Никто не удивился волкам, лежащим в человеческом доме. Лешак что-то вполголоса сказал хищникам, и они нехотя поднялись, но отходить далеко не стали. Жёлтые глаза с черными зрачками внимательно следили за всем, что делает деревенский лекарь. Наблюдала и я, свесив голову с печки.

— Ну, девонька, натерпелась страсти?

— Ага, — на высоте чувствуешь себя гораздо увереннее, — особенно с волками под боком!

Резко вскинув голову, Малуша окинула меня внимательным и злым взглядом:

— Бросила Волче! Толковала тебе — прижимай! Вся кровушка истекла!

— Не голоси! — сурово оборвал девушку Лешак. — Печку растопила бы, кулёма! Чего гостюшке пеняешь?

Печку растопили, немного подогрели воду. Под неусыпными взглядами волков принялись раздевать Волче и обмывать его рану. Лешак вынул из котомки большую кривую иглу и моточек суровых ниток, которые намазал чем-то, похожим на воск, пропустив сквозь сжатую в кулак ладонь.

Однажды мы с Михой отправились через сосновую посадку к речке на велике, а оказались в поселковой больнице. Братишка не заметил камень, и мы долго летели над зелёной травой, пока не приземлились — я на кочку, а Мишка головой на обломанную сосновую ветку. Острый сук распорол подбородок. Тогда я в первый раз увидела, как зашивают человеческую плоть — фельдшер был один и попросил посильной помощи.

Сейчас всё было страшнее и серьёзнее, но понять еле слышные переговоры Лешака и Малушы было трудно, хотя сильно хотелось оценить шансы раненного на выживание.

— Ну, кукушка, собирайся да одевайся! Со мной поедете! Мстислав Годинович возвернётся и со всех спросит за обиду. Собирайся, собирайся!

— А можно волков выгнать?

— Не уйдут, — почти весело ответила Малуша, — они своих не покинут!

Пришлось собирать волю в кулак и спускаться вниз. Звери разом вскинули головы, едва я сделала шаг в сторону Волче.

— Не тронут, собирайся, — успокаивающе проговорил Лешак, в очередной раз протягивая сквозь человеческую кожу окровавленные иглу и нитку, — прибью, коли кинутся.

— Ну да, прибьёте, точно! Успокоили, ага!

Неожиданно Малуша схватила меня за руку повыше запястья:

— Загрызу, очи ему не засти, чернявая, пришлые у нас не заживаются, и тебе не заживётся.

— Как бы я тебе не загрызла, ку-лё-ма! — повторила я обидное слово, но в глазах грозной собеседницы плескалось такое отчаяние, что мне стало ее немного жаль: кто знает, как сама бы вела себя, будь мой бойфренд ранен?

Бестолковы и суетливые мои сборы были прерваны волчьим воем, донёсшимся со двора. Малуша подскочила, а хищники, что охраняли Волче, оскалились и, дыбя холки, зарычали.

— Скорее, дядька Лешак, в дорогу пора! — девушка окинула меня раздражённым взглядом.

Втроём мы кое-как донесли Волче до саней, где Малуша укутала его, словно ребёнка, оставив видным лишь нос.

— Сторожи, девонька, да заметай! — Лешак кивнул подруге охотника, присвистнул, и лошадь тронулась с места, совершенно не реагируя на трёх волков, увязавшихся следом.

Мы въехали в тёмный непроглядный лес, но теперь он не пугал, а сулил надёжное укрытие от преследователей.

— Глянулась ты ему, недоброе то дело.

— Кому?

— Мстиславу. Много девок в округе попортил, всласть напробовался. А ты поперёк его воли пошла, вот и захотелось ему тебя о коленку сломить.

— Как бы я ему кое-чего не сломала Ромео перезревший!

Лошадь резво бежала по едва заметной утоптанной дороге, рядом со мной постанывал Волче.

— Дяденька Лешак, как бы мне домой попасть, а? У вас хорошо, разумеется, но у меня явная передозировка кислородом и аутентичностью.

— Гогочешь гусынею, не разумею, — Лешак высоко занёс над головой кнут и щёлкнул им прямо над спиной лошади, та заметно прибавила ходу. За санями, сосредоточенно глядя перед собой и не сбавляя темпа, неслись три волка. А потом, за каким-то из особенно крутых поворотов, из-за елей выскочила белёсая волчица, Она смотрела прямо на меня, и зрела уверенность, что не зверь это, а Малуша, неизвестно каким образом превратившаяся в лесную хищницу...

Вот в такие вот времена, когда разум и чувства живут совершенно порознь, я старалась держаться за простые вещи: еду, сон, наведение порядка и собственной красоты. Столько дней в зеркало не смотрела, как там лицо, волосы?

Семейные посиделки редко обходились без реплик о моей внешности, которая резко контрастировала с обликом остальных родственников. И только старый фотоальбом железобетонно утверждал, что пошла я в бабушку по маминой линии, которую ни я, ни остальные никогда не видели — умерла рано, не успев порадоваться замужеству дочери. Обе мы были черноволосы и черноглазы, с густыми, словно нарисованными бровями и кожей, что никогда не боялась солнца. Меня, загоревшую, в конце лета принимали то за испанку, то за турчанку, то за цыганку, и это даже немного льстило. А вот отцу пришлось немало выслушать грубых шуток по поводу моего зачатия.

Тётя Таня говаривала, что если бы у меня еще и волосы вились, то звали бы меня ведьмой, как и бабку, ведь по рассказам покойной мамы, которых я в силу возраста не помнила, бабушка обладала даром предвидения и пару раз бросала вслед обидчикам слова проклятий, которые удивительным образом сбывались. В конце концов дошло до того, что ретивые старушки как-то раз не пустили её в церковь, и тогда обиженная женщина в сердцах кинула: “Да гори оно всё!”. Через две недели в восстанавливаемый на народные деньги храм попала молния. Сгорели строительные леса, большая часть бруса и досок, оснастка купола. После этого в деревне отвернулись от одинокой женщины с маленькой девочкой, и семье пришлось перебираться в город.

Почему я сейчас вспомнила бабушку? Покрутив головой, отгоняя непрошенные мысли, приподняла повыше голову Волче, громко стонавшего на каждом ухабе. Эх, вот бы мне и вправду волшебную силу — подлечила бы доброго молодца.

— Вот и прибыли! Скидовай покрову, в дом болезного понесем! — довольно резво Лешак соскочил с саней, приказав волкам: — а вы в дозор, чтобы мышь не пробежала!

С большим трудом — весу охотник был немалого — мы занесли раненого в неприметный с виду дом, за порогом которого я невольно раскрыла рот от удивления. Мне нравились оптические иллюзии на картинках, но когда перед тобой неказистое, зарытое по крышу в снег строение, за дверью которого прячутся огромные помещения, то хочется снова выскочить на улицу и ущипнуть себя.

— Оторопела? — улыбнулся старик, — Погоди, не то увидишь!

Обещание слегка пугало, но сейчас нужно было помочь Волче: кровь давно просочилась наружу, измочив одежду и почти не оставляя надежды на то, что крепкий молодой мужчина, выглядевший сейчас бледнее простыни, выживет.

— Подсоби-ка!

— Как? Что делать-то?

— Сама знаешь, а и не знаешь, так вспомнишь, а и не вспомнишь, так само вылезет.

-Что вылезет?

— Ох, девка, не тебе меня пытать, будто не чуешь в себе силы!

— Не чую, дяденька, мне бы так-то поспать бы…

— Ну, поспи, поспи, дочка, — неожиданно быстро согласился Лешак, — вон в закуточке и прикорни.

Лишь голова коснулась лавки, я тут же провалилась в чёрную бездну..

Ощущение странной тяжести и того, что на меня кто-то смотрит, заставило раскрыть глаза. Я едва не закричала от испуга: на груди, слегка нахохлившись, сидел огромный чёрный ворон, который, если бы раскрыл крылья, дотянулся бы от макушки до пяток.

— А ну-ка то! Не замай девку, Золик! — в кожаном фартуке, выпачканном кровью, с закатанными рукавами и всклокоченной шевелюрой Лешак сейчас был похож на сумасшедшего хирурга.

— Птичка, слезь, — ласково попросила я.

Ворон деловито переступил с ноги на ногу, хрипло крикнул, словно тявкнул, и, больно оттолкнувшись от моего тела, перелетел на шест, видимо, специально установленный в странном доме.

— Вишь-ка, какого себе помощничка Волче словил. Выкормыш евонный.