Понял?

— Нет.

— Что нет? Не понял? Понятнее объяснить?

— Не уйду! Иди ко мне..., давай же.

Я плакала, а он утешал, поглаживая по спине. Потом Егор сидел в темном зале, устроив меня на коленях, и мы целовались совсем по-детски, пока его руки не стали смелее, и моя футболка не полетел на пол, и его, а потом и вовсе зарыдал старый диван, обиженный бесцеремонностью двух ошалевших от желания людей.

— Скоро папка придёт.

— Не скоро.

— В смысле?

— Жень, ты же взрослая женщина. — и резко сменил тему. — Нигде не болит? Я не раздавил тебя?

— Дай подумать...

Сидящий на коленках перед диваном Егор приподнялся в тревоге.

— Кажется, всё целое.

— Неправильно, наверное, вот так...

— Вот ты дурак, ну вот честно! Знаешь, как это классно, когда живая. Живая! И горячая внутри. Чувствую почти каждое твое касание, иногда нет, но это не важно совсем. Встану, Егор. Я обязательно встану на ноги, потому что желание быть с тобой счастливой меня переполняет!

— Ты выйдешь за меня замуж?

— Выйду.

— Хочешь в ванну?

— Хочу.

Я улыбнулась стряпухе, что щедро отрезала мне кусок мясного пирога. Видения не спрашивали, они нагло заявляли о себе. Села на скамью и отвернулась к стене. По ровному зеленому полю экрана бежал Иван в кольчуге и богатырском шлеме. Бежал ко мне. Убивать. Свой приговор я видела в красивых глазах княжича. Откуда-то сзади закричал Мстислав. Это что же: вдвоем на одну?

Картинка сменилась.

То же поле, тот же день. Над мёртвым телом стоит Золик. На месте одного глаза — кровавая дыра, истекающая жидкостью. Ворон шатается, и слабеющие пальцы выпускают меч, вонзающийся в траву. Восточный принц падает на колени и садится на пятки. На Востоке так молятся, кажется.

Картинка снова ползёт вбок.

Огромный, просто великанских размеров чёрный с синим проблеском по шкуре конь грузно разворачивается и вышагивает прямо на меня. Одна половина его морды — белый, высушенный солнцем череп. Страшные зубы словно застыли в усмешке. Сверху ко мне тянется ладонь в кожаной перчатке с агатовыми бляшками.

— Вот и узвар поспел. Попьёшь? — вопрошает не замечающая ничего стряпуха.

— Попью, бабушка. Попью.

В кухню входит живой, но очень злой Золик. И это уже не видение.

— Не сказывай никому.

— Да уж понятно. А что между вами происходит-то?

— Промеж меня и... — ворон замолкает и откусывает большой кусок от моего пирога.

В дверях застывает Иван. Заспанный, но переполненный подозрениями.

— Духмяные пироги нынче. Мочи терпеть нет. — княжич отламывает с краю и, откусив, жует с видимым удовольствием. — Чего взмыленный, Воронович, али с бабы слез?

Стряпуха ахает, прикрывает рот передником и бочком выходит из кухни.

— Не тебя ли, гостьюшка дорогая, тешил зятёк любимый мой?

И тут меня прорывает — злая я, когда нормально не дают поесть:

— Не тебе выговаривать, княжич. Не ты ли меня по углам обжимаешь? Подглядываешь? Неужто я краше Марьи твоей?

Лицо Ивана меняется, он утирает рот рукавом и делает шаг вперёд.

— Не краше. Да кто ж тебя знает, кликушу пришлую. Морока наведёшь, потом утром отплёвывайся. — Иван в сердцах швыряет недоеденный пирог на пол. Из-под лавки выбегает кошка и быстро утягивает нежданно свалившееся лакомство в сторону.

Золик поднимает голову:

— Не то и тебе приблазнилось? По какой приметочке узнал?

Иван вскидывает бровь, думает, отвечает:

— Срамно говорить, но приметочка верная. Отродясь небывалое.

— Душнит?

— Душнит. Стало, и ты приметил.

Оба поворачиваются ко мне, не сговариваясь:

— Выручай, кликуша!

Занавес.

Мы съели весь пирог, пока обсуждали ситуацию. Иван краснел, отдувался, но выдал правду. Я наблюдала за Золиком, пытающимся не показать затаённую боль взглядом. Шутка ли, слушать мужа, описывающего, каким образом его жена выражает удовольствие в постели.

— И покинуть не могу, и пересилить не можется. Не она это! Вдругорядь гляну — головой повела, косу перебирает — моя лебёдушка.

— Я уж думала, что одна странное вижу. Ну, раз нас уже трое, значит, пора думать, как Марью выручать.

Печальные глаза Золика остановились на моих руках, теребивших деревянную фигурку.

— Чего пытать-то?

— Где держит, изведай, — задумчиво предложил Иван, — глядь, и отыщется.

— А если..., — я не смела задать вопрос, на который мужчины уже хором давали ответ:

— Нет!

— Жива, Марьюшка моя. — Иван, настаивая на своём, аккуратно опустил ладонь на стол.

— Ну, жива так жива, — прошептала я и сжала фигуру ворона в ладонях. Зашумело в ушах, и огромный экран вырос перед мысленным взором.

Простоволосая, сидела Марья в углу на куче соломы. Глаза ее в полумраке казались бесцветными, будто вынудили ее отдать не только личность, но и прекрасную синеву радужки. У коленей свернулся клубочком Колючкин, своим мягким свечением отталкивающий тьму. Моревна легонечко раскачивалась из стороны в сторону, укачивая ладонь, что держала прижатой к груди. Откуда-то сбоку, немыслимо раздвигая старые замшелые брёвна, стали пробиваться побеги неизвестного растения, они тянулись ко рту молодой женщины и, приблизившись, по очереди просовывали между губами острые кончики листьев. Капельки влаги стекали в пересохший рот, и Марья жадно глотала воду. Экран выключился, и я знала, кого пора хватать за грудки. Если получится.