Кот не лез в свалки и к дыркам с воздухом. недолгий опыт на улице приучил его – с толпой диких котов сражаться себе дороже. Победить то каждого отдельно может быть и можно, но толпой задавят все равно. Он не трясся как совсем котенок в углу и не выл в истерике как сиамец на противоположном конце фургона. Старался не показывать страха. От нехватки воздуха, тряски и голода было совсем нехорошо. Воняло внутри фургона так же как от машин в городе, когда их заводят и те уезжают. Только сильнее. От всего этого сильно тошнило. Дымчатую вислоухую кошку рядом рвало.

Машину трясло. Кот просто закрывал глаза, где-то пытался дремать. Чего уже быть начеку? Все и так уже проспал. Нападать на него причин нет, а если другие коты навалятся – шансов отбиться не будет. Если их им и грозит опасность, то хуже уже и не будет. С этим Полосатый дремал, устроившись поудобнее и обхватив тело вокруг хвостом.

Дерущиеся вожаки даже на секунду прервались, заметив спящего кота в этом всеобщем бесновании и бедламе. Но сумасшедшим то как раз, по своим кошачьим меркам, посчитали именно они его.

Пацан вылез из спального угла, побежал к умывальнику. В баню завтра только. Умылся, сели за стол. Старик помолился, покрестился, пацан сделал вид, ну да и дед его не сильно ругал с таким – подрастет и сам начнет молиться, он то в его годы вообще пионером был, попов в сценках высмеивал да аллилуйю Ленину пел. Как-то, смеялись всем селом, в старших школьных классах над местным парнем. Тот, Петром звали, кажется, был местным авторитетом до войны. Еще первоклашками они смотрели с восхищением на него – гармониста, первого красавца, секретаря местной комсомольской ячейки. Потом четыре года войны читали в газетах о нем всем селом – вот мол, наш земляк героически вышел из окружения под Смоленском и поджег вражеский танк, вот ему дали медаль за наступление под Москвой, вот он получил Орден Отечественной Войны за Сталинград, после которого его сшивали по кускам, вот он расписался на Рейхстаге. Герой Советского Союза! Шутка ли? Ушел добровольцем, еще 18 не было, пришел младшим лейтенантом – весь в орденах и со звездой героя. А через месяц местный герой, наваливший фашистских трупов выше крыши, пропал из села. А еще через полгода прислал письмо родителям, где говорил, что не может больше жить с тем, что загубил столько человеческих жизней, столько людей отправил на тот свет, что не все они фашисты, а как и он – чьи-то дети, ушедшие на войну. Просил родителей не переживать и со словами любви сообщал им, что принимает постриг и теперь он иеромонах Фотий будет. Тогда то директор школы, опережая новость, собрал школьников в актовом зале, прочел им лекцию о народном опиуме, закурившемся в послабленные войной годы в нашей стране и привел пример – вот, мол, смотрите-ка. Славный герой, на своих плечах принес победу Родине, да и его попы соблазнили. Выпустили тогда стенгазету с антирелигиозной темой, поставили новую сценку, а про героя не говорили без презрения даже между собой. Вот так-то вот.

Старик разлил по железным кружкам из укутанного чайник настоя – донник тут, мята, малина, иван-чай, ягоды сушеные, вместо чая всякого то. Достал лепешки. Еще теплые, засветло пек, вместо хлеба. Поели, позавтракали.

Пацан пошел погулять.

За него старик не волновался – изучил все вокруг. Тропинок нет, а тому и не беда.

Эх, Петр-Петр, сосед и герой. Старик потом мучался совестью. Он прожил долгую жизнь. В армии приходилось стрелять по людям, а в работе идти по головам. К Богу то пришел поздно, но крепко. Но снились ему в непогоду часто то тот худой зэк, на которого он смело и без сожалений рванул затвор со сторожевой вышки. То герой-односельчанин Петька Климов, которого он боготворил, а потом под общим гнетом и проклинал. Петька был такой же молодой во сне, почему то уже при этом был в монашеской рясе, только на месте наперсного креста болталась Золотая Звезда Героя Советского Союза, а медали сплошным слоем покрывали грудь и плечи как священническая риза. Он играл на своей тульской двухрядной гармони что-то из “Варшавянки”, местами сбиваясь то на фокстрот, то на песни Ободзинского. После таких снов старик долго не мог заснуть, молился и просил у Петьки прощения мысленно. Ему, спустя столько лет, было ужасно стыдно перед ним. Единственное, чего никогда не вспомнит и не сопоставит в голове старик – насмешливого взгляда Петьки, привычного всем с детства и такого же, только более мудрого и доброго взгляда старого схимника, духовника самого премьер-министра.

А пацан бежал, утопая ногами в мокрой и усыпанной прошлогодними листьями земле. Природа пробуждалась – дышать было легко. Запах оттаявшей земли и нового рождения всегда заставляет жить. Тут на секунду краем глаза уловил движение на уровне выше своей головы. Не птица, точно. Кто-то еще. Может рысь? Да нет вроде, да и нет их здесь.

Внезапно с воем ему на голову свалилось что-то. Зверь, не слишком крупный, мохнатый, но не длинношерстный. За секунду, порвав когтями голову, он пролетел на землю, пробежал и скрылся в чаще. Мальчик успел разглядеть бегущего кота, хвост которого имел белый кончик.

Он потер голову. Жгло. Несколько царапин, глубоких скорее всего. На пальцах было немного крови. Дед как то говорил, что в соседние с Москвой области завозят отловленных бродячих собак и кошек. Некоторые выживают и могут в случае опасности и прыгнуть сверху, если на их территорию покусились. Но вот за все время не было тут таких. Вот тебе и вот. Солнце почти уже поднялось к зениту. Птицы, еще редкие в это время весны, с отравами по времени, но уже щебетали и тоже радовались скорому рождению лета. А сквозь птичье пение мальчик услышал и хруст веток. Раз, другая. Тропинок то почти нет, кто-то и идет напрямик. Залег за поросший мхом ветровал – ага, человек из деревни. Сегодня точно, должен же прийти. Мальчик осторожно, аккуратно перекатился и с другого захода побежал к избе. Пришлый его так и не заметил, пробираясь через дебри.

Мальчик успел забежать.

– Деда, идет этот, Анатолий который!

Старик старался не показывать пацана.

– А ты посиди у себя пока что. Не высовывайся, ну его. А я сейчас. Потолкуем с ним, заберу все, да и вылезай. Ни к чему тебе с пришлыми то пока. Кто его знает, что за жизнь там сейчас пошла?..

А пришлый человек появился уже рядом с домиком. Чуть матерясь шепотом (знал, что старик такого не любит), счищал палкой грязь с резиновых сапог.

– Бездорожье тут к тебе, Федорыч, – обратился он к старику, – еле дошел ведь. Дай дух то чуть перевести. Плюс десять на градуснике, а употел пока лез. Не человек прям а лошадь лядь прежевальского.

Старик махнул рукой – садись мол, показал на корягу-завалинку. Присели. Старик снова махнул рукой, кури мол, мне то что.

Тот достал пачку. Закурил, чиркнул спичками.

Днем солнце не поразит тебя, ни луна ночью

Псалом 120

Всех выкинули из фургона на опушку леса. Полный фургон кошек высыпали у леса. Сначала машина свернула с дороги и ее ход стал спотыкучим, ее трясло и подбрасывало. Затем она остановилась. Двери распахнулись и полился свет, а за ним – свежий воздух. Кошки ринулись на выход. Лучше уж бежать куда глаза глядят, чем продолжать сидеть внутри этого кузова. Каждому из них что-то подсказывало – ничего хорошего не будет, если остаться здесь. Полосатый выпрыгнул из кузова тогда, когда основная масса самых наглых и сильных котов выпрыгнула.

Сделал он это вовремя – в машину запрыгнуло двое людей и они начали выкидывать ногами и за шкирку оставшихся кошек. Те кувыркались в воздухе, падали на траву и смотрели непонимающим взглядом вокруг. Машина уехала, а непонимание в глазах кошачьей толпы не проходило. Они были городскими животными, тут же все было непонятным. Воздух был непривычный. Он был невероятно свежий и вкусный. Вокруг росла трава, которую хотелось укусить сразу же. Но они сидели на лугу у грунтовой дороги. Рядом с ними начиналось много-много деревьев, а сбоку вдалеке гудела большая дорога. Не было улиц и не было магазинов, не было помоек и мусорных баков. Откуда брать еду было непонятно. Бродячие кошки в городе все привыкли пить воду из луж, редко из баночек, поставленных сердобольными людьми. Но и луж тут не было. Палило солнце и было жарко. Кошки прожарились еще и в раскаленной машине, надышались выхлопными газами и теперь их мутило.