Тётя Таня шинковала капусту с таким ожесточением, как будто вместо кочана перед ней лежала моя непутёвая голова. Я даже поежилась невольно.

— Это же надо! Это же надо! — половина кочана была с яростью отодвинута в сторону. — Двадцать шесть лет, а мозгов как у цыплёнка! А ты куда смотрел, а? Какого лешего девку одну оставил?

— Мам, ну ты чего?

— Я тебе вот дам, чего! Я тебе устрою! Я вам обоим устрою! — тетя повернулась к нам с Михой и повела ножом из стороны в сторону. Стало совсем не смешно. — Отцу твоему, Евгения, я уже позвонила. Завтра к вечеру приедет. Хватит уже прохлаждаться. Тебя с работы уволят за прогулы. Ты этого хочешь? Да? Или тебе так замуж хочется, что ты готова за любого бандита выскочить?

— Он не бандит! — снова влез Миха и получил заслуженное:

— А ты помалкивай! Я вот еще узнаю, куда ты ночами бегаешь. Уж не в дом ли за синим забором, вот уж я узнаю!

Мы с братом сейчас были похожи на двух набедокуривших младшеклассников, которых, прежде чем накормить щами, нужно в воспитательных целях разделать под орех.

— Егор не бандит, он не виноват, что эти бомжи к нему полезли! — краем глаза я заметила, с каким уважением смотрит на меня Миха. Ему отваги не хватило. Да и как тут спорить с женщиной, у которой в руках кухонный тесак.

— Почему к другим не лезут? Почему к нам не полезли? Нечисто у него! Вон по телевизору рассказывали, как машины крадут и на запчасти разбирают. Вот в таких вот, между прочим, гаражах.

Не бандит он, видишь ли! — внезапно тетя села на табуретку и, поставив локти на стол, уткнулась лбом в запястье. — А если бы тебя пырнули? Он-то, боров такой, отряхнётся и пойдёт дальше. А ты? Ох…

— Мам, что? Плохо, да? Пустырничка?

— Яду!

— Ну мам, — Мишка сидел у материнских коленей и смотрел щенячьим взглядом, — ну перестань! Всё же нормально, Женька живая и здоровая. Мы там только порядок наведём и всё. Ну нельзя же человеку возвращаться в дом, где всё кровью вымазано, ну… Мама?

Совершено другим, сдувшимся и почти безразличным голосом Татьяна Васильева, моя героическая тетка, которую я в эту секунду была готова расцеловать, скомандовала:

— В кладовке возьми бутылку с перекисью. Сначала ею оттирайте. В мешке из-под сахара тряпки старые. Прямо весь и берите. Перчатки сам знаешь, где лежат. Вёдра, надеюсь, у него есть?

— Есть.

— И там, — она махнула рукой в коридор, — собаке собрала. Плов вчерашний и потроха куриные разморозила. Тоже душа живая.

— Мамка, — Михай с силой обнял мать, — ты у меня самая лучшая!

— Не подлизывайся, иди уже!

Брат убежал, а я не могла сделать ни шагу.

— Я, наверное, люблю его. У меня и не было никогда такого. Пока его не коснусь, и не живу вроде.

— Ты взрослая уже. Тебе родня не указ. Сама решай.

— Я уже решила.

— Решила…

— Мне с ним ничего не страшно, только за него.

Тётя вдруг сгорбилась как-то совсем по-старушечьи, и мне, наконец, стала понятная ее боль. Она тоже любила и боялась, и теперь в своей памяти наверняка не может разделить два этих чувства.

— Всё будет хорошо у нас, я тебе обещаю!

Мы прибрались в мастерской вместе с ребятами, которые работали у Егора, — Тимуром и Серегой. Заказчики ждали свои машины, и нужно было продолжать ремонт, чтобы не подвести начальника. Парни, жалея меня, сами оттирали засохшую кровь — человечью и собачью.

— И как ты его затащила? — Мишка в который раз задавал этот вопрос, а я так и не могла найти ответа. — В нем же килограмм девяносто костей и мышц.

Выйдя на улицу, оттянула ворот водолазки, который душил, хотя давно уже растянулся. Свежий снежок почти стер кровавые следы нападения. Я закурила и привалилась спиной к стене. Пара затяжек, и голова чуть закружилась, уходило странное напряжение. Больше курить не хотелось, я без сожаления притушила сигарету о кирпич, поискав глазами, куда бы кинуть окурок, и тут взгляд наткнулся на застрявшую между сваленными в ряд трубами блестящую вещицу. Брелок или большой кулон в виде искусно отлитой волчьей лапы был мне очень знаком. Оборванная цепочка зацепилась за металлический заусенец, а так бы провалилась безделушка в снег. Теперь осталось выяснить, чьё это добро. Совершенно неожиданно появилась уверенность в том, что это улика против убийцы. Полиция умыла руки, для вида поискав бомжей, охотившихся якобы за цветметом, но я дала бы голову на отруб, что эта серебристая лапа принадлежала совсем другом человеку. Но вот кому?

Ветеринар не спускал с меня глаз:

— Если что — сразу звоните!

— Конечно, но вы же сказали, что ничего серьезного, — я улыбалась так, словно от качества улыбки зависел размер скидки, — что органы не задеты.

Пойманный в капкан собственной честности молодой мужчина слегка нахмурился и назидательно произнёс:

— Животные не могут рассказать, как чувствуют себя, задача хозяев тщательно следить за состоянием собаки. Температуру мерить каждый вечер и утро, антибиотики колоть по схеме. Если что-то не понятно, звоните в любое время дня и ночи.

— Спасибо! — Михай решительно влез в диалог и крепко пожал ветеринару руку. — Сестру жених уже заждался, — совершил он контрольный выстрел в сердце зоодоктора.

На заднем сиденье Мишкиной машины мы расстелили старое одеяло и аккуратно уложили собаку. Я села рядом и зачем-то сжала в ладони переднюю лапу, погладила пальцем шершавые холодные подушечки:

— Всё, домой едем, милая.

— Слушай, ну и цены у них! Конские! За такие деньги человек в гостинице может жить. Скидку-то хоть сделал?

— Сделал, сделал, не ворчи! — смеющийся взгляд брата в зеркале заднего вида всегда действовал на меня ободряюще. — Зря я что ли улыбалась ему целый час?

— Ох, Евгения! Не завидую я твоему будущему мужу: глаз да глаз за тобой!

— За собой следи, Дон Жуан деревенский.

— Кстати, Славик о тебе спрашивал. Мужик весь в переживаниях, нехорошо как-то вышло. Все думали, что вы вместе, а тут вон как.

— Ничего, он взрослый мальчик, переживёт.

— Всё равно, Жень, поговори с ним по-человечески.

— Хорошо, Миш, я поговорю.

Ночью я не смогла уснуть. Стоять на краю чего-то пугающе нового было жутковато. Всё путалось в голове, сплеталось в ворох вопросов без ответов, мучило. Если я вижу будущее, то можно ли его изменить? А если можно, то как? Сумею ли увидеть, как выбраться из этого проклятого места?

Стараясь не разбудить никого, обулась и накинула шубу. Ночь была мглистой, ветренной, завтра повалит снег — небо уже надувало щёки. Так отчаянно захотелось тепла, зелени первых листочков, ласкового солнца, кажется, не наступит никогда весна. Просто из вредности. В наказание нам, бестолковым людишкам.

— Очей не сомкнёшь? — из ниоткуда появившаяся Моревна встала рядом, привалилась плечом к срубу, засунула ладони в рукава красивой белой шубки.

Я любовалась на её безупречный профиль, на облачка пара, вылетающие из совершенных губ и абсолютно точно знала, что теперь могу говорить с ней если не на равных, то достаточно смело.

— Кто это? Тот, кому пить давать нельзя.

— Кощей.

— Почему нельзя?

— С одного ведра — как дитя малое, с трёх — как мальчонка, с семи — как добрый молодец, а уж с десяти и войску с супостатом и не справиться.

— И что с того?

— Разорять земли пойдёт. Княжество мое поедом поест, людей сгубит, пашни вытопчет, леса пожжёт, реки высушит. Нежить.

— А почему от отца прячешься?

— Гневается тятенька. Не по его воле взамуж пошла.

— Не боишься, что я разболтаю?

Марья усмехнулась:

— Не из таковых будешь. Токмо с Мстиславом не балуй, оборотень он. В нем злостью нутро выстлано, а злосчастье из пасти вылетает. Не одолеешь!

— Мы с ним пришлые оба. Как нам домой вернуться?

Удивительное умиротворение снисходило на меня от этого разговора. Не с соперницей или врагом беседовала — с сестрой или близкой подругой. Без недомолвок, без язвительности, без лжи.