– Выпьете с нами, баюшка? – внезапно очнулся из пьяного оцепенения Толик
Иов только покачал головой:
– Мне ж нельзя.
– Эх, – Толик вздохнул так, будто это было его личной трагедией. Налил сам себе и выпил.
– Вот я еще хотел спросить, – Толика несло, но лицо выражало довольно искренние эмоции и вопрос в его глазах читался явно без подвоха, – вот такой вопрос у меня. Вот возьмем русалку. Если мы ее стал быть поймали…
– Русалок не существует, – устало перебил Иов, – церковь их не признает.
– Но народные то поверья то признают! – Толик был убежден в важности своего вопроса и уверенно шел в наступление, – вот поймали мы ее значит стерву, ой, простите, батюшка. Ну вот поймали мы ее и сварили. Что это будет – суп или уха?
Иов не стал даже утруждать себя пониманием того, что это – толикова дурость или стеб. Он привычно и заученно произнес речь о том, что все лешие и русалки с домовыми как таковые не признаются церковью, а если людям что-то подобное является, то это под их личиной просто выступают злые бесы, мелкие и пакостные слуги диавола.
– Так вот, возвращаясь к твоему вопросу, – усмехнулся Иов в конце тирады, – смотря какую часть варить будешь.
– А ежели всю? – не сдавался Толик.
– А у тебя кастрюля то такая есть?
Это был такой сокрушительный мат, что Толик молча налил еще стопку и хлопнул ее, скривившись и давя уже рвоту подступающую к горлу. Ох, кому то сегодня точно хватит, залит под горлышко, под самую резьбу.
– Батюшка, – еще пьянее проговорил Толик. Видно было, что на более-менее четкое выговаривание слов и слогов в них он тратит последние силы – а вот еще узнать бы… У сиамских близнецов душа одна на двоих или у каждого…
Не договорив, он уронил голову на стол и захрапел.
Иов поднялся и аккуратно попрощался.
– Мы тут приберем все, – защебетали старухи, – сейчас посидим, песни попоем. Наши еще, деревенские старые, по покойникам обычно поем.
Иов постоял на улице на крыльце, глядя в ясное звездное небо. Из избы слышались надтреснутые голоса старух. выводящие старую причеть:
Ой тошнёшенько, да залетите, серы гуси,
Ой тошнёшенько, да на крутую могилушку!
Ой тошнёшенько, да роспорхайте, серы гуси,
Ой тошнёшенько, да вы сырую земелюшку!
Ой тошнёшенько, да накатись, туча грозная,
Ой тошнёшенько, да перевалушка тёмная!
Ой тошнешёнько, да росшиби, туча грозная,
Ой тошнёшенько, да гробовую дошшеченьку!
“Язычество, – подумал Иов, – но красиво поют же. Чтоб на хоре у меня так же пели, а?”
Ой тошнёшенько, да дуньте, виньте, буйны ветры!
Ой тошнёшенько, да сдуньте-ко вы полотёнышко,
Ой тошнёшенько, да со лиця со бумажного!
Ой тошнёшенько, ты подыми брови чёрные.
Ой тошнёшенько, да ты взведи очи ясные?
Ой тошнёшенько, ты погледи-ко, мила лада,
Ой, тошнёшенько, как нам-то росстатьце не хочетце,
Ой тошнёшеньки, как отойти не подумати!
Ой тошнёшенько, да у сердечных-то детонёк,
Ой тошнёшенько, безо родимой матушки,
Ой тошнёшенько, да не взойдёт-то ведь солнышко,
Ой тошнёшенько, да под сутним под окошечком!
Ой тошнёшенько, хотя взойдёт, да не ясноё —
Ой тошнёшенько, не обогриёт-то детонёк!
Иов пошел в сторону дома. Он жил тут несколько лет, служил священником в сельском приходе. Считался благочестивым.
Полосатый. В поисках
И повелел Господь большому киту поглотить Иону;
и был Иона во чреве этого кита три дня и три ночи
Книга Ионы 2:1
Он ждал. Сидел съежившись и смотрел, как собаку уводит хозяин. Потом он ждал, когда за ним придут. Но на улице было все темнее, а никого не было. Улицы опустели, машин убавилось.
В эту ночь кот ночевал под машиной. Та стояла чуть дальше. Как только рассвело, он вернулся на то же место.
Его должны найти. Кот начал неуверенно мяукать. Раз за разом он подавал голос чтобы его услышала Она.
Но никто не приходил.
Ещё час спустя примерно прошли люди. Побольше его сестры, но не взрослые.
Это школьники шли с утра на учебу.
Увидев мяукающего кота, один из них кинулся комком земли. Он пролетел недалеко от кота. Тот чуть попятился. Кот никогда раньше не сталкивался с людской злобой и был удивлен. Шкурой почувствовал, что наступила опасность. Но что это? Другие дети начали повторять за вожаком и в кота полетел щебень и камни. Один из камней угодил коту в голову.
Бусик со всех лап рванул с места. Под машиной он пытался вылизаться, внутри было больно и горько, а еще и больно голове. Кот пытался держать в поле зрения ещё и площадку, где его должны найти. Видно было плохо. Далеко.
Почувствовав, что опасность миновала, кот снова вернулся. Уже не мяукал, просто молча ждал. Хотелось есть, но кто тут покормит? Кормили его дома, а тут незнакомая улица. Он сидел и ждал.
К вечеру подпитый взрослый, но еще молодой достал сосиски из пакета и покусал одну из них, отдал коту. Тот принял это с благодарностью в глазах, молча. Поел.
Спустилась ещё одна ночь. Ненаевшийся и побитый кот снова не спал. К рассвету в душе шевельнулось – никто не придет.
Он решил не уходить далеко, но пойти искать самому. Кот шел, как он сам думал, к тому супермаркету. Но, бежал он видать, не по прямой. Нашел магазин, но не тот по виду. Хотелось плакать. Он их потерял, они его потеряли. Он потерял Ее.
Кот сел у магазина. Вид его, похоже, был очень жалкий. Сердобольные люди за утро дважды купили ему по пакетику дешёвого корма. Он не ел такого, но выбора не было. Зато пришла сытость.
К середине дня пришли другие коты. Худые, но сильные, грязные. Их было трое и они жили тут.
Вожак, серый с рваным ухом, сначала жестами и звуками пояснил, что кормят тут только их. А дальше они навалились и пришлось из-под них вырываться, бежать, радоваться тому, что уцелели оба глаза, а прокушенное ухо это пустяк. Вырванная шерсть тоже ерунда. Но вот в потасовке слетела шлейка. Она и так то мешала. Но это была память. И по ней бы его нашли. Но это уже было неважно. Молодой кот несся по улице со всех лап. Приходило понимание – его не могли найти, сейчас он пытался найти их сам. Теперь же, несясь в произвольном направлении, кот терял любую надежду найтись.
Остаток дня прятался под машинами, голода не было. Следующий день он снова шел и пытался найти знакомые места.
Кот не знал, что город огромен и заблудиться в нем легко даже людям.
Он шел весь день, но просить еды у магазинов боялся. Почти везде сидели грязные ободранные коты с грозным видом.
К ночи от голода было плохо.
Он заночевал возле баков. Туда двуногие выкидывали мусор в мешках. Стоял ужасный запах, но сил идти не было. Кот прикорнул, не сводя глаз с куриных костей на подложке.
Их принесла сердобольная старушка совсем в сумерках, при этом подзывая кота. Он боялся людей, котов, он не ел е. Дождавшись, что вокруг стихли звуки города и не было никого видимого живого, кот рванул к кучке костей. Он не умел такое есть, но чутье подсказывало, что и откуда отгрызть. Остатки мяса и кожи начали насыщать.
Внезапно в темноте он увидел пару светящихся глаз. Не кошачьи, мельче. Ещё пара, еще, еще.
На кота влетел с прыжка зверёк, чуть меньше его, серый, с мерзким хвостом. Зубы крысы впились в плечо и его пронзило до самого сердца от боли.
Челюсти кота жили отдельной жизнью.
Он резко мотнул головой и хрустнул челюстью на крысиной шее. Разжал и тушка упала. Все произошло за секунду, не больше. Другие крысы, летевшие за первой, проводившей разведку боем, застыли. Кот посмотрел на них взглядом, полным бешенства и безумия. Разорвал, придавив лапой тушку, шкуру на спине крысы и клыками сорвал кусок мяса вдоль позвоночника. Крысы рванули с лаз между плитами.
